Чаровник царя всея Руси

      Был на Москве переполох великий от возвращения государя. Народ, вроде, ничего, а вот бояре многие стали в большом волнении. Повелел царь Иван Васильевич, чтобы отныне царство его разделилось на земщину и опричнину. И пусть сказал он, что берёт себе опричнину — долю малую, подлинно вдовью, а всё же достаточное число земель, богатств, городов да сёл оказалось в той доле, и с каждым днём она увеличивалась.       Жительство определил себе и людям своим государь в слободе Александровой. Немудрено, ведь была слобода владением его покойной матушки, княгини Елены Глинской. Немало воспоминаний добрых да чудесных с самых детских лет хранилось в сердце царя Ивана о той слободе.       И теперь так, а всё ж и не так вовсе. Звонят колокола в соборе с ночи до утра. В полночь шёл люд опричный с факелами потоком огненным во храм на полунощницу, к четырём утра — к заутрени, а в восемь — к обедне. Молились да псалмы пели — не то грехи замаливая, не то потому, что такова была воля опричного игумена. Грехи — штука хитрая: едва замолишь чуть, как уже новых поспешишь наделать. Знать, нельзя на земле житьё иметь безгреховное.       Что же до Феди Басманова, то купался он в царской милости, словно в водах бескрайних, и не было тем водам ни дна, ни берега. Быстро слетел с чаровника цвет былой невинности: преуспел он в делах сладострастных. На редкость наука срамная удавалась. Иван Васильевич себя с ним сильным, нежным показывал да с выдумкой в утехах немалой, так что горел и таял в объятьях его опричник юный до блаженства невиданного.       Да и всякое случалось. Раз вышел Феденька от самодержца, радуясь, что доволен тот делами его грешными, но приятными. Вышел — да и на поварню. Попался тут опричник Васька Грязной. - Что это у тебя, Федя, на губах белое? - Молоко, должно, пенка, — не потерялся Басманов, кружку на стол громко ставя. - Эээ, вот что! Дай-ка, оботру. - Нет уж, Вася, обойдусь без обтиральщика. - Как знаешь, как знаешь.       Улыбнулся Федя, облизнул губы. Вот ещё: не про Васькину честь ему рот вытирать! Пусть идёт бражки выпьет за царское здравие.       Бывало после ласк любовных наденет Феденька штаны да кафтан парчовый, да сапожки сафьяновые с острым носком, едва заломит шапку, соболем отороченную да вон из палат выйдет по какой надобности — нет покоя государю. Вот нет его и часа, а уже хочется вновь видеть полюбовника, ладони на плечи класть, гладить по щёчке румяной, снять прочь кафтан дорогой… Да и день прожить без Федюши — словно яду чашу выпить. Не поцелуешь уст алых хоть один раз — и ходишь, как отравленный, горе горюешь.       Век бы миловался с Федюшей своим Иван Васильевич, но надобно молодцу и в иной науке себя показать. Ходил молодой Басманов с прочими опричными в походы против крамольников. На кого царь-батюшка укажет — тому не видать спасения. Одеты все люди государевы в чёрные кафтаны, ездили они с мётлами да с собачьими головами оскаленными у сёдел, дабы всем видно было — измену вынюхиваем и поганой метлой выметаем.       Во дворах боярских первое дело — псов сторожевых саблями рубить. Отсюда и пополнение в числе голов, а гавкать некому. Не тише гавкали и хозяева теремов высоких, да и «кусали» сабли тела людей государевых.       Вот и в тот раз — по ранней весне дело было — налетела стая опричная, сломала ворота, изрубила псов да людей, во двор выбежавших — да в хоромы. Тихо всё, свечки пред образами потрескивают. Что такое? - Эй, хозяева, пошто гостей не встречаете?! — крикнул насмешливо Афанасий Вяземский. - Знать, придётся самим себе чарочки золотые поднести, — хмыкнул Васька Грязной. — Верно, Гришка? - Чую, впереди веселье, — нахмурился брат его, Григорий.