Время тянулось все медленнее и медленнее. Спустя месяцы оно стало напоминать одно большое гуталиновое пятно: вязкое, грязное, оставляющее на всем свой тяжело оттирающийся отпечаток. И неистребимо черное. Оно чернело так же, как новые синяки и гематомы, которые Ян больше не сводил со шкуры своей жертвы. Только они сходили сами. А гадкие, неприятные следы времени оставались навсегда. Казалось, они прорастали даже сквозь мягкие белые стены камеры Лекса, сквозь его одежду, пахнущую хлоркой. Но это, наверное, просто шалили тени. А к ним можно было привыкнуть.
Самое жирное черное пятно вылезло теперь. На сей раз Ян оставил наркомана на три недели. Три недели безмолвия в пустоте. И снова: подъем, завтрак, уколы, — гуталиновое время растекается, — обед, уколы, таблетки, — еще и еще, — ужин, уколы, отбой. Три раза по семь. Этого вполне хватит, чтобы закрасить все небо, нарисованное на стенах в детском отделении.
— Меня зовут Лекс… Алексей… Я наркоман… У меня есть пять пальцев на ноге… И на второй… — серый бормотал и поскуливал, вбиваясь головой в мягкие стены. Они не были белыми. Те, кто говорят, что в отделении белые стены — врут. Они желтые. Цвета мочи.
Лекс старался сохранить логическое мышление. Мозг, как любая мышца, способен атрофироваться. От обилия неизвестных лекарств голову наполняла страшная боль, накатывая волнами и иногда подавляя всякую возможность думать. Но сейчас, только после уколов, она отступила, оставляя лишь ощущение пустоты в мозгу.
— Я умею крутить самокрутки… У меня был отчим, я убил его… Убил. Убил… — смешок сорвался с обескровленных искусанных губ. Красные прорези среди белой кожи выглядели даже красиво. — Убил. Слово. Пять букв… Пять — число хорошее. Пять в школе, хорошая отметка… Молодец, Лешенька…
— В слове «убил» четыре буквы. Садись, Лешенька, два.
Ненавистный и ненавидящий голос донесся от двери. Та открылась, и в палату вошел он — доктор — и санитары. В белом и в зеленом. Ян сразу сложил руки за спиной, задрав острый подбородок. Белые глаза смотрели холодно. Так холодно теперь было слишком часто. Пятно времени еще немного подросло и засохло.
— Пошли купаться, Лекс.
И парнишку подняли под руки. Если бы безумие не владело его телом, то не нужно было бы двоих санитаров. Он уже так ослаб и исхудал, что справилась бы даже женщина. И не поправить… Ян стал слишком редко носить угощения, редко-редко. Больше не было золотистых булочек в белых салфетках, и кофе в бумажных стаканчиках, и янтарного чая в бутылке за пазухой.
— Доктор, — с воодушевлением умирающего перед эвтаназией промямлил Лекс. Он уже не сопротивлялся. Но и сломленным себя не считал. Он был уставшим и больным. — Как редко вы ко мне заходите, — Лекс болтался на чужих руках, что безвольная кукла. Он только щурился, когда его глаза встречали слишком яркий свет помещения. — Мыться — это хорошо… А вот четыре буквы — плохо…
— Да-да… Совсем ты перестал стараться, — отстраненно ответил Ян. Он играл роль врача, который уже лишился всякого сострадания к безнадежному пациенту. Для всех в больнице Лекс и правда был фактически мертв. И вели его каждый раз, как на казнь, втайне надеясь, что очередная бесчеловечная процедура избавит его от страданий. Но этого не происходило. Наркомана дразнили могилой и всякий раз ставили на ноги.
И вот поступили новые ставки на сегодня. Лекса привели в душевые, но его ждала не струя холодной воды. Парнишку провели вглубь помещения, где стояли не использующиеся никем ванные для гидротерапии. Его раздели и поставили в старое чугунное корыто со стершейся эмалью. Полное воды, ледяной воды.
— Положите его туда и можете идти, — махнул рукой Ян, и послушные, как роботы, санитары погрузили парнишку в злую зеленоватую воду по шею. Лекс зашипел. Привыкать к воде не пришлось, ибо отсутствие жировой прослойки и мышц от крайних недоеданий просто не сохранили тепло. Уже спустя минуту наркомана начало колотить. Зуб на зуб не попадал, но эта процедура немного отрезвила воспаленный рассудок.
— Я же все равно… Ничего тебе не отдам… — усмехался Лекс, упираясь конечностями в ванную. Язык почти не слушался, а несчастный побелел еще сильнее, чем до этого. — Я почти чокнулся… Или уже чокнулся? Муки, муки...
— И тебе совсем-совсем себя не жалко? Лекс… Милый маленький Лекс. Что же ты с собой делаешь?
Ян обошел ванную кругом. Они остались вдвоем. Конечности наркомана уже одеревенели от холода, и скоро он перестал вырываться. Да и некуда было. Черный доктор медленно вздохнул и опустился на корточки, глядя на искаженное водой изможденное тело. Уже не тело молодого мужчины, нет… Оно будто истончилось и выглядело так, словно вот-вот могло стать прозрачным.
— Посмотри на себя. Ты вот так отдал свою молодость. Свою красоту. Свой ум… И все ради души? Ради того, чтобы просто знать, что ты — это ты? И все? — голос демона был полон трагедии, но глаза по-прежнему были злы. Сейчас, когда туман не скрывал зрачка, в них читалась обида. — Скоро твоего мозга просто не хватит на большее, зая. Я все равно тебя заберу, когда ты перестанешь ощущать разницу между «да» и «нет». Я это сделаю, ты уж поверь…
— Ум… — трясущийся мешок костей издал что-то похожее на смешок, показавшийся бы стороннему слушателю скрипом двери. — Я ничего не отдал, все при мне… Нет. Мариновать ты меня можешь долго, но… Но я всю жизнь просрал ради того, чтобы быть собой. Я буду в сознании, пока тело не откажется возвращаться из оков… смерти… Ведь это главное в жизни?.. — наркоман перевел свои ясные глаза к потолку, теперь не обращая внимания на собеседника. Лекс привык разговаривать с самим собой и сейчас не мог избавиться от ощущения, что это его очередная больная фантазия. — Оставаться собой… В любой жопе быть кем-то. Кем-то… Разве можно это делать без души? Я вот думаю… А разве в моей жизни было хоть что-то истинно мое? Время, тело… Это все уходящее, это можно отобрать у меня… Да что угодно… Обстоятельство… Несчастный случай… — Парень судорожно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы. Челюсть уже болела от хладной судороги, что ее охватывала. — Душа… Душу можно отдать демону… А можно просто просрать… Просто раздать на желаемое… Связи, знаешь… Галимое общественное признание… — Блуждающий взгляд вернулся к демону, а наркоман положил щеку на чугунную поверхность. — Красиво быть нормальным… А эти твои глаза… Наверное, Ад ослепительно бел и светел, что они стали такими… он тебе их выжег…
Ян рассмеялся. Его смех, в отличие от Лекса, оставался безупречно мягким, как и всегда.
