***
Дождь всё ещё льёт как из ведра, когда они заезжают на полупустую стоянку штаб-квартиры, так что Бойд высаживает Дерека, Стайлза и их арестанта прямо напротив входа и с визгом шин снова отъезжает, направляясь в подземный гараж. — Пошли, — говорит Дерек Стайлзу, нежно поглаживая его руку, и заталкивает дилера внутрь здания. Мужчина реагирует на это, пытаясь избавиться от руки Дерека, которая сжимает его плечо, но это лишь побуждает его впиться сильнее, сминая пальцами ткань. — А с тобой у нас будет тот ещё приятный разговорчик, — говорит он таким грубым голосом, словно песком по стеклу провели. Это заставляет Стайлза ухмыльнуться и вспомнить последний раз, когда Дерек кого-то допрашивал. Сколько слёз было пролито. И точно не от смеха. — Тафта, милый [1], — шепчет он Дереку на ухо, потому что это шутка, которую может понять только он. Несмотря на поздний час, третий этаж, когда они на него поднимаются, по-прежнему кишит людьми. В углу рядом с другим лифтом стоит Джексон, разговаривая с двумя молодыми агентами, которые смотрят на него так, будто он поливает их золотом. Так что нет, он туда не пойдет. Особенно после того, как увидел каниму-Джексона, капающего своим собственным ядом внутрь чужого рта. Впрочем, благодаря неимоверной удаче, у него практически нет времени, чтобы сосредоточиться на этой мысли, поскольку Дерек не тратит времени на любезности и приветствия, а толкает открытой ладонью спину закованного в наручники парня, подгоняя его к открытому офису с кабинками. Как ни странно, дилер, кажется, не очень склонен к сотрудничеству и пытается усложнить Дереку всё, что только можно, шаркая своими ногами по серому ковролину. Дерек на это лишь пихает его энергичнее. График работы чужд концепции Сверхъестественного отдела. В конце концов, они стали элитной командой не совсем обычным путем, особенно учитывая, что ничто из того, что они делают, не может быть определено в качестве такового. Так что Стайлз абсолютно не удивляется, когда видит Скотта, по-прежнему сгорбившегося над своим столом и указательным пальцем рассеянно почесывающего подбородок, прокручивая что-то на своем компьютере; или Айзека, сидящего на красном вращающемся кресле, скрестив ноги, и что-то строчащего на листе бумаги. Просто это в их стиле. — Здравствуйте, мистер Хейл, сэр, — приветствует Дерека очередной агент, проходящий мимо них с нервной, почти благоговейной улыбкой на лице. Он медлит, а потом кивает Стайлзу. — Агент Стилински. Стайлз улыбается ему в ответ и за себя, и за Дерека. — Здравствуй, — отвечает он вежливо. Хоть это лицо действительно ему знакомо, но прямо сейчас он не может вспомнить имя агента. Стоящий рядом Дерек не удосуживается сказать и слова, буркнув вместо этого дилеру: — Жди здесь, — и толкнув его на кресло Эрики. Через секунду молодой агент просто склоняет голову и покорно уходит. Стайлз не находит в себе сил, чтобы его пожалеть. — Бойд! — рявкает Дерек, даже не отрывая сердитого взгляда от наркоторговца. Хмурящегося ему в ответ. Вау, похоже, у них тут чертова игра в гляделки. Где-то в коридоре хлопает дверь, и Стайлз громко прокашливается. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает он, потому что Дерек, видимо, был слишком сосредоточен на своей задаче, забыв о том, что Бойда, готового спросить «как высоко», когда Дерек прикажет ему прыгать, здесь нет. — Мне нужна допросная номер три, — тут же отвечает Дерек тоном человека, который решительно настроен не признавать своей ошибки. — А, ну конечно, — бормочет Стайлз. Допросная номер три — та самая, с треснутым зеркалом Гезелла [2], об которое Дерек однажды буквально бросил молодого парнишку. Крис уже даже запретил её использовать, потому что «ты не можешь выбивать из людей признания, Дерек». — Боюсь, тебе придется довольствоваться второй комнатой, поскольку Крис обычно использует… Вдруг взгляд Дерека устремляется прямо на него. — Я сказал, что мне нужна комната номер три, Стайлз, — говорит он, понизив голос. Это то, о чем они не будут спорить. Но им всё-таки придется. — Да что с тобой и твоим желанием кровопролития не так, а? — парирует Стайлз. — Ты запечатлелся на эту комнату или что? Сдружился с огромным количеством жутких… — Не сейчас, — говорит ему Дерек, внезапно сжимая пальцы на предплечье Стайлза. «Он прикоснулся к тебе. Он стёр запах стаи и заменил его своим. Он пометил тебя», — хочется ему сказать, как будто бы это было достаточным оправданием для желания выпотрошить человека, однако вместо этого он проглатывает эти фразы, наклоняет голову в сторону