- Глядите-ка в оба.       Не ошибся опричник: только прошли гости незваные дальше в палаты, как налетели на них бояре Шевыревы — Дмитрий, сыны да люди его. - Гойда! — раздался клич опричный. — Гойда!       Сошлись саблями да топорами. Насмерть стояли бояре, но и приказ царский невозможно нарушить, иначе — опала вечная, проклятье, а то и башка с плеч долой. Хлещет кровь во все стороны в разгромленных палатах. Раненые да умирающие стонут, бабы да девки визг подняли. Скрутили бояр, мётлами побили в знак немилости царской, за столы уселись. - Русский девка румяный, сладкий, — сказал наёмник германский, Генрих Штаден. — Идти я теперь красавица много покорять.       Загоготали люди государевы, а кое-кто и присоединиться вознамерился. - Топай-топай, Андрюха, да только бы не зацарапали тебя в девичьей до смерти! - Ну, наливайте, что ли? - Экое дело… Твоих наших посекли! - Погодите, — зло усмехнулся Малюта Скуратов, чуб со лба сдувая. - Доедем до пыточных - то-то и повеселимся. - В слободе веселиться будем, это верно ты сказал. - Чаши-то с каменьями! В награду взять, что ль? - Не тронь, дурень, в казну пойдёт. - Это ты богат, Афонька, князь Вяземский, а мне чего? - Положь, говорю! - Тьфу на вас, аж слушать противно! - Ты, Федя, плюйся да не очень-то. - Неужто ты думал, что останешься без царской награды? - Ладно вам лаяться, — сказал примирительно Грязной.- Медовушка уж простыла. Кто там накатить хотел? Эй, Васька! - А чего сразу Васька-то! - Садитесь все, кто живой, да пейте, не разговоры разговаривайте попусту. Мёртвых потом подберём. - Царствие им небесное! - Гойда! - Гойда!       Разбили дно бочонка, да пошли по рукам чаши золотые. Течёт медовуха густая из бочонка в чаши да в горла, да по усам-бородам, да по столу. Следит Басманов молодой за ручьями пряными. Эх! Как в народе говорят: сделал дело — гуляй смело. Стёр он кровь боярскую с лица белого, чашу поднял со товарищами, пригубил да и стал саблю чистить.       За оконцами тучи солнце застили, стало в горнице сумрачно, неуютно, холодно. Полон терем плачем, стонами, жалобами. Отложил Фёдор оружие. Знал он теперь уже наверняка, что напьётся. Волю исполнили царскую, врагов победили, но и… Тяжко стало Феде без взгляда Ивана Васильевича. Хочется глядеть в очи серые переменчивые — то строгие, то ласковые, аки небо ранней весны. Истинно ли виноваты бояре эти? Вон, сидят в углу кучею, зенками вращают. Пустить их сейчас на волю — зубами бы разодрали опричных. Но есть ли вина действительно? Стой, остерегись! Не дело слуги государя великого мысли иметь подобные. Ему, Фёдору, коего царь Иван ближе всех ближних держит, сомневаться не пристало. «Ради тебя кровь льём да жестокость учиняем, самодержец. Ради тебя, любый мой», — пронеслось в голове Басманова. - Налей мне, Гриша, ещё да поболее, — улыбнулся он.- Славный денёк выдался. - Подлинно славный!       Долго ли коротко, а прояснилось небо, и собрались опричники со всеми богатствами боярскими да с пленниками в обратный путь. Небеса весенние — то голубые, ясные, а то — пасмурные, дождливые. Холодок щиплет, и, хотя тает снег, а лужи поутру всё же ещё ледком ломким покрываются. Едут они путём-дорогою, пёсьи головы у сёдел болтаются, и никто не смеет встать поперёк пути людям государевым.