— Это одно и то же, зая. Душу демонам отдают именно ради исполнения желаний. И ты тоже мог бы загадать… Вообще-то ты проклят и тебе нельзя, но я готов — из уважения. Что угодно. Даже целый день жизни, о которой ты мечтал, может быть, еще в детстве… Красивой волшебной жизни. — Бледного, почти треугольного от худобы лица коснулись горячие пальцы. — Это сократит твой путь и сделает конец не таким уж и бледным. А потом и сам сможешь взглянуть на Ад. И — все… прощай.
Улыбка надломила лицо демона, а сам он прислонился к щеке Лекса уже губами, сложив руки на бортике.
— Зачем обрекать себя на гниение заживо? Ты не сможешь, Лекс. Я уже почти стер тебя. Память о тебе. Твою память… Ты распадешься. Лучше отдайся мне целым. Знаешь, я все же столько в тебя вложил сил… Неужели тебе передо мной не совестно?
Шепот Яна вместе с его дыханием стелился по сухой коже, убаюкивая. Как убаюкивал и холод, сгущающий кровь.
— Лицемерный сукин сын… Я все знаю… Не ври мне, — Лекс ощущал, как тяжелеют веки. Но он наслаждался прикосновениям демона, почти не скрывая этого. — Я смогу… Я не знаю, зачем ты так возишься… Я не просил тебя уделять мне столько внимания, но ты отчего-то уделял…
— Нет, это ты себе врешь! Ты, а не кто-то еще! — наркоман услышал, как прямо рядом с его кожей зло скрипят мелкие белые зубы. Ян зашипел и вдруг щелкнул челюстями прямо по впалой щеке: хотел укусить, да не за что было. — Я хочу твою душу. Она моя. И хотя трахать тебя мне уже разонравилось, я дождусь, пока ты не начнешь умолять спасти тебя от этого мира…
Зашуршала одежда и подошвы по плитке. Доктор отстранился, окинув взглядом тело наркомана. Окоченевший, тот уже совсем не шевелился — но если вначале просто не хотел, то сейчас, вероятнее всего, уже просто не мог. Ян цокнул языком.
— Все, хватит.
Он склонился над парнишкой и подхватил под руки, поднимая из воды. Лекс ощутил, как одеревенели мышцы и совершенно не желают слушаться конечности. Ломота охватила все его существо, забирая оставшиеся силы. Наркоман никак не мог встать на ноги, ибо сознание не понимало, как их поставить ровно. Когда его отпустили, Лекс сжался, обхватывая руками плечи. Он хотел бы что-нибудь ответить, но не мог говорить: его дергал и трепал холод, как тряпку на ветру.
Ян оставил его сидеть на полу, а сам отошел куда-то. Пропал минут на пять, а вернулся уже с ведром, которое тут же молча опорожнил на Лекса. Вода в нем была теплой — теплой в кои-то веки в этой адской больнице. Но именно сейчас она показалась еще хуже, чем ледяная. Лекс заныл, раскачиваясь на одном месте. Ему казалось, что остатки мяса под кожей скручиваются и пытаются вырваться из тела. Ломота… Один из самых мерзких видов боли. Лекс не мог ни о чем больше думать, кроме как о холоде. О том, как каждая клеточка тела дрожит и разбивается о собственную одеревенелость.
— Больно, больно...
Дрожащего и воющего парнишку демон снова поднял и потащил к деревянной лавке в стороне. Молча заставил лечь. Странно было, но он, казалось, вообще не получал никакого удовольствия от пытки, хотя теперь уже мог ломать полуживое тело Лекса, как вздумается. Приносить чистую боль — не унижение, не сексуальные издевательства, а наконец лишь слепое насилие всех форм, к которому невозможно было привыкнуть, потому что Ян не позволял и этого. Тянул время — и бил. И снова пропадал, и тянул время. Заталкивал бытие наркомана в гуталиновую черную дыру…
— Отдай душу.
Тон доктора, не искаженный медовыми нотами в голосе, звучал в пустой кафельной комнате медно и гулко, как колокол. Ян потирал ладони и кружил над распростертым, посиневшим Лексом, как ворон. А неестественно живые для такого тела глаза следили за демоном строго и без страха. Наверное, талантов у Лекса было немного, но один все же нашелся: выглядеть борзым даже в самой жалкой ситуации.
— Нет.
— М-м… — протянул Ян, сощурившись. А потом он просто протянул руку — и прикоснулся. Обмороженное тело теперь все принимало, как боль. Демон словно гладил открытую рану, выводя кончиками пальцев на груди и ребрах причудливые узоры.
— Помнишь, каким ты был, Лекс? Большим. Сильным. Держал район. Ворочал чужими судьбами… нравилось тебе это? Ты никогда не говорил, — голос Яна был все таким же звенящим, чуждым. Но вот, появились в нем знакомые вкрадчивые нотки, шипение змея, накладывающего чешуйчатые кольца на свою жертву. — Скажи, нравилось тебе знать, что все, кого ты забрал, придут к тебе? И они сделают что угодно, лишь бы ты только дал им дозу? Нравилось тебе… править?
— Нравилось… — слова вырывались сквозь оковы боли, которые наложил холод. И Лекс понимал, как жалко слышится его голос. Его тело рушилось в недуге, но разум все еще оставался на грани адекватности. И почти все в нем наркоман чувствовал и понимал, кроме одного аспекта: боль от прикосновений демона будила в нем как адские муки, так и невыносимый восторг. И он не знал, что может быть хуже, чем испытывать болезненное счастье от того, что мучитель рядом и одарил тебя вниманием. — А тебе… быть демоном… Нравится тебе это?
— Ровно в той же степени, насколько тебе нравилось твое дело. Именно поэтому между нами не так мало общего, как ты и думаешь. И ты можешь меня понять. То, что люди приходят ко мне — залог успешности моей работы. А если никто не будет приходить, быть демоном ничуть не лучше, чем верить в то, что после смерти тебя ждет гниение и пустота. Плохой демон — проклятый. И с плохим демоном случится то же, что должно произойти с тобой. Мы служим напоминанием того, что человек — не повелитель мира и не единоличный хозяин своей судьбы. Что есть силы выше. Что есть искушения и страдания, которых не ждешь. Однако… — Ян улыбнулся. Его смуглая мягкая ладонь широко прошлась от груди вниз, по животу, а назад вернулась уже на цыпочках, царапая кожу ногтями. Затем демон сделал паузу, чтобы присесть на лавку. Он приподнял Лекса, пронзив тощую спину болью от прерванного соприкосновения с деревянными перекладинами, а когда опустил назад, тяжелая голова наркомана оказалась уже на упругой подушке Яновых бедер. И пытка продолжилась: уже в две руки демон терзал своими ласками тело, оставляя под пальцами сперва белые, потом бордовые полосы. — Однако человек может прожить короткую, но счастливую жизнь. Он может отдать душу за прекрасное мгновение. Может получить Рай, в конце концов, путевку в новое удачное перерождение. А демону — всегда Ад. Надзор за самыми гнусными отбросами цивилизации. Услужение всяким деспотам ради одной лишь черной души. Но мы исполняем их желания… Они хотя бы получают свое перед казнью и забвением… Многих из вас вполне можно понять. Отказ от своего «я» — но зато какая красивая жизнь!.. Хоть и недолгая.
