Черный шум

      Следующий день для Лекса вновь стал серым, унылым, слишком обычным. С утра к нему вернули его соседей — Олега и Глеба. Оба были накачаны чем-то и молчали примерно до обеда; Глеб не дергался, не шипел на свет, даже не пытался прятаться. Второй же — и не думал заговорить с наркоманом, не спешил объясниться, извиниться или сделать хоть что-либо, и оба его глаза не выражали одинаково ничего. Хорошо психов обработали за ночь и за утро.       И Ян не приходил. Он в очередной раз получил, что хотел, и, видно, превратился в невидимого наблюдателя. Уже стало понятно: Лекс для него — крыса в клетке, подопытный хомячок, которого не стоит трогать и которому тем более не стоит давать лакомство, пока тот не выполнит известное одному ученому-живодеру задание. И ночью доктор тоже не пришел. И на следующий день. И даже в тенях опять стало тихо.       А еще не приходила Лиля. А когда Лекса и прочих привели в процедурный, там сидела другая медсестра — какая-то тучная, самая обыкновенная, грубая, отталкивающая. Даже в кабинете стало затхло, мрачно: поменяли лампочку, и та впрыснула грязно-желтых оттенков в холодную зелень тесного помещения. Кто-то спросил, куда делась всеобщая любимица; сказали, что переутомилась, ушла на больничный. Бывает.       — Жизнь абсурдная и циничная сука… Мне кажется, она, как девочка-подросток пишет свой рассказик, где страхивает и выставляет под нелепыми углами совершенно разных и нетипичных персонажей… — сам с собой беседовал желтоглазый, зачесывая шевелюру назад. Когда он вернул руку, между пальцев осталось слишком много волос. Лекс заострил на них свое внимание. — На практике, если честно, это обычно просто невозможно… Невозможно этим персонажам встретиться, невозможно обратить внимание, невозможно общаться, невозможно, блять, терпеть столько морального и личностного насилия. А эти розовые сопли… Розовые сопли — боль для малолеток… Если жизнь — это боль, выходит, я прожил уже не одну жизнь за свои невеликие годы. Но было ли в ней хоть что-нибудь действительно реальное? Логичное? Истинное? Наверное, нет… Лекс скользил туда-сюда взглядом по совершенно неприглядным картинам. Глеб, как обычно, говорил с тенью, что пролегла под покосившейся железной тумбочкой. Олег просто мечтательно рассматривал облупившийся уже лет с десяток назад потолок. Окна в их палате не было, но даже пасмурное безынициативное небо в этой совершенно серой картине оказалось бы светлым пятном.       — Вероятно, я герой повести больной девочки, которую родители забили так, что вылить она свои совсем больные фантазии может только в писанину. Интересно, прочел бы мою жизнь хоть кто-нибудь?..       — Что? — Олег наконец обратил внимание на Лекса.       — Булочку, говорю, хочу. С корицей, — вкрадчиво пояснил серый, даже не посмотрев на соседа.       — Много хочешь… — цокнул языком тот, наконец приподнявшись на кровати и повернувшись к наркоману. В его синем глазу снова появилась осмысленность и интерес. — Ты что же, сам с собой говорить начал?       — Никто не говорит сам с собой. Даже Глеб. А я говорю с тобой про булочку с корицей. Прикинь, такую пышную, хрустящую… — у серого в животе послышался вой умирающего кита. — Смазанную желточком… М-м-м-м.       Олег скривился. Беседа на такую невинную тему показалась ему слишком странной и даже какой-то нездоровой. Не психу, впрочем, о здоровье рассуждать.       — А что ты там до этого нес про розовые сопли и девочек?       — Я говорю, когда на них наносишь какую-нибудь посыпку или еще что — вкусно, как у девочек… — хихикал желтоглазый, нервно расчесывая укус комара на плече, что заработал ночью. Или это не укус? Или не было никакого комара? — А мне особенно нравится штука для булочек, обмазывать ею надо, как розовые сопли… Такая вязкая белая хрень…       Олег дернул бровью. Не этого его разумная половина ожидала от еще недавно рассудительного и спокойного собеседника. Двуликий, конечно, лицемерил сам с собой. Но в этом была его природа: принять свою судьбу, но отрицать ее справедливость. Понять чужое безумие, но не видеть своего. Только темные, грязные, пошлые ассоциации все же заставили что-то в мозгу Олега опять ворочаться, рваться наружу, подглядывать в зрачок карего глаза, как через дверной глазок. А потому сосед серого по палате сморщился еще сильнее, но на секунду ухмыльнулся, словно бы поддержав его желание.       — Семя. Его семя, — неожиданно произнес третий жилец в палате. Глеб все так же лежал, уткнувшись в свой угол, но обращался он теперь не к черному невидимому другу. А в охрипшем от постоянного звериного воя и воплей голосе в этот миг нашлось слишком много воли и смысла.       — М? — Лекс, уже готовый праздновать победу, что отвел от себя внимание психа, вдруг удивленно глянул на Глеба. — Он умеет говорить не только с тенями.       Но светобоязненный больше ничего не сказал. Только захихикал и еще туже сжался в одеяльный комок на жесткой грязной постели.

***

      Ночи наступали одна за другой, но ни в одну из них Лекс так и не обнаруживал своего любимого доктора. Ни в одну из них ничего не приходило, кроме естественных криков и воплей, к которым, признаться, сам серый уже порядком привык. Парнишка устал от ожидания и молчания, ведь соседи по палате либо раздражали, либо вызывали панические атаки. Но никакой пользы от них решительно не было.       И вот, одна из ночей стала последней каплей терпения в душе парнишки. Дождавшись самого темного, предрассветного, часа, он отправился на поиски адского докторишки. Лекс просто больше не мог без логичных бесед и реальных умозаключений. Он ощущал, как превращается в одного из них, как мозг плесневеет и перестает работать. Серому снова нужен был Ян.       Лекс давно уже спрятал у себя булавку со стола новой медсестры, а воровских навыков оказалось достаточно, чтобы вскрыть замок палаты. Впрочем, закрыть за собой, чтобы не выпустить Глеба и Олега, он тоже не забыл. Ему и свидетели не нужны, и ребят он не любил.       Больница превратилась в ужасную фантасмагорию с наступлением темноты. Тени уродовали пространство, превращая его черт знает во что. Двери искажались и плясали, окна пялились на него своими пустыми глазницами, а за каждым углом поджидал самый страшный кошмар, притаившийся, чтобы напасть. Серый понимал, как глупо видеть в потертостях дешевого линолеума пятна крови, а в трещинах на стенах — мерзкие паучьи логова. Но он видел. Потому и добрался до кабинета врача в три прыжка, миновав пункт дежурного, что смотрел какой-то ночной телесериал. Кабинет оказался открыт, но в нем — ничего и никого. Только тьма, затихшая в ожидании неизвестного. Лекс старался не шуметь: присел на корточки и пробрался по ухоженному и уютному помещению, ощупывая каждый угол и каждую ловушку. Свернул рукой со стола какую-то банку с письменными принадлежностями, но шум никого, к счастью, не привлек. Под столом парнишке было уютно, но вылезать — обязательно. Ведь ровно в этот момент, когда он приводил перепуганное сердце в порядок, перед глазами показался шкаф с личными делами пациентов.       Искать свое дело или нет? Может, других посмотреть? Дверца скрипнула, и вот уже узловатые пальцы побежали по корешкам старых папок, выискивая знакомые имена или фамилии.       — О, вот он я, красавчик. Ну-ка… — и Лекс открыл папку, клейменную своим именем.       