Стайлза и позволяет устойчивому гулу крови, бегущей внутри вен Стилински, заполнить свои органы чувств. — О, прекрасно, — слышится невнятный насмешливый голос позади них. Они оба поворачиваются лицом к дилеру, улыбающемуся мерзкой улыбкой и смотрящему на них с неприкрытым отвращением. — Так ты его сучка? Вот, что тебе нравится, да? — брызжет он слюной на Стайлза, и его лицо искажается в неприятном оскале. С другого конца помещения Айзек и Скотт отрывают головы от своих столов с одинаковым оскорблённым выражением лица. Дерек возле Стайлза застывает, его позвоночник выпрямляется, и из груди поднимается низкое грозное рычание. Стайлз задаётся вопросом, сколько пройдёт времени, прежде чем он начнёт рвать глотки. Судя по интенсивности рыка Дерека, Стайлз ставит на «не очень долго», граничащее с «начинайте очень короткий обратный отсчёт». Но бедный парень, кажется, слишком занят своей антистайлзовской компанией, чтобы замечать что-то вокруг себя, и он просто продолжает плеваться в него оскорблениями, не беспокоясь о том, что кое-кто уже собирается его ударить. Буквально. — Я заставлю тебя сосать мои чертовы яйца… Второй раз за ночь крепкая рука врезается прямо в лицо дилеру, останавливая того на полуслове, и ладонь Дерека сталкивается с плотью, сухожилиями и костями, впечатывая парня в стол Эрики. Вау, ему действительно удалось вывести Дерека из себя, потому что его ногти вдруг удлинились, превращаясь в когти прямо напротив очень хрупкой, а сейчас и очень бледной кожи дилера. — Какого хрена?! — несмотря на всё, у него до сих пор имеется дыхание, чтобы пищать, как испуганная крыса. — Это полицейский произвол, вы не имеете права! Стёкла в оконных рамах, безусловно, очень крепкие, однако рык Дерека настолько громкий, что он заставляет их трястись, словно листья посреди урагана. Стайлз скрещивает руки на груди и ухмыляется, задаваясь вопросом, насколько близок парень к тому, чтобы наделать в штаны. — Да ладно тебе, Дерек, чувак. Я думаю, этого достаточно, — говорит он, дружелюбно похлопывая Дерека по спине, пока тот ещё полностью не обернулся волком. Ещё долю секунды губы Дерека дрожат в немом оскале, острые клыки блестят в искусственном освещении — вот же королева драмы — но потом он отпускает свою хватку и отбрасывает парня, как мешок с гнилой картошкой. И следующее, что происходит — очень красноречивое подтверждение тому, что, как ни старайся, глупость — это то, от чего просто нельзя избавиться. Оба Стайлз и Дерек застают тот момент, когда взгляд парня падает на монтажный нож, завалявшийся на столе Эрики. Блестяще дебильный шанс получить билет на долгосрочное пребывание в больнице. — О, черт, нет. Всего лишь в считанные секунды Стайлз и Дерек встречаются взглядом и обмениваются одной и той же мыслью — Стайлз тут же хватает правой рукой дилера за плечо, заставляя его повернуться в кресле. Дерек одним точным и очень сдержанным ударом отправляет наркоторговца кувыркаться на полу у их ног и скулить проклятия, представляющие собой самый жалкий саундтрек в мире. В конце концов этого оказывается достаточно, чтобы всё-таки заставить его замолчать. — Кто-нибудь, уберите этого кретина от меня подальше, — произносит Дерек, поправляя воротник своей рубашки, словно ничего и не произошло. Как будто эта ухмылка «не самодовольная, я просто вспомнил смешной анекдот» может кого-то обмануть. Джексон, который, вероятно, всё это время стоял позади Стайлза, кажется, более чем счастлив выполнить данное поручение, ступая между ними и рывком ставя парня на ноги. И никто не может обвинить его в том, что он вкладывает слишком много энтузиазма, выводя наркоторговца из помещения и проталкивая его через двери, ведущие к лифтам. — К твоему сведению, — говорит Стайлз Дереку, как только они скрываются из виду, — ты будешь тем, кто завтра будет иметь дело с Финстоком, когда он явится сюда, вооружившись мачете. Я уверен, что твоя голова будет довольно мило смотреться висящей в офисе прокурора. Дерек фыркает. — Заткнись. — Нет, серьезно. Просто подумай об этом, — продолжает Стайлз, театрально жестикулируя руками. — Он, вероятно, даже позволит тебе самому выбрать свою персональную подставку, прежде чем тебя обезглавить. Это будет круто. Из-за рабочего стола Скотта слышится фырканье, неумело скрытое за кашлем. Дерек шлепает Стайлза по затылку. — Ты первый начал, — ворчит он, однако веселый блеск в глазах говорит Стайлзу обо всём, что ему нужно знать. — Тебе что, пять лет? — смеётся он, расстёгивая свою куртку. — Ничего я не начинал. — Ещё как начинал, чувак, — вмешивается Скотт, щёлкнув его по носу пальцем. Айзек, стоящий позади него, кивает в знак согласия. — О, конечно, Скотт, давай, подставляй меня, почему бы и нет? — жалуется Стайлз, направляясь к своему столу: он нуждается в месте, в котором можно просто укрыться, так как его коллеги — кучка придурков-оборотней. А потом Стайлз вспоминает о клыках, вырастающих в самых неподходящих местах во время полнолуния, и это очень нехорошо. — Как же я вас всех ненавижу, — угрюмо заявляет он, плюхаясь в своё кресло.***