Ян мечтательно причмокнул. Так его захватила мысль о том, как приятно быть человеком, пусть даже плохим, что он почти замер. Желтые глаза впивались в его лицо. Лекс теперь мало двигался и мало брыкался, не было в нем былой прыти. Хотя покорми его нормально и избавь от лекарств, все стерлось бы. Он бы восстановился. Но почему-то наркоман не видел для себя больше такого пути.
— И как ими становятся... демонами? Как думаешь, я был бы хорошим исчадием Ада?.. Хотя, мне кажется, я им стал на своем жизненном пути... Чтобы жить… выжить… — Лекс вымученно улыбнулся. Он закрыл глаза, ему казалось, что он засыпает. Острая боль, словно дело привычки, становилась далекой… — Я не думаю, что вы приходите к хорошим людям… Только к кому-то, в ком уже живет грех… сволота…
Ян дернул бровью. Тут он стал слушать внимательно, к нему совсем вернулось обыкновенное бесовское веселье. Льстил демону этот интерес.
— Стал бы ты демоном — пришлось бы пороть тебя за мягкосердечие. Ты, бывает, склонен сомневаться, а мы такого не жалуем. Жестокость превыше всего. И если скажут забрать праведника за то, что принял на душу смертный грех своего брата — заберем. Тому, кто тебя, хорошенького, несчастного мальчика, столкнул к отбросам после смерти твоего трусливого папаши, должно быть, было тебя очень жалко.
Ян притворно вздохнул и похлопал Лекса по щеке. На миг он умолк, но наркоман словно услышал тихое «не засыпай», и тотчас его тряхнуло, сковав все тело цепкой болью. А черный доктор тут же давай лечить — пальцы в волосы, по голове погладил, назад уложил.
— А грех есть в каждом, — продолжал он. — Вопрос в том, в ком его больше и в ком быстрее прорастает… Я вот работаю на количество. И мне, конечно, сподручнее собирать жатву в таких вот злачных местах. Тем более, с отчаявшимися это почти не занимает усилий… А кто-то вот развращает самого Патриарха или Папу Римского. Развлечение! Но я как-то раз вселился в священника — это все равно, что съездить на курорт в режиме «все включено». Мгновенно жиреешь, развращаешься — эти гады в рясах хуже демонов! — потом работать уже ни с кем не хочется. Нет, я в политику и ее рудименты больше никогда не влезу, — махнул рукой черный доктор. — Что до того, как ступают на эту скользкую дорожку… Ну, положим… Как ты думаешь, что станет со Златой, когда она уйдет на тот свет?
— И что же?.. — Лекс ощущал, как его медленно покидает интерес к жизни. И от этого становилось даже стыдно. — Она, вроде, хорошая женщина… Заводная такая… Добрая… У нее просто способности какие-то там…
— Да, только не забывай, что знания у нее от нашего брата. И он к ней приходит. И она его ждет. А душа ее — ему поручена. И когда придет время, ей предложат выбор. Возможно, она согласится… Злата-суккуба! Ух, как звучит!..
И демон расхохотался, видно, представив Злату соблазнительницей именно в той физической форме, в которой она находилась сейчас. А отсмеявшись, вкратце пояснил:
— В Аду встречают хлебом-солью, считай, тех, кто приглянулся демону. Зарекомендовал себя, показал характер, так сказать… Так что для Златы это не будет неожиданностью. Однако соглашаются не все. Мало кто хочет быть обреченным на бессмертное одиночество. А это оно и есть… Оно и есть. — Ян снова задумался, отбил какой-то ритм пальцами по лбу Лекса. — И злые мы не потому, что не умеем быть добрыми, а потому что тоска и тлен кругом. Лермонтов, знаешь, не выдумал ничего, когда писал поэму — может, и у него был дружок? Ну вот… Потому-то вам и везет. Но — я знал, на что шел, поэтому жалеть тут тоже не о чем. Помнишь, что я говорил? Работа грязная, но я ее люблю…
— М… — Лекс медленно моргал. — А между собой вы что, шуры-муры не крутите?.. — последовала слабая усмешка. — Я знаю, что скоро умру. Сам от еды отказываюсь… Как и знаю, что не отдам тебе душу. Но… — Наркоман жмурился, как это часто делают животные. Если бы не та боль, что он испытывал каждую секунду времени, это выглядело бы даже забавно. — Если бы мы с тобой работали на одном участке, я бы крутил… Шуры-муры… Ну, знаешь… Это было неплохо… — ухмылка поплыла и превратилась в оскал.
— Нет, фу. Ты видел же мою личину? И это ты ее не рассмотрел еще хорошо, ибо не ведаешь! Мы видим своих, и это в большинстве случаев беда — лично у меня не встанет. А здесь, среди вас, мы конкуренты. Один другого рано или поздно подставит…
А после Ян аж крякнул. Вот ведь наглый был щенок! Демон, конечно, привык к тому, что смертные торгуются за душу, но чтобы так? Впрочем, было ли это плохо?.. Было ли плохо это слабое место — желание любви человеком? В конце концов, где спрос — там и предложение.
— Ну… Затем я и гуляю среди симпатичных смертных мальчиков и девочек. А ты — мечтай. Один ты все равно этот рубеж не пройдешь, зая. Вот если бы ты отдал мне душу… — отразил улыбку черный доктор, зарычав. — Но верить ведь никому нельзя, да? Поэтому придется снова и снова пытать тебя твоим жалким существованием, пока ты не сдашься... Но я запомню то, что ты не против был бы провести со мной вечность. Принесу тебе за это кексик.
— Нет. Как только ты получишь свое, перестанешь приходить, ну… Я же знаю. Посему — нет… А я был бы симпатичным демоном, а! Я бы заманивал к тебе души… За… За любовь… Похоть… Но исправно приходил бы к тебе… Как сладко, знаешь, думать о вечности без одиночества… — Лекс цокал и причмокивал, словно уже сейчас попробовал эту самую вечность. Ну или воспоминания о кексике после нескольких дней голодовки пробудили в наркомане активное слюноотделение. — Ты бы стал всесильным демоном… Тебе бы не нужно было больше мстить и дробить во имя жадности, зависти к смертным… Ты бы… Ты бы просто рвал и мял людские тела и души. Из… удовольствия… Представь, из удовольствия… — Руки, что все это время спокойно лежали на животе, сжались в кулаки. Но секунда — и всякое напоминание яростной эмоции стерлось с лица серого. Он вновь превратился в умирающего. — Но я понимаю, это невозможно… Ты же просто демон… Тебе надо выполнять свою работу… Мечтаю, мечтаю...
— Когда я получу свое, уже незачем будет приходить, зая. Тебя здесь не станет — я ведь тебя заберу. Поверь, я не собираюсь заставлять тебя томиться в этом жалком больном теле дольше… — сощурился Ян. Он молчал. Облизывал губы раздвоенным языком — задумчиво, жадно. Но что же это? Волосы на затылке шевелились от возмущения и уязвления. Как сладко мальчишка намазал коту нос сметаной и тут же спрятал банку! Спровоцировать решил, посмотрите на него!