Нетрудно было догадаться, что в отделение для буйных его без диагноза не отправят. Шизофрения, лунатизм, социопатия, даже амнезия — все было в карте Лекса. Но не это было страшно. И даже не то, что Ян описал в карте все-все о тех моментах, когда Лекс терял сознание после каждой больной ночи в лапах у демона. Наркоман не увидел ни слова о своей наркозависимости. Как будто не было этого периода в его жизни! Убийство — да. Но те предпосылки, которые и привели его в дом для душевнобольных, с самого начала оказались иными. Видите ли, после самоубийства отца, которому Лекс еще мальчиком стал свидетелем, — да еще самоубийства якобы «из-за ребенка», — он попал в руки отчима, и тот его не только бил, но и насиловал. И винил Лешенька маму, которая позволяла это. Тогда маму он тоже убил. Прошел колонию для несовершеннолетних. И только потом уже случился отчим — из мести… И на все, на все тут были приложены еще и копии судебных заключений — не придерешься. В карте Лекс был описан как крайне агрессивный объект, чьи разрушительные порывы маскируются провалами в памяти и ложными воспоминаниями. Потому и Витю он едва не задушил просто потому, что тот не оказал поддержки в подтверждении галлюцинаций соседа, а потом забыл все и отрицал факт нападения. Еще в карте, в плане лечения, были указаны какие-то жуткие пытки: серому прогнозировали электросудорожную терапию, убийственные седативы, строгий надзор, помещение в палату к таким больным, которых мог бы бояться он сам (что и случилось). Лекса специально толкали в те условия, которые его сломают — но сломают так, чтобы он стал безобиден. И пока он варился в этом аду, пока его водили за нос на грани реальности и каких-то немыслимых, унизительных кошмаров — ему переписывали прошлое.       — Отлично…. Просто. Просто… просто замечательно! — серый швырнул в сторону неугодную папку, а к потолку взмыло множество бумажек и приложений. — Неужели… Неужели они не проверяют нихрена?! Хотя... Кому мы тут нужны…       А может, они и проверяли. Документы — официальные. Печати — есть. И есть вещи, в существование которых Лексу никто не поверит. А если и они — вымысел? Можно ли было об этом не думать? Но хотелось ли об этом не думать?..       И тут вдруг в коридоре раздались шаги. Слишком громкие, быстрые и грузные, чтобы принадлежать Яну. В светлой щели под дверью появились тени двух пар ног, а снаружи послышались голоса.       — Ты думаешь, он здесь?       — Да, мы в этом коридоре уже почти все проверили, а он точно сюда побежал. В любом случае его надо вернуть в палату, так что будем искать, пока не найдем. Это же псих, у него в мозгах каша, куда он денется?       И действительно, куда? Лекс обшарил взглядом каждый уголок до боли знакомого кабинета, но не нашел ничего умнее, чем сигануть обратно под стол. Оттуда ему виднелся дверной проход, оттуда удобнее было и убегать, огибая предмет мебели и пользуясь смятением охраны. И серый притаился. Вот створка распахнулась, разрезав черный пол грязно-желтой полосой включенных в коридоре ламп. В кабинет медленно вошли санитары, тихо посвистывая, будто Лекс был каким-нибудь зверенышем.       — Эй, больной! Иди-ка сюда! Тебе пора в кроватку…       Они рассредоточились по помещению — один оказался с одной стороны стола, ближе к окну, ноги второго перетаптывались почти перед лицом серого. Чем-то шуршали на столе.       — Ну да, он тут точно был, — прозвучало сверху по итогам обыска. — Ты проверь платяной шкаф доктора, а я под стол…       Серый шарил руками под столом. Вот дурак, не додумался взять что-то оттуда! Но, слава богу, доктор не поднял когда-то упавшую ручку, что сейчас мирно покоилась в щели лопнувшего от старости линолеума. Тут уж серый вспомнил все уроки выживания, что подарила ему улица и мультфильмы: он связал шнурки на ботинках, что сейчас почти что наступали ему на руки, а после, дождавшись нужного момента всадил санитару в ногу ручку, пробивая ботинок. Письменная принадлежность жалобно хрустнула в унисон воплям человека. А Лекс поспешил оттолкнуть его и поскорее проскочить к выходу.       