Корабль с небес

Ассоль сбежала с крыльца, не чуя ног, и бросилась к отцу. В груде деталей в тележке трудно было узнать Вилли, и от застывшей перекошенной улыбки на металлической голове её сердце сжалось, но она видела — переживать тут стоит отнюдь не за робота. Отец был полностью убит горем, это было очевидно. Он мог спрятать свою печаль от кого угодно, только не от неё. — Они снова это сделали, милая… И это опять были взрыв-камни, — пробормотал он и потянулся к кнопке, открывающей двери мастерской, собираясь сбежать туда и таким образом уйти от дальнейших разговоров. «Ну уж нет, она не отпустит его таким расстроенным!» Девушка крепко обняла отца, мимоходом поправив чуть съехавшие в сторону очки-консервы, краска на дужках которых совсем стёрлась, а потом заботливо произнесла: — Не переживай так. Ты же знаешь, я люблю наш садик, мне нравится в нём работать. Я вполне справлюсь с ним одна, пока ты не починишь Вилли, а ты это обязательно сделаешь, я верю в тебя! Однако от слов, призванных утешить, Лонгрен ещё больше помрачнел, а потом с горечью проговорил: — Боюсь, теперь нам придётся обходиться без садовника. Серьёзно пострадали колени, так что копать он вряд ли сможет. И ещё хуже то, что полностью отказало устройство, с помощью которого земля здесь становилась в несколько раз плодороднее, и починить его только с теми деталями, что есть, я не могу. Ассоль собиралась что-то сказать, но он остановил её и продолжил: — Уехать за ними, оставив тебя одну, я тоже не могу, поэтому и решил переделать Вилли в нашего защитника — чтобы он охранял участок и дом. Я просто не могу позволить, чтобы это повторилось с Милли, Грэгом и Кларой. После того как Лонгрен назвал последнее имя, перед глазами мелькнула вовсе ужасная картина — как жители городка, ненавидящие и его, и дочь, причиняют вред Ассоль, но представлять себе это оказалось так жутко, что он немедленно изгнал этот образ из головы и ещё больше укрепился в мысли, что им крайне необходим железный солдат. Так срочно, как это возможно. Отец отвернулся и скрылся в мастерской, бросив из-за плеча: «Иди в дом, дорогая. Я скоро приду», и Ассоль послушалась. Как же иначе, она всегда делала в точности так, как говорил отец. Даже когда у неё возникало искушение поступить по-другому, она всё равно слушалась, чтобы не расстраивать его. Как можно расстроить человека, который научил осмысленно разговаривать даже робота, основной работой которого было рыхлить и удобрять землю и собирать созревшие плоды, а вовсе не поддерживать беседу с ребёнком? Как можно огорчать отца, который, только чтобы окружить её улыбающимися лицами, переделал рот собственного автоматона, помогающего ему с изобретениями, так что тот стал расплываться в улыбке — и она при этом казалась искренней, а не пугающей. Как можно разочаровать того, кто рассказывал тебе в детстве о своих путешествиях и своей работе, указывал на детали механизмов, говорил об их назначении — и каким-то образом умудрялся делать это увлекательнее, чем если бы просто читал вслух волшебную сказку? Она взметнулась вверх по лестнице и, хотя ей очень хотелось уйти в свою комнату, чтобы там погрустить, девушка вместо этого отправилась на кухню, в задумчивости включила воду и начала мыть посуду. Разумеется, для домашних дел у них была Милли, которая умела и готовить, и убирать, и стирать, и смотреть за курами, козами и кроликами, и, конечно, заниматься посудой, но в последние пару лет у неё всё чаще случались поломки, а запас деталей иссякал, так что сейчас Ассоль предпочитала большую часть работы делать сама. Только бы не видеть на лице отца беспомощное выражение, означающее, что он опять не может что-то починить… К тому же ухаживать за животными, да и за растениями тоже, было даже приятно. Она могла здороваться с ними и прощаться, придумывать о них самые занимательные истории, называть цветы своими братьями, не рискуя показаться при этом более сумасшедшей, чем её считали в Каперне. То, что горожане их не любят, для неё никогда не было секретом, но лишь став старше, Ассоль поняла, насколько не любят. О том, что случилось с самыми первыми его роботами, отец когда-то рассказал ей с великой неохотой. В последний день перед тем, как отправиться дальше, путник вместе с остальными горожанами устроили роботу-горничной и роботу-садовнику аутодафе. Сначала они что есть мочи лупили по ним палками, потом задействовали взрыв-камни — об этом отец говорил с особенной тоской, учитывая, что именно он выяснил, что камни, в изобилии встречающиеся в окрестностях города, могут взрываться через несколько секунд после того, как их ударили друг о друга. В итоге детали роботов просто расплавили в кузнечном горне, причём то, что получилось, не пошло ни на изготовление подков, ни на подсвечники, ни на заборы для домов. Горожане слишком боялись, что этот металл отравлен, что он может заразить их самыми разными болезнями, так что его просто увезли подальше от города и закопали. Отец даже не знал точно, что за место