Демон впился ногтями в кожу на животе недалеко от чужих рук — никак хотел прямо сейчас вырвать желчный. Ну а откуда еще у мальчишки столько яда? Больно он кусался словами, и из утробы Яна рвалось недовольное ворчание. Он снова злился и злился сильно — видно было, потому как он шипел, а по лицу ползали тени, жрали теплые, счастливые цвета.
— Как много ты готов мне пообещать… За любовь, значит? А я тебе не верю. — Ян склонился ниже, совсем согнулся, сгорбился, зависнув прямо над головой Лекса. Стало темно. Адские раны и шрамы пробились сквозь кожу, глаза поблекли, ослепли. — Не верю. И никому не верю. Да, вижу, из тебя все же вышел бы хороший бес — симпатичный, умненький. И именно поэтому ты склонен дразнить и лгать. Нет, зая, так ничего не получается…
Голос у него совсем осип под конец. Черный доктор мерно терзал уже отогревшуюся немного, испятнавшуюся гематомами грудь.
— Отдай душу, Лекс…
— Нет, — сипел парнишка, стискивая в боли челюсти. Но он никак не мог бороться с яростью демона. Он даже не хотел с ней бороться. Силы покинули его уже давно, и тело напоминало мрачный склеп для молодой и волевой души. — Я так устал… — промямлил наркоман, когда его веки уже сомкнулись. Тяжелые, свинцовые, они не позволяли смотреть на мир, на Яна. Тепло его тела окутывало несчастного парнишку и манило в свой плен. Приятно было уснуть не в одиночестве, а Лекс так по тому соскучился. — Погладь по голове и приходи в следующий раз…
Ян выдохнул, но ничего не ответил. И не ушел. Он как-то быстро согласился, и уже скоро теплая рука перебирала поредевшие волосы, ласкала сухой, постаревший лоб. Сквозь наполнивший голову туман, кажется, даже послышалась напеваемая под нос колыбельная — или же это уже причудилось Лексу…
Мигрень. У Лекса страшно болела голова. А еще какое-то неясное чувство охватило тело, но как-то не полностью, не до конца… Он с трудом разомкнул веки. Белый потолок безразлично смотрел на пациента немигающим взглядом. Простыни воняли белизной, но обнимали тепло и сухо. Лекс вновь выжил, и от этого стало смешно.
Улыбка, искаженная болью — страшное зрелище на лице парнишки возраста слегка за двадцать. Наркоман думал о том, придет ли к нему демон еще раз или осточертел ему уж заносчивый смертный? Нос зачесался, Лекс потянулся к нему рукой… И ничего. Он отчетливо ощущал, как поднимается рука, отчего-то все это сопровождается болью, но ничего не происходит. Конечность не оказалась у лица. И на десятую попытку ничего не изменилось.
Тогда серый попытался подняться, но ничего не вышло. Он убогой сломанной куклой заваливался обратно, словно не было опоры… Не было одной опоры. Тут вдруг до него все дошло, но взгляд не сразу решился упасть на левую руку.
— Нет, нет, нет… сука, нет, пожалуйста… — молился неведомым богам парнишка, возводя полные слез глаза к небу, отчего они стали еще чище и контрастнее. Даже когда отчаяние перевалило всякие доступные границы, взгляд не торопился встречать страшное. Под ветхой, но чистой простынью ничего не было. Вот оно, плечо, и дальше — нет объема… И парнишка взвыл. Мозги уверенно говорили, что рука еще есть, что он ей двигает. А тело уныло шевелило убогой культей, пока наркоман захлебывался в слезах и соплях.
— По плечо, сука… По плечо ничего нет… — он заполз повыше на подушки и трогал отчаянную пустоту. Но это было далеко не все… Лекс четко осознал, что такие же ощущения он испытывает и по отношению к левой ноге. Он не мог набраться сил, чтобы посмотреть туда, закрыв искаженное болью и скорбью лицо ладонью.
Но Лекс, даже если бы захотел, не успел бы начать истерику. В палате, как оказалось, дежурила медсестра — крупная, мощная женщина, которая, как по команде отложив журнал, встала со стульчика и рявкнула, высунувшись в коридор:
— Света, быстро капельницу менять и успокоительные! Проснулся! — после чего она обернулась к наркоману, жалостливо кривя лицо. Может, во всем мире Лекс никому не был нужен, но при виде его не испытал бы горечи только бездушный.
Очень скоро парнишку обступили врачи. Как выяснилось, его перевезли в другую больницу, в хирургию, с серьезным обморожением. Гангрена, ампутация... Все это походило на какой-то жуткий фарс. Местный персонал клял, на чем свет стоит, руководство психиатрической лечебницы, кто-то бегал и звонил «доктору Сарфу», докладываясь о состоянии, и еще тише, блеклым шепотом, до ушей молодого человека доносилось скорбное «это все» и «долго не протянет». Его обкололи обезболивающими и седативами, подвели трубку с питательным раствором, пристегнули к койке и скоро вновь заперли одного. И теперь эта больница ничем не отличалась от предыдущей. Все те же грязно-желтые стены, тот же потолок в трещинах, та же глухая дверь, та же жесткая мебель. Разве что здесь было немного просторнее, а тумбочка придавала в целом пустой палате хоть какой-то намек на нормальные, человеческие условия. А еще тут было тише. Спокойнее. Не то что в психушке... Но Лексу недолго здесь предстояло оставаться. Немного оправиться после операции, а потом — назад.
«Если раньше не скопытится», — подслушал он разговор санитаров после обеда. Впрочем, теперь парнишка наблюдал за действительностью как-то издалека. Большие дозы успокоительных позволяли сознанию абстрагироваться. И часы напролет Лекс безмятежно наблюдал за рукой, которая может подняться к его лицу, и рукой, которая никогда уже ничего не сможет.
Так минула неделя. Горсти препаратов, вливаемых в наркомана, вскоре подействовали на внутренние органы. Сначала — горечь во рту по утрам. После она захватила все ощущения парнишки, и еда превратилась во что-то мерзкое. Врачи забегали вновь, отменяя лекарства и назначая другие, что чистят кровь. Но поздно. Боль, что давали почки, отрезвила сочащийся гнойными нарывами страха мозг, Лекс пришел в себя. Словно очнулся. И понеслось…
Не было и дня, чтобы этот худой и едва движущийся маленький монстр не впился в кого-то зубами. Он нападал на всех и каждого, что загнанная крыса, которой больше ничего не осталось. Он кидался в медсестер утками, капельницами, едой, но не отказывался от нее, как раньше. Он выл, орал, метался… он сломался. Сложно этого не сделать, когда у тебя больше нет конечностей, а за какой-то год твоя жизнь обратилась в еще больший биомусор, чем до этого. Когда единственное, что можно разобрать среди моральной боли, плавно перетекающей в физическую от ее силы, это инстинкт самосохранения. И тот оказался воспален и работал некорректно. В результате все дошло до того, что от Лекса отселили всех. Он всегда находился в палате один и привязан. К нему никто не мог подойти. А сам наркоман мешал всей больнице спокойно переживать ночи, завывая… Фантомные боли приходили часто. Но он не знал, что болело: отнятые конечности или сломавшийся мозг.