Сразу поднялись вопли, шум, гам. Крик, эхом разнесшийся по коридорам, разбудил кого-то из психов. И те застонали, завыли, заскулили, шепча и пытаясь понять, реальность это или очередной приступ. Еще лаял голос второго санитара: он погнался за Лексом, но у того была фора, пусть и небольшая. Он успел скрыться за поворотом. Но теперь, когда его пропажу обнаружили, везде горел свет. Свет не давал быть незаметным…       Но вот — замаячил темный поворот, дверь подсобки. Думать надо было быстро.       — Иди, иди сюда, Лекс, — поманили из темноты шепотом. Не видно было, кто именно — только руку, двинувшуюся в привлекающем жесте. Подсобка или темный коридор?       И Лекс доверился тьме. И собственному чутью, желанию бежать, чтобы жить, а не прятаться. Только не остановка. Наркоман окунулся во тьму, не успевая даже испугаться. Какое-то время он бежал, а собственные тяжелые шаги отдавались почти болью в голове. Но потом Лекс замедлился. Он вдруг осознал, что вокруг будто ничего нет. Сзади прозвучал топот санитара. Тот покрутился, заглянул в подсобку, ничего не нашел. Удалился… Серый оглянулся, чтобы посмотреть, не повернул ли преследователь за ним, и увидел черный силуэт на фоне света. Того, кто его спас. Большой, широкоплечий — он двинулся навстречу. Постепенно привыкшие к темноте глаза смутно различили лицо…       — Почему ты убегаешь?       Это был Олег. Он заговорил немного громче, и в голосе тут же проявились надсадные, не вполне здоровые ноты. В каком состоянии он был? В здравом уме или нет?..       — Там санитары. Они… они меня поймают… — Наркоман отступил, его конечности, больше не способные держать мышцы в напряжении, тряслись. Лекс вдруг явственно осознал, что адекватного сопротивления оказать просто не сможет.       — Не поймают. Не найдут здесь. — Олег улыбнулся. Он не переставал подходить ближе, тянул руки к Лексу. И тому скоро некуда стало идти. Коридор, что в черноте своей казался бесконечным, превратился в тупик из железной запертой двери, разделившей отделения больницы.       — Ты… Ты это чего? Давай… Давай я пойду дальше сам?.. — Лекс отступал, испуганно шаря взглядом в темноте. Но он ничего не находил.       — Надо подождать, пока они затихнут. Они не станут искать всю ночь. Все равно никто никогда не убегает… — Олег оказался совсем близко. Его медлительность вмиг прервалась одним рывком, с которым он обездвижил наркомана. — Зато я тебя нашел. Потерял — и нашел. — Его горячее и частое дыхание коснулось лица Лекса. Железные руки до боли сжали предплечье и шею.       — Сука… Сука, ненормальный, совсем чокнулся?! — Лекс брыкался и дергался, стараясь руками вцепиться в лицо противника. Девчачий, конечно, стиль борьбы, но что делать, когда ты слишком слаб, и тело едва слушает тебя.       — Тш-ш-ш, — шипел Олег, блокируя нелепые атаки серого. Вместо шеи он закрыл ладонью рот и нос, крепко вцепился пальцами в лицо. В конце концов — просто развернул Лекса к себе спиной, захватив удобнее и прижав к собственному телу. Сложно бороться с тем, кто давит сзади. Олег был возбужден, и чем ярче становились потуги наркомана вырваться или хотя бы вдохнуть полной грудью, тем сильнее он заводился. Безумная часть взяла верх и теперь тихо посмеивалась на ухо жертве.       — Когда ты убежал, я сразу проснулся. И Глеб тоже… Он шептал, что ты к доктору. Что у тебя что-то с этим доктором. Что у тебя с ним, Лекс?.. Он за тобой приглядывает, да? Приглядывает? Он трахает тебя? Он больной человек, этот доктор, да?..       Олег хрипло и с присвистом сопел Лексу на ухо, прижав предплечьем его горло. Вторая рука, придерживая наркомана, пока тот не уставал сопротивляться, подбиралась к краю больничной пижамы. Псих пытался проверить: правда ли, что сказал тот, кто общается с тенями, правда ли серый отдается кому-то — другому — не ему…       — Нет… Нет-нет-нет… Нет, не трогай меня, Олег! Отпусти! — наркоман уже скулил, цепляясь руками в чужие, злые и неаккуратные конечности. На тонкой белой коже при каждом чрезмерном нажатии оставались синяки. Лекс впал в истерику. Бессилие, невозможность влиять на свою судьбу сломали его истерзанное сознание. Но страшнее прочего стало вдруг быть отданным кому-то другому. Кому-то еще. Лекс ощутил себя беззащитным, голым, глупым и безвольным. — Ян будет зол… Он накажет тебя… Пусть он накажет тебя! — причитал наркоман, то ли смеясь, то ли плача. — Я его, не твой… Не бери чужое! Олег! Отпусти, пожалуйста… Отпусти же…       — Ян? Значит, доктор, да? Но как же… Как же он узнает… Как Глеб это узнал, тебе не интересно? — Устав от слабых попыток Лекса вырваться, Олег ударил наркомана лбом о дверь, а после этого сильнее сжал шею. Напряженная мышца больно давила на косточку кадыка, а внизу горячая и влажная от пота ладонь забралась под штаны и между ягодиц. Взбудораженно дрожащие пальцы трогали парнишку там, приоткрывали тесное отверстие. А ведь Ян берег свою игрушку. Лечил после своих пыток, редко брал его, оставляя узким. Никто и никогда не видел на теле Лекса следов демона. Вот и Олег не нашел. И это обрадовало его. — Нет… Нет, это он бредит. Он обманул меня. И ты меня обманываешь. Зачем ты меня обманываешь, Лекс? Ты же любишь боль. Тебе же нравится. Я покажу тебе… Успокою тебя…       — Отпусти! Сука, какого хрена, а… — Лекс дернулся последний раз. Большего он выдать не смог. Слабость окатила тело. И все, что теперь мог себе позволить наркоман, это нервно всхлипывать. — Ян тебя убьет… — бесцветно шептал наркоман. — Хочу в это верить...       Но действительность была безразлична, а воздуха становилось все меньше. Следовало бояться, что Олег «успокоит» наркомана раньше, чем покажет боль. Он душил страшно, с желанием, упиваясь хриплыми судорожными вздохами и конвульсиями обмякшего тела. Стонал на ухо, уже пристраиваясь к заднице Лекса. Но он не успел. Дернулся вдруг и отпрянул, удивленный, уронив свою жертву.       — Что это? — истерически всхлипнул Олег, заозирался. Откуда-то капало. В коридоре сзади заморгал свет, и темный тупик, казалось, стал еще темнее. Выступили на поверхность кошмары, которые Лекс видел уже так много раз. Они наступали, роились вокруг в черной пасти укромного заброшенного угла. И вместе с ними пришел шум. Мерный, нарастающий, сдавливающий виски. Только не наркомана он сводил с ума. За голову схватился Олег, зажал ладонями уши, заорал, пытаясь перекричать взбесившуюся тьму, осел на пол напротив Лекса.       Наркоман не стал долго ждать своего часа. Как только сознание сфокусировалось на реальности, парнишка пополз прочь. Ему не с первого раза удалось встать, а после не сразу — перейти на бег. Словно оглушенный кролик, он ринулся обратно к свету, обтирая боками стены и спотыкаясь об редкие предметы уставшей от безумия и потрепанной мебели. Светлая часть коридора уже опустела, но Олег вопил, и скоро на крики должны были примчаться санитары. Лекс понимал это, но решил рискнуть, ведь впереди уже виднелась лестница. А там и выход. Менее защищенные первые этажи, сонный персонал, ветхие двери и почти нормальные люди. Меньше Ада, меньше безумия. Лекс смог бы там убежать. Он протянул руку, ладонь наткнулась на косяк. Вот он, спасительный проход к лестнице. Только вот время вышло. И едва наркоман успел занести ногу для шага, как тяжелый кулак врезался в его затылок.       