Чаровник царя всея Руси

      Надобно сказать, что была у молодца Басманова тайна — да такая, за которую можно было и голову на плахе сложить, и с камнем на шее на дно речное кануть, и на костре заживо изжариться. Благодарить за то следовало покойную бабку юного Басманова. Старухи побаивались и ближние, и дальние: могла она и словом лихим сгубить, и питья подлить отравного. Да мало ли?.. Донесли бы на неё давно люди, куда следует, да страх всякий раз останавливал.       Как настал черёд ей помереть, мучилась она страшно, долго, сполна платя за чародейства. Но не то глодало старуху — не на кого было бремя оставить, силу чёрную передать. Не было тогда уж на свете её любезной дочери, жены воеводы Алексея Басманова. Не было внучки-разумницы, не случилось родиться. Знала она: не передашь силы — будешь век скитаться между живым царством и мёртвым тенью бесплотной, и нигде не будет пристанища. Била колдунью лихорадка. Хотелось хоть в пекло адское, хоть на страдания вечные, только бы не тут, на земле опостылевшей!       Крутился в дому её всё время рядом внучек Феденька, и потому крутился, что не было места, куда бы он не залез, будь на то охота. Любил мальчик свою бабушку, что завсегда бывала с ним ласкова да приветлива, почти как матушка-покойница. Вот и в тот зимний вечер был он тут как тут. А вот ни сродников, ни слуг подле не было — отослала их бабка. - Бабушка, — синие глазки смотрели на старуху с детской нежностью и надеждой робкой. - Бабуленька моя милая, ты не бойся. Буду молиться Господу — он тебя вылечит. - Подойди, внучек мой, подойди, — на сухие воспалённые глаза бабки навернулись слёзы. — Обними меня, родимый.       Малыш без опаски приблизился к кровати и обвил ручками шею умирающей. Та тяжело вздохнула и, крепко обняв дитя, прошептала несколько слов. Феденька тех слов не понял. Эх, велика сила колдовская!.. Девке иль хоть замужней близкой сроднице передать бы, как полагается, да вот… пришлось же! Как станет дитятя добрым молодцем — что тогда? Ответа не было, да и дело уж сделано. - Бабуленька моя родимая, — хныкнул мальчик. - Прощай, кровиночка моя, — она отстранила его, пусть и нехотя. — Помираю я. Молись за душу грешную. - Не помирай, бабушка!       Но было поздно. На крики мальчика сбежался весь дом. Сбежался-то сбежался, а толку?.. В ту же ночь померла фёдорова бабка, оставив тому в наследство дар таинственный. Поплакал Феденька, порыдал, а время бежит. Снова стал румян, весел, рос крепок, на забаву молодецкую — будь то ратная, охотничья иль плясовая горазд.       Шли годы. Уж как пригож стал Фёдор — ни словами сказать, ни на гуслях сыграть! Станом строен, но крепок, волосы вьющиеся — чисто шёлк, как ночь, чёрный, губы пунцовые, кожа — бархат белый. Своими глазами синими многих девок завлёк в любовные омуты.       Был конец апреля, только рождение его справили. Ходил молодец Басманов по двору, замаялся отчего-то да, вошедши в дом, прилёг, задремал. Снится ему сон странный: явилась бабка, много лет, как умершая, в руках её посох чёрного дерева. Говорит: иди, мол, внучек, в погреб, там-то да там-то поищи, будет тебе от меня подарочек. Храни его крепко, на глаза никому не показывай, язык за зубами держи! Проговоришься — смерть лютая! Всё моё — твоё теперь будет.       Пробудился он, пошёл в погреб, порылся, где велено было. Нашёл сундучок маленький, железом окованный. Порыл ещё — нашёл ключик. - Что за чудо?! — спросил сам себя Басманов. — Нет в дому места, что я бы не знал, а до сего дня не находил ничего подобного. Верно, неспроста привиделась мне бабушка.       Ночью открыл он сундучок — в нём книга удивительная, ножи заговорённые да стеклянницы всякие. Начал книгу читать. Сперва боязно стало — книга-то колдовская, чародейская! Хотел Федя в огонь её бросить, душу христианскую православную не поганить — жалко стало, наследство ведь бабкино. Припрятал, а ночами читал. Грех-то грех, а ведь страсть, как интересно.       Сначала пробовал колдовать по мелочи: то чьи-то очи да телеса привлечь, то напакостить противнику, чтоб никто не заметил, то удачу приманить. Складно выходило. Понятно, что никто из семейства ни сном, ни духом о тех чудесах сатанинских.       