Было ясно, что больше так продолжаться не может. Конечно, тело Лекса пытались лечить и дальше, но успокоить его разум мог только один человек. А потому наркомана одним утром разбудил скрип двери и знакомый голос, дающий указания кому-то из местного персонала.
— Да-да, идите теперь. Я понаблюдаю за ним сам, — послышалось напоследок, и дверь палаты закрылась. А к постели больного подобрались звуки мягких шагов, и еще запахло чем-то сладким… Лекс не сразу открыл глаза. Озлобленный звериный взгляд метнулся в подошедшего, и челюсти у больного свело вдруг. Но знакомый образ быстро нашел свои ассоциации в мозгу, и наркоман посветлел, в глазах пробудились разумные искорки, хотя взгляд и не прояснился.
— Ян.
— Здравствуй, зая, — произнес демон. Сейчас он был без халата — обыкновенный посетитель. Весь в черном, словно ворон или вдовец, как и всегда — безупречно отглаженный и свежий. — Я принес тебе завтрак. Не откажешь мне?
Доктор подвинул к кровати наркомана стул и достал из пакета, который до сих пор держал в руках, ланчбокс и термос. Тут уже не только булочки были, а целая порция нормальной, человеческой еды. Наркоман почти не отозвался на слова. Его поманил лишь запах, и Лекс повернул голову к доктору. Он старался не двигать остатками конечностей, не обращать на них внимание доктора, а потому они словно задубели и приносили дискомфорт.
— И что там?..
— Рис, вареная курица, перец, булочка и чай. — Ян открыл коробку и подвинул ее к Лексу, показывая. — Я помогу тебе сесть…
— Нет, — отрезал наркоман, отталкивая от себя и руки, и самого демона. Он выверенными уже движениями опирался на одну руку, поднимался. Установив хрупкое равновесие, подтянул повыше подушку, а после опустился уже сам. Отросшие темные пряди скрыли лицо, но когда Лекс убрал их рукой, то глаза оказались влажными, а губы трескались от сухости и крепкого объятия зубов. — Рис? Нет бы притащить мне нормальную жратву… Еще скажи, что в термосе зеленый чай, а не пивасик… — на выдохе усмехнулся пациент.
— Ну, ты знаешь, мне не нужно, чтобы ты откинулся от контакта лекарств с алкоголем, а то я мог бы и водки стопарик налить, — Ян дернул бровями. — А чай черный, с лимончиком. Еду, кстати, зря хаешь, не столовка… — Тут уж выражение лица демона стало совсем театрально-оскорбленным, и он предупредительно закрыл коробку, мол: «Не хочешь — унесу».
— Ладно, это хорошо… Это ты правильно говоришь… — Лекс натянул покрывало повыше, скрывая отрубленную линию руки. — Давай завтракать.
Ян тоненько усмехнулся, щурясь. От его взгляда не уходил ни один жест серого, с которым тот прятал свои культи. А от кого прятал-то?
— Будешь кушать с ложечки или снова нос задирать?..
— Я соглашусь, а ты притащишь медсестру, и она меня кормить будет. Что я, не знаю, как ты брешешь? Или ты сам?
— Конечно, сам. Медсестру я только что спровадил.
— Тогда еда не будет такой противной. Корми.
Демон закатил глаза и, достав из того же ланчбокса вилку, стал подцеплять кусочки еды и подносить их к бледным сухим губам. Лекс принимал исправно. Жевал он медленно и лениво, хотя призывное пение китов в животе говорило о том, что не ел паренек дня два. Но ему куда интереснее, похоже, оказался сам процесс и Ян в нем, нежели питание. Он внимательно смотрел на мужчину и всеми силами старался казаться таким же самодостаточным и сильным. Внутри все резало от осознания никчемности и ущербности.
— Ты еще не подумал?
— О чем? — переспросил Ян, продолжая все так же умиротворенно скармливать больному простой, но сытный завтрак.
— О всесильном Яне без зависти, без злости и убивающем только ради удовольствия, — ухмыльнулся Лекс, закладывая за щеку очередную порцию.
Черный доктор хмыкнул, а затем поднял взгляд на лицо наркомана. Доверия в его глазах за прошедшее время не стало больше. Так что Ян только поморщился и ответил в тон:
— А ты подумал?
— Давно уже. Я ж тебе все сказал… А ты мне еще ничего. Но… но! — Лекс важно поднял палец вверх. — И не отказываешься.
— У тебя нет будущего, Лекс. На что ты надеешься? Отдай мне душу и перестань со мной заигрывать, совершенно не понимая, что предлагаешь.
Рис с курицей закончились, и Ян, достав салфетку, осторожно утер наркоману губы. В ход пошла булочка. Приятный запах корицы защекотал ноздри, и воздух согрелся от чая. Лекс зажмурился от удовольствия.
— Я-то понимаю, что предлагаю. А ты не знаешь, от чего отказываешься… — наркоман немного повеселел и даже ожил. — Я принимаю все, что ты мне даешь. И боль, и заботу… одиночество, время — все. Я не спрашиваю причин, не требую ничего. Я же просто предложил, а ты ругаешься… А выбор есть. Либо я сдохну с душой, но в муках. Либо без души. Я все понял. Терпеть умею…
— Только без души, Лекс. Ампутация — мое последнее предупреждение. Будет еще хуже. — Ян даже не выглядел насмешливым. В черных зрачках мрачно горело нетерпение и знакомая злоба, еще недавно прятавшаяся за насмешками и ласками. — Ты не имеешь права ставить мне никаких условий, которые касаются твоей судьбы за гранью… Последнее желание — это можно. Избавить твое тело от страданий после того, как оно опустеет — тоже. Я уже говорил, что ты мне нравишься. И что я готов пойти тебе навстречу. Но ты пытаешься манипулировать понятиями, о которых не знаешь ни черта! — Голос демона сорвался, а лицо исказилось в гримасе отвращения и ненависти. Он понизил голос и зашипел сквозь мелкие острые зубы. — Знаешь, сколько людей взывают к демонам, надеясь таким образом обрести вечное могущество, сохранив свое «я» по ту сторону? Знаешь, сколько готовы продать свою душу любому, лишь бы обзавестись парой рогов и вилами? Я это тысячи раз слышал, и все это — только лишний повод выжать каждого лживого грешника, как лимон.
Наркоман потупил взгляд, натянув покрывало выше. И еще выше, словно защищаясь от слов демона. Сейчас он был к ним чувствителен, хотя не ожидал от себя такого.
— Булочку. И чай… либо давай есть, либо уходи… — фыркнул Лекс. Но не смог сдержать внутреннего порыва. — Нет. Ну ладно-ладно. Меня твои личные противоречия не интересуют. Ампутация… еще что-то. Рано или поздно я сдохну. Ты не понимаешь? Я из грязи. Бей меня, кромсай. Не это мне ломает и жжет душу. Пока есть голова… — Лекс ударил пальцем себя по виску. — Пока разум не извратился, нет боли от меня другим большой — все в порядке. Если бы ты меньше думал о себе и о том, какой ты замечательный и охуенный, работал лучше бы. Дебил. Индивидуальный подход. А теперь булочку и чай… Или уходи. Или приступай к бесовщине своей, не знаю, — заключил парнишка и, надув щеки, отвернулся от демона.