стало кладбищем для его первых автоматонов — сколько он ни спрашивал, никто ему об этом не рассказал… Она никогда не думала, что такое может повториться. Прежде никто из капернцев не появлялся вблизи их дома, а она сама зареклась ходить в город — в последний раз на неё мало того, что смотрели как на прокажённую, так ещё и отказались принимать её деньги. Небольшие, разумеется, но разве это причина, чтобы вообще не обращать на неё внимание, как будто её и нет в лавке? Что будет теперь, когда ненависть к ним стала больше, чем страх заразиться чем-то непонятным? «Может, отец и прав, что делает сейчас робота, который не будет подпускать никого к нашему забору». Хотя от такой перспективы делалось грустно — последние годы она всё время мечтала о том, что однажды жители города переменят отношение к ней и отцу, а если они создадут робота, чтобы защищаться от обитателей Каперны, об этом не стоит даже думать. Впрочем, судя по тому, что о них говорили и как называли, об этом и сейчас не стоило фантазировать. Изменить то, как женщины перебегали на другую сторону улицы, едва завидев её, не могло ничто. Если бы не Клара, Ассоль бы просто не выдержала — давно бы упросила отца продать дом за бесценок, а то и просто покинуть его и отправиться на поиски лучшей жизни: уехать в один из тех городов, о которых Лонгрен рассказывал, когда она была маленькой, устроиться на воздушный корабль, начать всё заново. Около двух лет назад она почти решилась спросить его об этом. Останавливало лишь понимание — это сделает их жизнь только сложнее. Вряд ли она пригодится на корабле, куда согласятся нанять Лонгрена — как бы много он ни рассказывал ей о своей прежней работе, практического опыта это не заменяло. Да и с чертежами она большого успеха не добилась, хотя отец очень старался научить её всему. Наверное, отец почувствовал её настроение. Тогда как раз приближался её семнадцатый день рождения, поэтому он с таинственным видом удалился в мастерскую и несколько дней выходил оттуда крайне редко — только чтобы быстро перекусить и пару часов поспать. В день рождения же он, сияя, разбудил её ранним утром и потащил показывать подарок. Клара и была этим подарком. Она была создана так, чтобы стать для Ассоль настоящей подругой. Она могла утешить, найти нужные слова в минуту печали. Могла показывать изображения на слайдах — странных животных, счастливых людей в цветистых одеяниях, необычные высокие здания, величественные дирижабли… Могла рассказывать о том, что сейчас происходит в далёких городах — отец объяснил, что роботесса узнаёт эти новости с помощью своего «особого слуха». Могла исполнять песенки — причём не только те, что изначально были заложены в её память, но и другие: отец извинился, что вспомнил не так много песен, и пояснил, что теперь Клара будет учиться сама. Как именно это произойдёт, Ассоль не поняла, но отец не соврал — в последние месяцы каждая мелодия, сыгранная Кларой, была новой. А самое важное — порой она изрекала пророчества. Недавнее звучало так: Твой корабль придёт с небес — оглушительный, дышит паром. А вокруг миллиарды звёзд, что раскинулись океаном, И одна, как маяк небес, светит вечно лихим мореходам, Что ведут свой корабль ввысь — алым пламенем на свободу. Ассоль понимала — это не очень хорошие стихи, наверное. Когда отец делал Клару, он мог передать ей только то, что знал сам, а каким бы прекрасным человеком он ни был, поэтического таланта у него не имелось. К тому же первые пророчества были прозаическими — лишь позднее, в процессе обучения, её словарный запас пополнился, и она стала выдавать иногда рифмованные строчки. Обычно по две — и они были короткими… Но девушке было абсолютно безразлично, хороши Кларины стихи или не слишком. Главным для неё были чувства, которые они в ней вызывали. Воодушевление. Трепет. Стремление к чему-то большему. Ассоль стала часто просить Клару повторить для неё своё четверостишие и даже поинтересовалась как-то, что оно означает. Клара тогда ответила: «Ты всё узнаешь сама в будущем» и отказалась от дальнейших разъяснений. Именно поэтому девушка часто стала выходить во двор по ночам, садиться на бесшумные качели, которые соорудил отец лет двенадцать назад, но ржавчины на них так и не появилось, вглядываться в бескрайнее тёмное небо, полное звёзд — тусклых и сверкающих, горящих ровно и словно бы подмигивающих, и воображать, что в нём вот-вот проступят корабельные очертания. Иногда и отец садился рядом с ней, и они вместе молчали о своём. Ассоль никогда не спрашивала, о чём думает он, но сидеть вот так, вдвоём, было очень уютно. Она ценила эти моменты за возможность отпустить фантазию, помечтать о том, как ощутит однажды тёплое паровое «дыхание» — как будто к ним во двор спустился огромный добродушный зверь, который прилетел сюда специально, чтобы подружиться. И самым приятным было то, что для погружения в грёзы не нужно было ходить ни в город — туда отец, пожалуй, её бы и не отпустил, ни к морю. Достаточно было взглянуть в небеса.