Иногда Стайлз ловит себя на том, что думает о телевидении и том, как всё выглядит проще, когда ты просто наблюдаешь за происходящим на экране. Копам с необычайно точёными скулами требуется обычно около сорока минут, чтобы раскрыть преступление. Они сосредоточенно бормочут предположения и почти всегда прибывают едва вовремя, чтобы спасти чью-то жизнь. Однако в жизни всё совсем не так. Потому что реальность не сделана из легко спущенных курков и плащей от кутюр и в ней нет функции замедленного действия, которая даёт тебе время увернуться от пули. Люди умирают — это реальность. Люди умирают, и зачастую никто ничего не может с этим поделать. И всё же Стайлз продолжает пытаться, как и его команда, как и всё ФБР, да и каждый человек, который гордо носит значок на груди — они все продолжают пытаться и бороться, и, возможно, это единственное, что в конечном итоге действительно имеет значение. Но иногда этого просто может не хватать. И за последние несколько дней Стайлз начал вновь раз за разом обретать это чувство, поскольку их убийца, кажется, растворился в воздухе, и это чертовски выбивает всех из колеи. Ни отпечатков пальцев, ни образцов ДНК, никаких других улик, из которых они могли бы извлечь выгоду, помимо макияжа и нескольких принадлежащих жертвам вещей на местах преступлений. А дни всё идут, часы копятся один за другим. Ещё одна девушка пострадает от рук этого маньяка, и они должны остановить его прежде, чем это произойдет. Напряжённость съедала всё живое, и они всё больше и больше расстраивались, когда с каждым последующим днём они так и не приходили к определённому результату. Айзек практически перестал говорить и начал общаться со всеми только через разноцветные стикеры, которые он оставлял разбросанными по всему помещению офиса. Стайлз потерял счёт тому, сколько раз он видел Айзека, снимающего очки и медленно трущего свои глаза, уставшие после нескольких часов копания в файлах, полных сведений и статистических данных, пытаясь найти закономерность в поведении убийцы, которая могла бы связать их с его именем или местом. Это происходит не так часто, но когда Айзек находится в своём «давайте приступим к серьёзному делу» режиме, то все в штаб-квартире знают, что агента Лейхи нужно оставить в покое и ни в коем случае не беспокоить. Если, конечно, вы не хотите, чтобы он запустил в вас степлером, заставив этим замолчать. Или настольной лампой. Клянусь Богом, такое уже случалось. Даже Эрика, которая обычно самая громкая из команды, вечно прыгает возле каждого стола и всех достаёт, становится необычайно тихой. Конечно, до уровня неразговорчивости Бойда ей ещё далеко, но она всё равно достаточно молчаливая, чтобы Стайлз и другие агенты это заметили. Всё-таки ФБР — это не детский сад, и каждый должен научиться справляться с такого рода рабочими проблемами, если хочет выжить. И это то, главным образом, почему Стайлз ни о чём её не спрашивает и не предлагает, потому что знает, что она всё примет, когда будет готова, а также, потому что Дерек считает её способной с этим справиться, и Стайлз доверяет его суждению. — Он относится к ним просто как к вещам, — в один прекрасный день шипит Эрика, захлопывая досье одной из жертв с едва контролируемой яростью. Страницы, которые они уже знают наизусть, детали, которые они предпочли бы забыть, но не могут. Стайлз стоит перед своим столом, рассеянно скребя ногтями по краю деревянной поверхности и наблюдая, как её радужка становится золотистой — единственное внешнее проявление внутренних переживаний девушки. К сожалению, это не ново в их работе — видеть, как мужчины и женщины отвратительно поступают с людьми, которым они признавались в любви или которых клялись защищать. Ведь жестокость — это исключительно человеческая черта. Детоубийства, массовые побоища, даже несколько случаев каннибализма и некрофилии — в своей сравнительно короткой карьере Стайлз видел уже слишком много ужасных вещей и испуганных, отчаянных глаз, уставившихся на него со стального стола морга. Он был бы лжецом, если бы