Ян раздраженно вздохнул. Однако скоро холодный огонь в его глазах выкипел, уступив место дыму и туману: неясным, лживым, скрывающим мысли. Ладонь демона легла на щеку наркомана, обращая его назад, лицом к лицу — и в следующую же секунду ко рту серого поднесли оторванный от булочки кусочек.
***
Спустя еще некоторое время Лекса отвезли назад. На лицах сотрудников больницы при этом читалось глубокое облегчение. Недобро, с отвращением косились на Лекса, на санитаров, везущих его к машине скорой помощи.
А потом все снова вернулось на круги своя. Бесконечные вопли, стоны, крики, мерзкие запахи и мерзкие оттенки в окружении… Еще более скудная пища, еще более страшные лекарства. Утомительные процедуры. Незнакомые лица вместо Яна, но иногда — все же и он сам, собственной персоной, с угощением и странными долгими играми в гляделки. И извечным вопросом: «Отдашь душу?»
И за всей этой круговертью время вокруг Лекса распадалось окончательно на тысячи маленьких частиц. Совершенно неважно стало, сколько его проходит, а сколько остается. И вместе со временем рассыпалась и реальность. Лексу отказывала память и способность воспринимать действительность. Он знал наизусть коридоры, по которым его водили, и знал каждого санитара или медсестру из тех, что работали на этаже. Но каждый день что-то менялось. Переворачивалось с ног на голову. Искажалось. И все же серый с тщанием собирал каждый выпавший кусочек сложной мозаики и вставлял на место. Но их вываливалось из пазла его разума все больше, больше…
Один день стал каким-то особенным. Лекса умыли, причесали, привели в порядочное состояние, напоили успокоительными. Усадили в каталку, пристегнули; кто-то что-то говорил, но наркоман почти спал и ничего не смог разобрать. Его отвезли на первые этажи. Лекс давно тут не был вот так просто. И только сейчас понял, насколько отличаются лица нормальных людей и сумасшедших.
Его оставили перед закрытой дверью. За ней кто-то громко беседовал о чем-то, слышалось множество звуков и голосов. Скоро подвезли еще пару ненормальных, но Лекс не знал их. Кого-то вели под руки, кого-то так же везли. Наркоману почему-то казалось, что все бормочут, стараясь скрыть от него смысл фраз. Двери открылись, завезли первого. Он вышел — завезли второго. Лекс в очереди оказался предпоследним. После него — только буйный под сильнейшими седативами. Санитар наклонился, что-то сказал ему. Лекс пытался переспросить, только было открыл рот, но двери приветливо распахнулись. Его закатили в большое помещение с множеством людей, сидящих на трибунах. Ян стоял перед темной доской с папкой в руках, рядом с ним — еще какой-то мужчина. В глаза слепил свет. Было свежо.
— Так, теперь перед вами — мой пациент, — громко проговорил Ян, указывая рукой на серого, которого продолжали везти мимо заполненных рядов. Столько народу парнишка не видел давно, и теперь даже небольшой кабинет, в котором сейчас ютились, по факту, человек пятнадцать, казался каким-то битком забитым залом. Особенно страшно стало тогда, когда Лекса остановили возле Яна, лицом к аудитории. Но тот даже не взглянул в сторону больного. Он только продолжал говорить — вернее, читать карту наркомана, перечисляя какие-то бесконечные диагнозы, симптомы, особенности. Все казалось еще хуже, чем когда серый нашел ее сам в кабинете доктора. Ему самому не верилось, что это все о нем…
Но это было не так ужасно. Он поднял глаза на множество молодых лиц и вдруг осознал, что все они переполнены злобой, ядом, ненавистью. В молодых и красивых, удачливых и успешных он, дитя промаха, не нашел и толики сострадания или участия. На него уставилось пятнадцать пар холодных глаз палачей и убийц, но никак не будущих спасителей. Лекс дернулся, выкручивая здоровую руку. Он был испуган. Нет, наркоман впал в настоящую панику, когда кто-то из аудитории вдруг поднял руку.
Мужчина, стоявший с другой стороны от Яна, подал голос. Наверное, он был преподавателем или куратором, а та молодежь — интернами… Но это было неважно. Важно было то, что мужчина что-то спросил, но в его словах не было смысла. Только неясный набор звуков. А потом поднявший руку тоже заговорил, но опять изо рта вырвалось только неясное бормотание. Громкое, внятное, но не складывающееся во фразы. Глаза Лекса расширились, он испуганно таращился то на одного говорившего, то на другого. Завязался разговор, люди что-то обсуждали. Лекс сомкнул губы, чтобы не заорать в голос, чтобы не выдать странностей, что с ним происходили.
— Да, были инциденты, — совершенно нормально ответил Ян. — Он с самого начала проявлял склонность к агрессии, позже его состояние прогрессировало. Несколько сотрудников уже пострадали, поэтому вы понимаете, что в таких случаях самое главное — соблюдать технику безопасности. В отношении таких больных неприменим закон и наказание, такие уже не могут совершить преступление… Вы же не станете винить тигра в том, что он откусил вам руку, если вы сами полезли к нему в клетку?
Лекса уязвляли такие комментарии. Он отвернулся, чтобы не смотреть на перекошенные неясными эмоциями лица, старался не слушать непонятных слов. Ему казалось, что реальность отзеркалилась и только он остался нормальным. Он и Ян. Лекс дернул своей здоровой ногой, но и она оказалась крепко привязана. После еще раз рукой. Он выходил из себя. Эта фантасмагория длилась около десяти минут, а потом серого наконец увезли. Но он вынужден был снова ждать, пока не закончится эта адская лекция — или что там было? Вынужден был наблюдать, как снуют туда-сюда люди. Больные с невыраженными отклонениями и посетители. Медсестры и другие врачи. И только когда Ян вышел, вольготно отвечая на вопросы прицепивегося к нему юноши, каталка Лекса продолжила свой путь — и не в палату, а в знакомый темный кабинет.
— Уверен, ты испытал незабываемые ощущения, — начал Ян с порога, как только они остались наедине. Лекс сидел за столом, а черный доктор занял привычное место вдали от света. Он сложил руки в замок, а на губах замер мрачный призрак издевки.
— Я… я не понимаю, что там… Я не понимаю, что говорят… как это?.. — парнишка выглядел разбитым. Его так и не развязали, и он уныло повис на ремне, что находился под грудью.
— Я тебе больше скажу: если ты сам что-нибудь скажешь, тебя тоже никто не поймет. Я же предупреждал. Лучше не станет. Твой мозг я разрушу… Вернее, уже. Да и сколько ты уже не общался с людьми? Впрочем, это неважно. По документам дисфункция у тебя проявилась полгода назад, — оскалил зубы демон. Тени опять извратили его облик.
— Отлично… Но я же сейчас чисто мыслю… — бесцветно отозвался наркоман, откинувшись на спинку кресла. — Как это вообще возможно? Ты выставил меня, как зверушку в зоопарке… Чудо из кунсткамеры… Уродца такого… Они сами похожи на уродов.
— Они пришли учиться и узнавать о психических болезнях. Я всего лишь показал им несколько своих пациентов. Что до тебя… Там — твой реальный мир. Я немного не отсюда. И только по этой причине мы с тобой можем общаться.