Лекс услышал звук. Он метался в голове и бился о стенки черепа, вызывая боль и возвращая ощущение действительности. Лекс жив. Голову скрутило спазмом, а наркоман ощутил, как щека прилипла к полу. Что-то теплое размазалось по лицу — не его ли собственная кровь? Он открыл глаза. Впереди, далеко от него санитары старались справиться с брыкающимся Олегом. Наркоману казалось, словно он смотрит некачественный видеоряд: изображение бежало вперед, а звук немного запаздывал и был глух, словно в банке. Лекс еще с минуту лежал, пока не осознал, что он вполне может бежать. Что на него никто не смотрит. Никто не помешает. А если их отвлечь?       Лекс поднялся, опираясь ладонью о пол. Потом — о колено, мимо которого промахнулся раз пять. Спотыкаясь, он добрался до двери одной из палат. В окошке злобно оскалилась чья-то перекошенная страданием и безумием рожа. Лекс уперся в засов руками, навалившись всем телом. Первая открыта. Дверь не успела отвориться, как наркомана откинуло в другую сторону. Псих, вылетев из палаты, кинулся на санитаров. Серый же отполз, забираясь на другую дверь, опираясь от нее, как о костыль. В окошке метался силуэт, что не находил ни капли покоя. Никогда. Он поубивал бы здесь всех только ради того, чтобы наконец обрести успокоение. Обшарпанные стены хранили в себе раны от его ногтей, а лицо больного пряталось под тенью волос. Лекс освободил и его. Он методично заглядывал в каждую палату, словно у него было полно времени. Всматривался в лики безумия, что обретало в каждом новом человеке причудливые формы. И отчего-то наркоману захотелось увидеть себя в зеркало. В больнице их не было. Когда он последний раз видел себя? А как его изменило безумие и страх за собственную жизнь, что ежедневно прошивал плоть?       Совсем скоро Лекс потерялся в суматохе. Буйные выскакивали на волю, затравленно озираясь. Они бежали к любому источнику звука, бежали к медработникам, стремясь выпустить скопившуюся злобу. Но они бросались и друг на друга. Соседи по палатам, доставшие друг друга ночными воплями и бормотанием. Бессмысленно агрессивные шизофреники… Лекс уже сбился со счета, когда кто-то, переступив порог своей камеры, бросился вдруг на самого наркомана. В нем почувствовали запах крови, запах страдания. Парнишка вдруг очнулся от своего коматозного состояния и сиганул в сторону. Псих пролетел мимо и шарахнулся об чугунную батарею, но это его только разозлило. Больной вновь погнался за Лексом. А наркоман — от него.       Жаль только, что свою охоту ненормальный ознаменовал каким-то диким звериным воплем. И этот охотничий клич тут же привлек еще несколько бродяг по чертогам разума. И вот за несчастным, перепуганным и запыхавшимся наркоманом бежал уже не один, ни два и не три, а с десяток тварей. Лекс был бел от страха, они — черны от злобы. Им под ноги летели всевозможные предметы мебели. Кто-то падал, спотыкаясь об ветхую больничную скамью, кто-то наступал прямиком на пострадавшего и давил, мял, рвал изувеченное лицо. Вопли раз за разом взрывались за спиной серого. Кто-то почти догнал его, схватив за ворот пижамы, но наркоман так отчаянно рванул, что разорвал одежду. Кто-то освобождал своих собратьев. В больнице подняли тревогу, и без того плохо различимые звуки теперь Лексу совершенно не были понятны.       