сказал, что не понимает того, что переживает Эрика. Два года — это не такая уж большая разница в возрасте, особенно учитывая, что Эрика родилась в ноябре, а Стайлз в апреле, а это значит, что между ними меньше, чем полтора года. Но всё же Эрика является одним из последних новобранцев команды, и ей по-прежнему есть, чему поучиться и узнать о том, какое количество — постоянно возрастающее бесконечное множество — ужасов способен зародить человеческий разум. — Обезличивает и обесценивает их, да, — говорит он, потирая рукой лоб, пока, образно говоря, шестерёнки в его мозгу вращаются, быстро просматривая факты и места, беря их и переставляя в новой последовательности, пытаясь их перевернуть, чтобы увидеть, что они скрывают. Утомительный трёхмерный лабиринт. — Он позволяет им кричать и черпает удовольствие от их боли, всегда придумывая новые методы, чтобы не заскучать. Дело больше не в убийствах, а в страданиях, в том, сколько ущерба он может нанести телам и душам женщин, прежде чем они сдадутся. Речь о том, сколько времени ему потребуется, чтобы наиграться с ними. Внезапный сухой треск керамики возвращает внимание Стайлза обратно к Эрике и к разбитой кружке в её руке. Если раньше она выглядела подавленной, то сейчас — дикой. Это единственное прилагательное, которое приходит Стайлзу на ум, когда он наблюдает за её усилиями, борьбой, чтобы сохранить контроль над своим волком, над этим неукротимым, мощным присутствием внутри неё, которое требует кровавой расплаты за все эти украденные жизни. — Эрика, — взволнованно выдыхает Стайлз, сдерживая себя от прикосновения к ней, особенно сейчас, когда она слишком неуравновешенна, слишком близка к краю… — Нет, — слово выходит одним резким звуком соскользнувшей меж острых зубов гласной. Она закрывает глаза, сжимая пальцы в кулак, пока множество мелких кусочков керамики падают на пол песчаным дождём. — Нет, — повторяет она, успокоившись, — ты прав. Ты был прав насчет того, что сказал Скотту. Я не могу позволить этому сломить меня, в противном случае это поглотит меня целиком, и я никогда не смогу выполнять свою работу. Мне… мне просто нужно время. Стайлз стоит и смотрит, как она уходит, как её военные ботинки направляются туда, где эти ужасные снимки и жуткая реальность, которую они олицетворяют, — всего лишь красные лепестки, что сдует ветер. Это то единственное небольшое милосердие, которое они могут позволить по отношению к себе. В конце концов, Стайлз не может осуждать Эрику. Они довольно долгое время работают вместе, как команда, и прошли через многие стрессовые ситуации, рискуя своей жизнью столько раз, что Стайлз уже почти сбился со счета. Почти, потому что каждое дело всё же представляет собой человека, ребенка — кого-то, оставившего след. Однако это конкретное дело сказалось на каждом из них особенно сильно. Даже Лидия, которая обычно приветствует их в своем «кабинете» со свежеразрезанным телом, всё ещё открытом на стальном столе, и с последним выпуском журнала «Vogue», лежащим на её тумбочке, сейчас кажется гораздо более осторожной — фокусируется на мельчайших деталях, ничего не оставляя незамеченным. Иногда кажется, будто живешь в клетке под водой, в огромном бесцветном аквариуме без каких-либо шансов выплыть на поверхность. Даже вызывает клаустрофобию. Именно поэтому наконец наступивший выходной Стайлз воспринимает как глоток свежего воздуха.***
Бух. Щелк. Утром четверга Стайлз просыпается от хлопка входной двери и щелчка ключа в замке. «Лидия», — сонно думает парень, скользнув одной рукой под свою подушку и распластав ладонь на тёплом хлопке простыни. Вероятно, ещё совсем рано, возможно, около восьми утра, и на одно мгновение импульс, словно от ошейника, медленно потрескивающего электричеством под кожей, пробирает Стайлза вскочить с постели и одеться для очередного трудового дня. Но прежде чем ему удается заставить себя хотя бы открыть глаза, это побуждение исчезает, поглощенное осознанием, что сегодня у него выходной, и длинная вереница из «позже», «ох» и «ещё пара часов сна определенно не помешает» крутится у него в голове, унося в более спокойное место. Одеяло мягкое и гладкое относительно его голых ног, Стайлз немного ёрзает, сминая его в более удобное положение, и утыкается носом в подушку. Пара-тройка медленных вдохов-выдохов — и вот он снова засыпает, дом наполняется звенящей тишиной. Когда он наконец выкатывается из постели, на часах уже одиннадцать часов, а его взлохмаченные волосы пытаются бросить вызов гравитации, пока Стайлз шаркает по коридору, направляясь прямиком