Ян не переставал улыбаться. Его победное настроение казалось действительно жутким теперь, рядом с совершенно разбитым, истерзанным человеком. И ведь черный доктор на этом не остановился! Под ловкими пальцами щелкнула кнопка питания, зажужжал процессор, загорелся монитор. От яркого света демон сощурился и поморщился, что-то прорычав под нос, но и это не испортило ему настроения.
— Есть документы. Возможно, ты этого не помнишь, но тебя снимали — фото, видео. Например, после того как ты напал на Витю. И после того, как изнасиловал Лилю… Ты вообще не забыл, что эти дела все-таки рассматривались полицией? Впрочем, какой тебе в этом интерес…
— Я изнасиловал Лилю? И я напал на Витю? — оживился Лекс, тут же превратив свой позвоночник из безвольной проволоки в стальной каркас. Острые плечи упирались в ремни вновь. — Ты охренел? Ты прекрасно знаешь, что это не я.
— Ты прекрасно знаешь, что это ты. — Ян сделал особенный акцент на последнем слове. — Ты же помнишь, как ты ее трахал? Она не была видением, Лекс. А Витя? Разве ты уже забыл свои руки на его шее? Ну не смеши меня!
— Это не я! Сукин сын, как ты заебал меня! — Лекс с рыком пнул стол, конечно, добившись лишь того, что отъехал немного дальше. От обиды и злобы вскипела кровь, белое лицо раскраснелось, а взгляд прояснился от лекарств. — Витю я не трогал, это все ты. И с Лилей — тоже ты.
— Ну и чем ты это сможешь доказать? — невинно поинтересовался доктор и отвел взгляд к монитору. Что-то щелкал, открывал там у себя… А потом — поднялся и подошел к наркоману, чтобы подкатить его к своему рабочему месту. На экране застыло нечто, достаточное, чтобы быть доказательством именно того, чему Лекс так сопротивлялся. Медицинское заключение о нахождении ДНК Лекса на теле Лили. И еще лист с ее собственными показаниями. И далее, и далее…
— Ты все подстроил. Этого не может быть. Плевать я хотел на бумажки, — Лекс потянулся было, чтобы смахнуть со стола все то бумажное дерьмо, что на него навешали. Но, конечно, ничего не вышло. — И ее показания тоже чушь. Ты подстроил. Ты ее вынудил, Ян.
— Ты в это просто веришь или ты можешь предложить мне какие-то факты? — Ян развел руками. — Есть еще, кстати, шедевр твоего операторского мастерства, снятый на ее же телефон…
И это тоже Ян открыл. Темное, дерганое, неясное видео — но достаточное для того, чтобы на нем услышать голоса и на смазанных кадрах — лица. Доктора, что примечательно, на нем не оказалось. Только пустая палата, рыдающая девушка и взбесившийся наркоман.
— Сука… — Лекс сложился в три погибели, стискивая меж пальцами волосы своей единственной рукой. — Я ей жизнь сломал… Да как так, как так, не было же этого, не было… — речь оборвалась неясным завыванием, едва похожим на человеческое. Наркоман, словно в припадке, раскачивался на одном месте, сотрясаясь в рыданиях и смехе. Смехе? — И ему жизнь сломал… Сука, как так-то, я же все правильно делал, блять, я держался, это невозможно… — Истерика и нервный срыв накрыли с такой силой, что даже тело Лекса перестало справляться с напряжением. Его рука настолько стискивала волосы, что рвала их с бедовой головы. — Надо было сразу сдохнуть, какого хуя, блять… Какой был смысл моей блядской жизни, а… Два убитых мной человека? Я в них поселил мрак… Я заразил их, и их заразил… Боже, сука, черт…
Ян глядел на Лекса со снисходительным пренебрежением. Словно считал все время, потраченное на попытки наконец вывернуть сердце серого наизнанку. Словно жалел глупого-глупого мальчишку, который слишком долго отказывался смотреть правде в глаза, бессмысленно отсрочивая развязку своей судьбы.
— Ну-ну, только не плачь, — ядовито процедил черный доктор. — История показывает ее просто как молодую дурочку, которая повелась на смазливое личико маньяка-психопата, и кончилось все именно так, как кончилось. А потом еще Глеб… Тут уж никто наверняка не скажет, но вы тоже друг о друга потерлись, прежде чем он откинулся. Ну и по правде сказать, умысел-то у тебя был. Ты только подумай, сколько раз ты пытался уйти от своей грязи… Свалить все на меня… Ты сам потянулся к Аду, милый Лекс. Такова суть проклятия. Так скажи мне, сколько еще ты будешь упираться вместо того, чтобы позволить нам прийти к кульминации? Сколько ты еще будешь считать, что мучение — это единственное, что сопровождает тебя? Да перестань… Я буду переваривать тебя до тех пор, пока полное похоти и жалости «да» не станет единственным, что останется в твоей голове.
Ян цокнул языком и наклонился к Лексу, проводя когтистым пальцем по его щеке. Тени липли к парнишке, подобно паутине.
— Ты же у нас герой, храбрец. Можно уже достойно принять свою судьбу?
— Оставь меня, — просипел наркоман, едва сдерживая вулканы гнева, что гремели в мозгу. Гнева и печали.
Демон сощурился и отстранился. Ему понадобилась всего пара минут, чтобы вызвать санитаров и распорядиться вернуть Лекса в палату. Снова провезти по грязным мертвым коридорам, в которых сновали люди — больные и врачи. Все они, казалось, теперь назойливо клеились взглядами к серому, кривили расплывчатые лица. А психи бормотали что-то в бреду, и это казалось даже более осмысленным, чем речь санитаров, которые переговаривались между собой в стороне.
Лекс был упрям. Сутки тянулись медленно, как протухшая шоколадная паста. К нему постоянно заходили люди, смотрели, говорили. В озлобленных мордах, что сидели крепко на местах даже самых святых ликов, не читалось ничего, кроме ярости и ненависти. Отвращения. Лекс варился в этом дерьме и размокал. Размокал и варился. Он раз за разом прокручивал в голове то, что увидел и услышал. Смаковал, жевал, выплевывал… И снова. И еще раз. Пока в мозгу не открылась гноящаяся язва, еще одна, но самая огромная, болезненная и мерзко благоухающая распадом.
На следующие сутки паренек вдруг отчетливо понял, как он ненавидит все. Как ярость и обида вырвались из души, сметая на своем пути всех и каждого. Как неестественно часто выбрасывается в кровь адреналин, превращая слабое истощенное только в несгибаемую проволоку. Никто не мог к нему подойти. Никому не удавалось справиться с уставшим человеком, ибо он рвался, метался, кидался, бился… Он покалечил санитара. И кровь во рту и на руке вдруг принесла умиротворение. Наркоман успокоился и лег, стал совершенно безволен и инфантильно наблюдал за одинаковой каждую крупицу времени стеной, пока люди кричали и бегали суетливо. Хоть он и не понимал, за спиной шептались, что у парнишки «лебединая песня». Последний танец человека с его болезнью. Последние силы, взорвавшиеся под прессом безысходности. А на самом деле это прощание.