Безумные псы гнали наркомана до первого этажа. Там, потерявшись, он пару раз ломился в запертые двери, почти попал в руки к одуревшим от шока санитарам, опрокинул медсестру и, наконец, увидел знакомую подсобку… Лекс не стал бы в нее забегать. Но больше идти было некуда, это тупик. И серый без лишних умозаключений шмыгнул в приоткрытую дверь и захлопнул ее за собой. Секунду спустя на деревянную створку обрушились психи и их кулаки. Вопли зашли за грань, опьяняя парнишку безумием.       Здесь было темно, страшно и неизвестно, пряталось ли что-то где-нибудь за пыльным стеллажом или в полном паутины углу. Лекс не отлип от двери до того момента, пока не нашел швабру, которой забаррикадировал вход. А после — под руку попалась труба, которая тоже послужила замком для импровизированного убежища. Наркомана покидали силы: вся пижама в крови, больная голова и полная истерика. Психи не отступали, а оры, что они издавали, стискивали глотку наркомана, как недавно — Олег. Парнишка осел на пол, ощупывая вокруг себя руками помещение. А после поднялся, чтобы осмотреть таким образом стены. Щелкнул переключатель, загорелась тусклая лампочка-предательница. Лекс помнил, как она играла с ним и как подставляла.       Подсобка не таила в своих углах никого больше. Стиральные машинки-циклопы смотрели на наркомана грустно и даже с сочувствием своим единственным заляпанным глазом. Мешки дышали дешевым порошком и охали, когда, покачнувшись, серый опирался о них. Методично капала вода с крана, и Лекс бы слышал ее, если бы не психи и плачущая скрипами под их напором дверь. Плакал и Лекс.       Он дотронулся до затылка — тот кровоточил. Тело, все заляпанное мерзкими прикосновениями, словно несло в себе запах тела Олега. Лекс сморщился, взвыл, вцепившись в ключицы и шею пальцами, под ногтями которых кожа расходилась в царапинах. В самом дальнем углу наркоман обнаружил множество наваленных зеркал. Их кто-то прикрыл брезентом, вероятно, прятал. Лекс потянул на себя ткань.       И перед ним предстал совершенно незнакомый кто-то. Он глядел на наркомана своими зрачками-точками, похожими на пропасть, что смотрела сквозь проткнутый осенний лист. Костлявое сутулое тело слегка прикрывала истерзанная пижамная ткань. Ни тебе гордо задранного вверх носа, ни королевской осанки, ни сильных рук и честного взгляда. На Лекса этот кто-то смотрел зло, сверкая желтыми искорками из-под опухших от отсутствия сна век. Мешки под глазами едва отличались от фингалов, а губы, болезненно красные на фоне мелового лица, кривились в страхе и, кажется, навсегда запомнили это единое положение. Оторванный рукав обнажил руку, истыканную иглами, что впрыскивали лекарство. Изорванные вены, бугорки не рассосавшихся медикаментов, нервные пальцы, похожие на ножки паука. Лекс был похож на тень себя прежнего. Ту самую злую тень, что отбрасывает хорошая часть личности в твоей душе. В этой тьме прячутся мрачные демоны, рвут по ночам нашу плоть и сеют сомнения и соблазны. Лекс потянул руку, и злобная дрянь сделала то же самое, стискивая от боли зубы и справляясь со слабостью в конечностях. За спиной раздался оглушительных хруст.       Лекс не хотел оборачиваться. Но он прекрасно знал, что швабра уже сломана, а ручка, сквозь которую была продета металлическая труба, сдавала позиции. Да, вот здесь, именно на таком перепутье он оказался. Замкнутое помещение без окон. Позади дверь и с десяток жаждущих крови и отмщения психов. А впереди — собственное мерзкое отражение. Лекс-то думал, что безумие его не затронет. Но нет. Чтобы выжить среди тьмы, стоит ее впустить в душу. И невозможно от этого уйти. Среди безумцев выживает лишь самый безумный.       Решение пришло не сразу, но уверенно укрепилось в больном мозгу. Санитары все равно до него не доберутся скорее, чем верная дверь отдаст его убежище. Они не успеют растащить психов до того момента, как те начнут рвать наркомана на части. А может и не станут стараться. Выход только один.       — Ты будешь гореть в Аду, — усмехнулся своему отражению Лекс, последний раз взглянув на себя. — Но пойдешь туда своим ходом.       И зеркало полетело в дверь, разлетевшись разом на сотни тысяч осколков, что разметались по полу кто куда. Психов такая активность за дверью привела в восторг, и они еще ярче заколотили своими кулаками. Наркоман быстро нашел простынь. Над головой была труба, которая протекала все время, что серый находился в этой психбольнице. Лекс разорвал полотно ткани для удобства и привязал один край к водопроводной системе сверху, на другом формируя петлю. Подставкой под ноги послужил табурет. Все готово.       — Не думал, что все так кончится… — усмехнулся Лекс, поднимаясь на импровизированный эшафот и продевая голову в петлю. Он смотрел на дверь, что больше не могла выдерживать напора и фактически крошилась. Если бы не смятение, что устраивали сами сумасшедшие, они давно бы выбили ее. — Наверное, так говорят все, когда подыхают…       За дверью вдруг наступило молчание. Какая-то возня и суета все еще позволяла предполагать, что больные не ушли. Наркомана тишина почти обнадежила, как в дверь прилетел особенно сильный удар. С потолка посыпалась штукатурка, оседая на щеках и горбатом носу, что пудра.       — Спорим, мне даже понравится… — выдавил из себя серый, захлебываясь в соленых каплях. Он даже не мог предположить, что глаза могут давать столько воды. Перед ним стояли образы дорогих людей. Много ли у Лекса из было? Всего трое. Мать, отец… Кто оказался третьим? Странно, но он отчетливо представлял себе лик демона в свои последние секунды. За четверть века, что отсрочили наркоману, счастлив и удачлив он был всего лет шесть. Из них пять — детство, и год — после первой встречи с Яном. Лекс ничего не успел в общем понимании этого, как обычно думают люди. Он не любил, у него не было детей, у него вообще ни хрена не было. С пустым карманом в жизнь явился, с пустым же и уходит. В его исстрадавшийся душе теплилось столько надежды, сколько не было ни у кого здесь. Он действительно верил, что сможет победить обстоятельства: переломить несчастное детство, изменить ход вещей, снять с себя венец несчастья, полюбить, обрести семью, не испоганив ее тьмой, что прочно прописалась в сердце в виде ненависти к человечеству и эгоистичной системе. Но все, чего касалась до странности белая рука, портилось и превращалось в грязь. Лекс уговаривал себя, что так будет лучше, наблюдая за тем, как покрывается трещинами полотно двери и наличник, о который упиралась труба.       Маленький серый человек не смог в этом мире ничего. И его отважная благородная борьба за собственное «я» лишь развела больше грязи в луже, в которой он родился. Но страшнее всего было даже не это. Теперь все страдания обретали самый темный оттенок, который можно было бы придумать: они были бессмысленны. Абсолютно не имело никакого толка травить подростков наркотой, чтобы выжить. Незачем было терпеть побои отчима. Не имела никакого веса и доброта, проявленная к Лиле. Незачем было терпеть всю эту травлю и боль в больнице. Были бессмысленны все тернии, ведь звезды так и остались лишь в потухших сейчас глазах наркомана. И все это привело к самому постыдному, что можно придумать: к самоубийству. Глупому, трусливому и безвольному.       Дверь сдалась и с жутким треском поддалась напору. В комнату повалило месиво из тел, что жадно тянули руки к Лексу. Из-под ног наркомана за минуту до этого ушел табурет. А после он ощутил сквозь конвульсии, как на ногах повисли психи. Что-то хрустнуло. Наступила тьма.