в ванную комнату. Это редкость для квартиры — быть такой тихой, такой лишенной людей, потому что обычно кто-то из стаи всегда рядом, бесстыдно валяется на диване Стайлза или мельтешит на его кухне, гремя кастрюлями и столовыми приборами на мраморном прилавке, создавая при этом симфонию уютных домашних звуков и ансамбль нот, означающих комфорт и духовную близость. Это нечто, что строилось очень медленно, а теперь стало настолько прочным, что даже самый острый алмазный наконечник не смог бы это сломать. Это рутина, которая за последние годы стала для Стайлза больше, чем просто маленькой привязанностью. Она стала тем, что он ни за что на свете не отдаст. Он уверен в этом. И всё-таки немного личного пространства более чем приветствуется, особенно если это означает, что Стайлз может уделить это время себе, сорвав штаны и шагнув прямо под тёплые струи душа, где его мышцы под приветливым давлением воды тут же расслабляются. — М-м, да, — улыбается он, запрокидывая голову на холодную плитку. Пальцы быстро пробегаются по лицу, протирая глаза, прежде чем более сильная потребность подталкивает Стайлза устремить их между ног. Медленно, почти на грани пытки — вот как Стайлз любит трогать себя в те дни, когда тиканье часов не является тем, о чём он должен беспокоиться. Так что он следит за едва заметными дорожками воды на своей коже — гладкими ручейками, ласкающими его округлые мускулистые изгибы и ведущими его между грудных мышц, по которым с каждым ударом сердца проходит вибрация, спускающаяся к его подтянутому животу. Этот вкусный маршрут Стайлз вскоре со вздохом покидает, закрывая глаза, чтобы сосредоточиться на напряжении в паху, на том, как тяжелеют его яйца и как чувствительная кожа нетерпеливо сжимается и пульсирует, когда он сминает их в ладони. Чистое удовольствие пронзает его, когда пальцы Стайлза — да, наконец-то — смыкаются вокруг напряжённой горячей длины его члена, от чего плоть судорожно дёргается, губы Стайлза размыкаются, и с них соскальзывает глубокий грудной стон, отскакивающий от стен и смешивающийся с густыми облаками пара, наполняющими комнату. Автоматически он усиливает хватку правой руки на члене, позволяя ей скользить от основания до кончика медленными, устойчивыми движениями, и проводит пальцами по шелковистой скользкой головке, осторожно кружа вокруг коронки, прежде чем начать всё заново. Громкий шум воды, бьющейся о керамический низ душевой, становится для Стайлза всего лишь белым шумом, чем-то вторичным, что с легкостью можно заглушить тяжёлым дыханием, срывающимся с его губ. — Блять, — произносит он одними губами, бёдра непроизвольно толкаются, следуя инстинкту, такому первобытному, что Стайлз чувствует, как он течет в его жилах, мощный и требовательный, растущий с каждым толчком его члена меж успокаивающей мягкости сомкнутой в кулак ладони. Когда он кончает, струя спермы рисует в воздухе кривую толстую параболу и сталкивается с водой. И напряжение вдруг так резко покидает Стайлза, оставляя его тяжело дышащим и поражённым, что внезапная потребность упасть на колени и просто прочувствовать настолько огромна, что ему требуется довольно много силы воли, чтобы её проигнорировать. Капли воды оттягивают ресницы, и он медленно моргает, позволяя им скользить по его скулам вниз к обнажённой шее. Ещё один освобождающий вздох — и мир снова приходит в фокус, предъявляя его взору запотевшую стеклянную стенку душа, прочным звуконепроницаемым барьером вставшую между Стайлзом и реальностью, покупая ему ещё несколько минут тишины, пока он не заканчивает принимать душ, а мыльные пузыри, кружась в радужном вальсе, не смываются в водосток. Воздух на его влажной коже ощущается немного прохладным, когда несколько минут спустя Стайлз выходит из ванной, одетый только в тёмно-серые спортивные штаны и белую рубашку — в конце концов, «класть на рабочий дресс-код» — это прекрасная философия. Однако он не удосуживается включить отопление, устремляясь вместо этого прямо на кухню, ибо кофеин и еда — это две вещи, в которых он сейчас очень и очень нуждается. На дверце холодильника обнаруживается прикреплённая записка с тем, что выглядит как схематичный рисунок спящей кошки. Стайлз хихикает, и в его голове тут же проносится образ ухмыляющейся Лидии, сидящей за их кухонным столом и рисующей его звероподобную версию. Но потом он открывает дверцу и его поглощает яркий свет внутри холодильника. И в этот момент он почти чувствует, что достиг Нирваны. Или прошёл через Звёздные Врата. Примерно то же самое. Это не так уж и важно, потому