Третьи сутки начались с пасмурного неба и грозы, которую Лекс мог только слышать и ощущать. Пользуясь его спокойствием, наркомана обкололи седативами и оставили подыхать. Надеялись на это. Парнишка же, до красноты глаз уставившись все в ту же одну точку, ждал демона. Он даже не удостоил того попытками звать в голос. Но для Яна было достаточно одного порыва воли, и он пришел — вечером, во тьме, которая отозвалась приветственным шумом. Белые туманные глаза призрачно светились во мраке.
— Привет, зая, — сладко произнес он, приближаясь и сцепляя когтистые пальцы в замок.
— Ты говорил, что поцелуй будет лучше, чем в «Титанике»? — улыбалось ему почти безжизненное лицо. Лекс храбрился, но руки тряслись, и нервный тик пробивал левый глаз. Ян склонил голову набок, сощурившись.
— Все для тебя.
— Ну тогда… Я отдам тебе душу.
— Ах… — Демон поднял брови. Казалось, даже он был в некоторой степени удивлен и недоверчив в эту минуту. Обманчиво слепой взгляд остановился на иссушенном лице парнишки, и Ян сел на край кровати рядом с ним. Он не смеялся, нет. Наоборот, был серьезен и спокоен. Может, потому, что игры кончились и в этом не было смысла. Или потому, что боялся спугнуть. А может и вовсе потому, что уважал этого истерзанного смертного, который прятал от него самое ценное так долго.
— Можешь попросить меня, о чем хочешь. Последнее желание… — произнес черный доктор после паузы, устроив ладонь на животе Лекса.
— Сделай так, словно меня и не было никогда… И той боли, что я принес, не было. Сделай так, чтобы я погиб еще тогда, с семьей. Или чтобы просто все все забыли… А я только ее и нес… — улыбнулся наркоман. Но в его глазах было отчаянно много пустоты и усталости для такого момента. — Нет, знаешь. Пускай они меня забудут. А за встречу со мной — удачи им… Пускай год будет везти. Как мне. Я надеюсь, они будут умнее меня и верно этим распорядятся… Можешь так?
— Могу, — кивнул Ян. — И сделать так, что о тебе не вспомнит никто — могу. Какой же ты молодец, Лекс… — Он усмехнулся, а затем склонился ниже, нависая над лицом парнишки. Горячей ладонью демон гладил изможденное тело, странным образом смывая с него боль и напряжение, а взамен наполняя приятной немотой, как в теплой ванной. — Что-нибудь еще?
— А ты меня помни. Ты единственный родной мне… близкий. Забавно вышло… — задумчиво возвел к мерзкому совсем уже не белому потолку глаза Лекс. Желтизна вмиг обрела ясность и чистоту. Он думал недолго и вернул свой взгляд обратно. — Все.
Ян ничего не ответил. Долго он хранил молчание, и только движение бликов на белых глазах и мерное тихое дыхание выдавали его присутствие. Когда черный доктор вновь шевельнулся, он сделал это для того, чтобы устроить ладонь под головой Лекса, приподнимая ее. Боковым зрением наркоман заметил, что палата утонула во тьме. Вокруг больше не было затхлости больничного помещения, не было пропитанной горечью капельниц духоты. Только бесконечная по своей глубине и простору тьма. И тут Ян подался еще ближе, и горячие губы вдруг прижались к губам Лекса, гладя и лаская. И сам Лекс вдруг смог ощутить это всей полнотой чувств, ибо больше не был он искалечен. Он стал чист. И то ли вылечил его Ян, как лечил каждый раз, то ли оковы умирающего тела уже остались позади — сложно было сказать. Только черный доктор продолжал целовать, крепко, больно стискивая пальцами волосы на затылке; обнимая за талию и закрывая серого собой целиком. И в груди, в голове, в ногах и даже в кончиках пальцев больного зарождалось чувство, что все больше и больше простора становится, что с каждой секундой его все выше поднимают в пустоте. И нельзя было уже почувствовать ни постели под спиной, ни увидеть чего-то. Оставалось только щекотное, влажное, горькое и пронизывающее чувство на губах. И потом словно песком запорошило сознание, и вообще ничего не стало, и самая последняя искра ощущения реальности взорвалась на секунду внезапной болью во всем естестве и погасла.
***
Откуда-то неподалеку раздавался шум. Лекс, словно его что-то вытряхнуло из сна, очнулся. Вокруг — ни души. Он нагой, рядом — сосновый пролесок, дорога… Справа было совсем черно, и ни вздоха, ни движения оттуда не доносилось. А слева звал его странный спокойный пульсирующий звук: то накатывающий, то отступающий. Лекс узнал его — неясный шепот темноты, как из старого сломанного радио.
Наркоман едва глянул направо, как его поманили знакомые мотивы. Но он не смел двигаться, только сейчас понимая, что все конечности на месте. И боли нет, и страха нет, только интерес. Живой и чистый. Парнишка несмело сделал первый шаг, вспоминая, как он делал это раньше. За краем леса его взгляду открылся пустой пляж. Песок был серым, как зола, устилающая печальное мертвое пепелище. И в этой серости чернела вода, омывала ее, и небо сверху тоже нависало черное, с тусклой призрачной луной над горизонтом, которая отражалась в мелких волнах и блестящих песчинках. Дальше идти удавалось уже намного легче. И чем больше шагов, тем тверже ступала нога, тем быстрее Лекс двигался, тем ближе к нему было море. И совсем скоро он с разбегу влетел в спокойную водную гладь. Ноги обняло тепло, и вдруг в черноте завихрился белый туман, как будто парнишка был весь в краске, которую море с него теперь смыло. Волной этот цвет прибило к берегу, и он словно впитался в песок, вдруг тоже окрасив его и сделав похожим на первый снег.
Лекс испугался сначала. Но среда не была агрессивной, как ни старалась такой показаться. Он внимательно наблюдал за тем, как странно ведет себя чуждая ему система. Да и была ли она тут вообще? Лекс поднял ногу из вихря. Она не растворилась, в ней ничего не изменилось. Он оставался статичен в этом движении. Тогда наркоман опустил туда еще и руки, прополоскав их в черном море. Ему нравилось наблюдать, как от тела расходятся в разные стороны круги краски, красивые разводы. И тогда в голову Лекса закралась абсолютно сумасшедшая идея: окунуться целиком. Лекс, закрыв глаза, упал в чернильное море, раскинув руки в разные стороны.
И тут темная действительность взорвалась. Брызги цвета окропили все, оживляя картину: пляж засиял в свете ярко-желтой теперь луны, разноцветные звезды появились на небе, а маленькие плотные облака окрасились фиолетовым. Кроны сосен смахнули угольную серость и расправили темные сине-зеленые иглы. Тонкие алые разводы заструились по непрозрачной воде. Лекс показался над гладью, смахивая с себя жидкость. По светлой коже струилась и нежно обнимала тело загадочная вода. Его черные ресницы, обрамляющие ясные глаза, намокли и стали еще темнее. Они особенно виртуозно подчеркнули отразившуюся в восхищенном взгляде ожившую действительность. А потом Лекс выдохнул, полностью освободив легкие, и нырнул вновь.
