Падение Эдении

Командир разведотряда Карбра решил прогуляться по берегу реки за деревней. Внезапно он увидел среди камыша что-то красное и подошел ближе. Это оказалась плетеная корзинка, скорее даже короб, закрытый на миниатюрный висячий засов; осмотрев его со всех сторон, таркатанец увидел, что снизу к коробу привязана оборванная веревка. Отломав замок при помощи лезвия, Карбра открыл крышку и увидел, что внутри лежит какой-то продолговатый предмет примерно полуметровой длины, завернутый в цветные ткани. Теряясь в догадках относительно того, что бы это могло быть и каким образом оно оказалось в реке, Карбра размотал сверток. По спине таркатанца пробежал мерзкий холодок: перед ним оказался посиневший трупик новорожденной девочки. Карбра был опытным воином, привычным к жутким зрелищам, но от такого и ему стало не по себе. У какого выродка поднялась рука на младенца? Таркатанец подумал, что сделала это явно не мать-детоубийца: женщина, решившая избавиться от нежеланного ребенка, скорее всего, закопала бы его где-нибудь в лесу подальше от людских глаз и уж точно не стала бы класть в роскошный короб и заворачивать в дорогие шелка. Тогда — кто?! Чей это ребенок? Карбре пришла в голову мысль о том, что некий выродок, решив отомстить своим недругам, украл их дитя и утопил его. Тогда почему ребенок был завернут в ткани с головой, а короб закрыт на засов? Или это было человеческое жертвоприношение Старшим Богам? Теряясь в догадках, таркатанец поднял с земли корзинку и пошел с ней в деревню, по дороге думая, что за такое дело виновных надо публично сажать на кол. *** Не в силах прийти в себя от ужаса и бешенства, Карбра принес страшную находку в храм. Своих детей у него пока не было, но он просто не понимал, у кого могла подняться рука на беззащитного младенца. По обрывку веревки он все же понял, что девочку утопили вполне сознательно. В еще больший ужас он пришел, когда Андар и Саранон объяснили ему, почему это произошло. — Таков наш обычай, — произнес жрец Аргуса с таким выражением лица, словно речь шла не об убийстве маленьких детей, а о безобидной традиции типа рукопожатия при приветствии. — Уродливое не должно существовать. Зачем ей жить и страдать от своего уродства? Люди стали бы смеяться над ней, она бы вызывала у всех отвращение, и замуж ее никто все равно бы не взял. Куэтанцы возмущенно переговаривались: кто на чем свет стоит клял зловредные обычаи, кто ужасался действиям родителей, позволивших убить собственное дитя. — Вы, эденийцы — совсем деградировавшая нация, — смерил Андара презрительным взглядом Ини. — В каком еще месте встретишь настолько тупых моральных уродов, которые будут тыкать в человека пальцем и хохотать из-за его физических недостатков? А уж жену себе только из-за красоты выбирать — вообще ничего глупее не придумаешь. То, какой она человек, вас совсем не волнует? — Ини, они же считают, что жена — подстилка для мужа, а не спутница жизни, а в подстилке, ясное дело, главное — внешний вид, — хихикнул кто-то еще. — Мне бы прежде всего хотелось, чтобы моя жена доброй была, а со внешностью уж как повезет, — покачал головой Ини. — Я б и на косой женился, только б не бездельница и не истеричка, тем более когда ты человека действительно любишь, то недостатков внешности уже не замечаешь. Бедный ребенок, если вы, эденийские недоделки, так относитесь ко всем мало-мальски некрасивым людям, то ей действительно лучше умереть еще во младенчестве, не успев осознать того, как ее все обожают! — Таких родителей я на колу жареными видел, — продолжал злиться Карбра. — За такое дело… Найду виновных — на кол или на жаровню, не меньше. — Не стоит, Карбра, — неожиданно вмешался молчавший до этого Ане Сойар. — Не трогай этих несчастных. Таркатанец искренне ужаснулся. — Они… они своего ребенка утопили, а ты — «не трогай»? Ты что, ума лишился? Что с тобой? — Ты не понимаешь, Карбра, — эдениец поднялся в полный рост. — Ты здесь не жил. Я жил — до десяти лет. Могу объяснить, в чем тут дело. Карбра вопросительно воззрился на Ане, и тот продолжил: — Вряд ли кому придет в голову у нас дома, — он выразительно подчеркнул «у нас», — выйти на улицу в голом виде или совершить какой-нибудь еще более немыслимый поступок, например, спать на потолке. Если кому-то из нас предложить сделать что-то подобное, мы, естественно, решим, что собеседник спятил. Для них, — Ане обвел взглядом Андара и Саранона, — нарушить эти идиотские обычаи столь же невозможно, как для нормальных людей ходить вверх ногами. К тому же — если ты окажешься достаточно смел, чтобы поднять голос против массового безумия, это будут твои последние слова. Родители этого несчастного младенца — бедные, забитые, глупые люди, у которых к тому же и выбора нет. Никого не интересует, хотят ли они утопить ребенка или оставить его в живых, право решать... какое право, о нем бессмысленно говорить, оно просто не существует. Они должны от него избавиться, и все тут — причем не только от девочки, которую при некрасивой внешности никто в жены не возьмет, но и от мальчика, чтобы он не оскорблял своим уродством взоры других. Ини, ты тут, кажется, что-то о браке говорил? Это ты на Куэтане себе жену выбираешь. Если бы тебе не повезло родиться эденийцем, твои родители просто поставили бы тебя перед фактом, что в такой-то день ты женишься на такой-то. Ответ может быть только один — «да». Мне повезло выбраться отсюда. Родителям этой девочки — нет. Если бы я остался здесь, то, возможно, сейчас кто-нибудь из вас наткнулся бы на труп моего ребенка, которого я вынужден был бы убить. Больных, Карбра, надо лечить, а глупых — учить, а не сажать их на кол. Ты, конечно, можешь казнить всех виновных, но главная сложность в том, что они попросту не поймут, за что с ними так, и решат, что это произвол злобных врагов, которые убивают ради забавы либо вообще от скуки. Для тебя утопить собственного ребенка в реке из-за того, что он страшненький или калека, дикость. Для них — обычное дело, и никто не думает о том, что большую половину всех этих врожденных уродств можно легко вылечить — это я тебе уже как врач говорю. Карбра и остальные покачали головами, глядя на Ане; в их взглядах читались недоумение и сочувствие. — Дикость какая-то, — возмутилась Илара, младший офицер. — Дикость, — согласился Ане. — А я провел в таком обществе все детство. Мои родители, к счастью, не заставляли меня делать всякие невообразимые вещи и не забивали мне ими голову, но я видел предостаточно ужасов.