что внутри холодильника находятся несколько прекрасных, очень вкусных на вид сэндвичей с индейкой, ждущих его, и рот парня тут же наполняется слюной, а все мысли вдруг стирает твёрдое убеждение, что Лидия — богиня, и Стайлз не заслуживает её в своей жизни. Вот только он её полностью заслуживает, потому что она также и напористая, вредная, всегда машет своими ресничками и использует еду, чтобы подкупать Стайлза. Стайлз бросает на сэндвичи подозрительный взгляд. — Есть или не есть: вот в чем вопрос, — гадает он, прислонившись боком к мраморной стойке. Скорее всего, если Лидия оставляет ему еду, то происходит что-нибудь сомнительное. За исключением, если еда отравлена. Что вполне может рассматриваться как вариант, учитывая, что Лидия вечно жалуется, что Стайлзу досталась самая большая спальня в квартире. Но затем, поскольку его тело лишено какого-либо чувства самосохранения, его желудок бурчит в своём очень храбром, очень энергичном согласии. — Коварная женщина, — бормочет Стайлз, хватая с полки тарелку. Она должна прекратить объединять намеки на заговоры и еду. Это тревожит.***
Когда в четыре часа пополудни раздаётся звонок в дверь, Стайлз только запустил стиральную машину, и за стеклом дверцы уже вертятся мокрые простыни в сине-коричневую клетку, пока он напевает себе под нос какой-то мотив. Он быстро ставит стиральный порошок Джексона обратно в шкафчик Лидии под раковиной, не забыв оторвать от бутылки бумажку с её именем, приклеенную, просто чтобы позлить его. Беспорядочные мыльные связи — это то, что Стайлз никогда ещё не видел, но намерен в полной мере этим насладиться. Затем он идёт к входной двери, распахивая её одним плавным движением. Его встречает улыбчивое лицо Скотта, зажатое между двумя огромными упаковками «Читос». — Мне нужно будет заехать за Эллисон в семь часов, — заявляет он особой «да, черт возьми, сегодняшний день сделан из радуги и зефира» интонацией в голосе, когда Стайлз отходит в сторону, чтобы позволить ему войти. Стайлз мог поклясться, что в воздухе вокруг головы Скотта танцуют маленькие сверкающие штучки, отчего руки Стайлза дергаются в безумном желании отпихнуть их подальше и вбить в своего друга хоть каплю эмоциональной зрелости. Единственное, что останавливает его от решительных действий — это факт того, что никто в здравом уме не ударит Скотта, тем более, когда он больше похож на милого большеглазого щенка, чем на машину-убийцу, коей на самом деле и является. Чёрт. — Ты потерял ключи или что? — спрашивает он, закрывая дверь с почти неслышным щелчком, и следует за Скоттом к дивану. Это законный вопрос, поскольку каждый член стаи имеет идентичный набор ключей, что даёт им доступ к любой квартире в любое время, и тот факт, что квартира Лидии и Стайлза — излюбленное место каждого, конечно же, полное совпадение. Оттуда, где он сейчас лежит, наполовину раскинувшись поперек греховно мягкого кожаного дивана цвета фундука, Скотт недоумённо моргает. — Нет, — говорит он, слегка хмурясь, что может означать как то, что он не понимает, почему Стайлз его об этом спрашивает, так и то, что он действительно не может вспомнить, когда в последний раз их видел. Оба варианта не очень-то обнадёживают. — Боже, — вздыхает он, снимая носками свои ботинки, как только Стайлз плюхается на другой конец дивана, — я чувствую себя так, словно могу проспать целый месяц. Из-за больших окон днём солнечные лучи мягко пробиваются сквозь шторы. Стайлз наблюдает, как Скотт закрывает глаза, нежась в тишине и комфорте дружественного молчания, и не упускает, что кожа вокруг глаз друга выглядит ещё тоньше, чем обычно — слабая синеватая тень задерживается прямо под поверхностью, а молчаливость парня по-прежнему бесспорный знак того, что их работа далека от завершения. — Плохая ночь? — спрашивает он, не жалуясь, когда левая ступня Скотта заползает под его бедро. — Больше похоже на «плохое всё», но да, — он протягивает руки над головой, и его лопатки хрустят с таким громким звуком, который для обычного человека, несомненно, означает сломанные кости. — Это словосочетание тоже довольно неплохо описывает. — Что-нибудь новенького? — в последнее время всё так тихо, что даже пугает, и Стайлзу это ни капельки не нравится. Скотт открывает глаза, чтобы бросить на него серьёзный взгляд. — Ничего стоящего, — выдыхает парень, протягивая руку к журнальному столику, чтобы взять пачку «Читос». — Но я слышал от Эрики, что Ричардсон позвал Дэнни на свидание. Хм. — Не понимаю, какое это имеет отношение к делу, — невозмутимо отвечает Стайлз, наклонившись