Вот теперь, увидя государя, услышав слова его приветливые, не знал Фёдор себе покоя. Хотелось — до смерти хотелось обратить на себя взоры царские, встать с Иваном Васильевичем близко-близко, так, чтобы никого между ними не было. Да и ещё мысли тайные, а уж до чего срамные… Нещадным огнём жгло то хотение, да так, что иной раз казалось: лучше бы смолчал тогда, под Казанью, Алексей Данилович, не обращал на высокий холм взоров сыновьих. - Вот ведь втемяшится в мысли бестолочь, — шептал юноша один, на постели лёжа. — Велик государь московский, сияет — что месяц златой, а мы хоть боярского роду да не шибко высокого. Да чем я-то не про него?!       В мерцании свечном посмотрелся Фёдор в зеркало. Прекрасное отражение улыбнулось лукаво и сладостно. Миг — и решено было многое. Недаром же достался бабкин подарочек. - Куда это ты, Федька, со двора собрался? — спросил наутро его отец, Алексей Данилович. - Пойду, батюшка, в церковь, свечку заупокойную ставить. - Неужто помер кто? - Да как ты не помнишь? Сегодня Ванюшке Мелентьеву память. - И то верно!       Ванюшкой Мелентьевым звали фёдорова друга, что помер, не дожив до зрелых лет. Было дело: очень печалился о нём Басманов. Придя во храм, поставил он свечку да заказал молиться за упокой раба Божьего Иоанна. Вот ведь только… Не бедный Мелентьев на уме у Басманова, не за него были молитвы. Обойдя скоро три церкви, где поступил таким же образом, вернулся домой чаровник юный.       Настала ночь лунная. Билось сердечко у Феди, да отступать уж некуда. Везде чудился-мерещился ему царь Иван Васильевич. Перед глазами — трон высокий на златом крыльце, царь на троне, а рядом он, Фёдор Басманов, и руки его белые в кольцах самоцветных — на плечах царёвых. Лежат-красуются, будто там самое им и место. Вскипела душа в юноше, да так, что аж телу жарко стало. Погоди! Уж полюбишь ты меня, государь мой великий, без памяти! Души да тела своих для того не пожалею!       Пришёл Фёдор на старое кладбище. В лунном свете неверном отыскал три могилы, где были Иваны похоронены, взял с каждой по горсточке землицы да откуп оставил — зелено вино, монеты да хлеб. - Возьмите, меня не троньте, — молвил колдун. — Помогите в деле трудном.       Глухо закричала сова, но ничто в Фёдоре не дрогнуло. Вышел он с кладбища на пустырь за Москвой — поле чистое-чистое. В час предутренний начал заговор, рассыпая землю по ветру. - На море-океане, на острове-Буяне лежит камень. На нём стоят три гроба. В них — три доски, под каждой доской три тоски. Первая убивалась — с телом сопрягалась, вторая убивалась — с мыслью соединялась, третья убивалась — по сердцу расстилалась…       Огненная кромка солнечная показалась из-за горизонта, возвращая ясный свет всему царству Московскому. Пот на лбу Басманова блестел, как жемчуга, ноги почти не слушались. Чуял он — свершается великое, греховное да страшное. Слова заговора таяли в прозрачном воздухе, а сердце в груди так и ухало. - Что б Иоанн по мне, Феодоре, всегда печалился да тосковал, сох, горел да не сгорал, обо мне всегда вспоминал. Что б не было ему без меня ни дня, ни света, ни пира пировать, ни ночи ночевать…       Солнце меж тем всё выше поднималось. На Москве заголосили колокола. Договорив заговор до конца, упал Фёдор на сырую землю. Слёзы сверкнули в очах. - Господи! — взвыл грешник. — Окаянный я, окаянный!       Перекатившись с боку на бок, Феденька успокоился вполне, встал, рукавом вытерся. Что сделано — тому возврата нет. Тихой поступью вернулся он в дом, в светёлку пробрался да спящим прикинулся, а после и в самом деле заснул. Разбудил его холоп дворовый: мол, Алексей Данилович к себе требует. Сбрызнув водой лицо своё белое, поспешил он явится. - Звал ты меня, батюшка? - Звал, Федя, звал, — кивнул Басманов, бороду почёсывая. - Собирайся, великий государь за нами прислал, видеть желает.       Знал юный колдун, что чародейство кладбищенское не обманет, но не ожидал так скоро от него толка.