немного вперед и легко выхватив чипсы прямо из руки Скотта. — Стой. Он один из новеньких детишек Криса? — всё равно спрашивает он, потому что если есть что-то, что они со Скоттом делают лучше всего — помимо ловли сумасшедших сверхъестественных преступников, конечно, — это сплетничают, словно парочка милых выпекающих печенье бабушек. Но только за минусом печенюшек, потому что ни один человек в здравом уме никогда не позволит Скотту находиться рядом с духовкой. Даже если от этого будет зависеть судьба мира. От Апокалипсиса, по крайней мере, умрёшь быстро. Скотт кивает. — Да, он. Канадец, кстати. Эллисон говорит, что он происходит из одной из старейших семей охотников страны. — Канадец, — повторяет Стайлз, игнорируя остальную информацию, которую Скотт только что ему выложил, и отправляет горсть чипсов себе в рот. — Он позвал Дэнни во французский ресторан? Потому что если это так, кому-то лучше заснять всё это для потомков. — О, заткнись, — ухмыляется Скотт, подталкивая ногой бедро Стайлза, ленивой скотины. — На самом деле, он хороший парень. Он даже спросил разрешения у Джексона, прежде чем идти к Дэнни. — Я бы удивился, если бы Джексон не угрожал отрезать ему яйца как минимум дважды. Вероятно, перечисляя во время этого все причины, по которым разбить сердце Дэнни — ужасная, ужасная идея, — этот метод Стайлз абсолютно одобряет, учитывая тот факт, что речь идёт о Дэнни — члене стаи. Ведь они заботятся о своих. И очень рьяно. Усмехнувшись, Скотт наконец садится. — Возможно, в разговоре участвовал фиггинг, — говорит он с неким озорным блеском, трепещущим в его глазах, в то время как его левая рука ныряет в упаковку чипсов у Стайлза на коленях. Стайлз рассеянно слизывает сырную крошку со своих губ, а довольно тревожная картина того, как Джексон размахивает дилдообразным куском имбиря, почти заставляет его подавиться собственной слюной. — О, прекрасно. По крайней мере, теперь Дэнни знает, кого он должен будет благодарить, когда у парнишки не встанет. После этих слов Скотт по-настоящему взвизгивает, а вверх по его шее ползёт румянец. — Твою ж мать, просто… не надо, — смеётся он, размахивая руками в милой и совершенно бесполезной попытке отшвырнуть слова Стайлза подальше и забыть. — Чувак, — ухмыляется Стайлз, — мне жаль быть тем, кто тебе это сообщит, но… Дэнни и девственность не дружат в течение уже долгого, долгого времени. То же самое касается и твоей мамы, если тебе интересно. Следующее выражение лица Скотта слишком смешно описывать: челюсть застыла посреди жевания, затем резко распахнулась, а его брови устремились так высоко, что почти слились с челкой. — Забери слова назад! — вопит он, поднимая руки, чтобы прикрыть уши, и начинает свой — как Стайлз по-дружески любит это называть — «танец отрицания». Он представляет собой, по сути, только раскачивающегося взад-вперёд Скотта, бесполезно молящегося, чтобы всё, что его беспокоит, исчезло. Иногда он даже обнимает себя, пока хнычет, и издает мученические звуки, которые напоминают плач оленёнка. Стайлз находит это весёлым. Дерек обычно просто неодобрительно хмурится на них обоих, потому что «как вообще так получилось, что я работаю с такими идиотами?» — Не могу, — говорит Стайлз, поглаживая плечо Скотта жестом, который должен был быть утешительным, но лишь заставил его скулить ещё громче. — Ты же знаешь, что я никогда тебе не лгу, дружище. Скотт стреляет в него страдающим взглядом. — Я тебя ненавижу, — заявляет он. А затем выхватывает из рук Стайлза пачку «Читос», потому что еда — это второй способ утешить щенка в оборотнеческом списке лучших механизмов решения проблем. — Нет, не ненавидишь, — тут же возвращает взгляд Стайлз с той уверенностью в тоне, что должна удивить Скотта, но вместо этого лишь заставляет морщинки вокруг его рта перерасти в улыбку. — Нет, не ненавижу, — соглашается Скотт. На его лицо падает солнце и делает его похожим на одну из тех светотеней, что так часто любит рисовать Айзек. — Хотя я в любом случае надеру тебе задницу в Марио Карт. О, а теперь вызов, как мило. Стайлз фыркает. — Хотел бы я посмотреть на твои попытки. Короче говоря, так они и проводят остаток дня — сидя на диване и уставившись в большой плазменный телевизор, который бросает по всей комнате цветные тени, пока день минута за минутой превращается в вечер. Это хорошая замена их каждодневной рутине, так что Скотт и Стайлз стараются насладиться ею в полной мере, учитывая, что в любую секунду может случиться очередное дерьмо, и они вновь будут выброшены прямо в эпицентр шторма. Однако есть моменты, в которых Стайлз чувствует, словно разрывается пополам на двух людей с одинаковым лицом, но с разными желаниями, находясь одновременно как в страхе, так и в сильном ожидании момента, когда их убийца снова нанесёт удар, момента, когда будет найдено очередное тело и эта порочная карусель снова начнёт вращаться. Может быть, потому, что бездействие расстраивает его больше, чем всё остальное, или потому, что он так пристрастился к адреналину в своих венах, что сейчас просто не может без него обойтись. Он знает это, знает, насколько это опасно для него, для команды, но Крис, Дерек, они доверяют Стайлзу, верят, что он отгораживается от этих чувств, верят, что он держит свои эмоции под контролем и выполняет свою работу должным образом. Доверие. Иногда Стайлз произносит какое-то слово, просто чтобы почувствовать его вкус на языке. Да, «Д» бьёт по нёбу, звонко и быстро, чтобы под конец вдруг смягчиться гласными… Но каждый раз именно середина слова реально пробирает Стайлза: эти звуки, вырывающиеся глубоко из груди, вибрации, вспыхивающие внутри него, и то, как время, кажется, замедляется в этот момент, почти благоговейно. Стайлз всегда заставляет себя помнить об этих звуках даже в самые тёмные времена, потому что в конце дня осознание, что ты не одинок — это то, что действительно имеет значение. — Увидимся завтра, — машет ему на прощание Скотт, спускаясь по лестнице, когда уже перевалило за шесть вечера. Прислонившись к дверной раме, Стайлз машет ему в ответ. — Ага, — кивает он, прежде чем вытащить из кармана свой телефон. Шесть вечера кажется идеальным временем, чтобы написать Дэнни, особенно когда Стайлз должен спросить у него название того фантастического китайского ресторанчика, в который они ходили в последний раз. Он устал сидеть дома, а ужин звучит как хороший повод пойти подышать свежим воздухом. Дэнни отвечает ему, как раз когда Стайлз надевает пару красных конверсов, а кошелёк с телефоном уже лежат рядом с ним на одеяле. «Золотой Дворец. Джексон говорит, что ты говнюк и что он тебя ненавидит». Схватив свою куртку с вешалки у входа, Стайлз выходит и закрывает дверь квартиры на ключ. — Кто бы сомневался, — ухмыляется он в телефон. Джексон обожает этот ресторан, и Стайлз собирается прислать ему фото своего ужина просто потому, что он так зло высказался. Он включает радио и, пока едет, тихо подпевает песням, даже если не знает всех слов. Небо достаточно тёмное для столь раннего часа, и, если бы у Стайлза были чувства, как у оборотня, он бы, наверное, мог почувствовать запах приближающегося тяжёлого влажного воздуха, который проскальзывает внутрь джипа через приоткрытые окна. Вместо этого он с подозрением поглядывает на небо и, как только останавливается на светофоре, хватается за телефон, чтобы написать Дереку. «Собираюсь заехать за китайской едой. Не хочешь присоединиться?» Вскоре телефон Стайлза вибрирует, оповещая о пришедшем ответе Дерека. «Не могу. Занят с Крисом. Увидимся у тебя через час?» — Но я голоден сейчас, — бесполезно скулит Стайлз телефону, просто потому что может. Хотя его жалобе не хватает эмоций, учитывая, что он не полный мудак и прекрасно понимает важность дела, над которым они работают. И пока Стайлз ведет машину, он не может не задаться вопросом, над чем именно работают Крис с Дереком. Если бы они нашли что-то новое с того момента, как Стилински появлялся в штаб квартире, а это было меньше чем двадцать четыре часа назад, и если бы произошло что-то важное, он бы знал — Скотт бы ему об этом рассказал. Это своего рода автоматический механизм, то, как собственный разум часто приводит его в такие места, где информация — это единственный способ заполнить дыры, нарисовав на пустых стенах числа и имена — довольно эффективный паллиатив [3], надо сказать. Вот только от чего, Стайлзу всё ещё предстоит разобраться. «Не забудь спринг-роллы», — гласит сообщение Дерека, пришедшее менее чем через минуту. Стайлз фыркает, ухмыляясь, потому что провалиться ему на этом месте, если Дерек не слишком требователен. «Слушаюсь, капитан», — быстро отвечает он и даже не удосуживается притвориться порядочным гражданином, бросая взгляд с экрана на дорогу и обратно. Уголок его рта дёргается в ухмылке, пока в голове формируется образ того, как брови Дерека выделывают свой сложный «о нет, только не это» танец, и Стайлз на девяносто процентов уверен, что губы Альфы прямо сейчас оскорблённо надуты. Несколько минут спустя он паркует свой джип в квартале от ресторана. Сегодня хорошая ночь, и короткая прогулка точно его не убьет.