Падение Эдении

В селении, где жил Санлар с семьей, царило глубочайшее уныние. Проводив своих мужей и братьев в Тарал-Рэанн, женщины ходили как в воду опущенные; они привычно пытались прясть, ткать, стирать, ходить за водой, но все дела валились из рук — ведь эденийки понимали, что грозит им в самое ближайшее время. Мысли об ушедших на верную смерть воинах тоже не давали им спокойно работать; никто не сплетничал у колодца, не собирался на улице, и даже дети притихли — не играли и не смеялись, чувствуя подавленное настроение взрослых. В один из этих тревожных дней Фардел мыла в корыте посуду. Одной из наиболее ценных вещей в хозяйском доме было огромное необыкновенно красивое фарфоровое блюдо с изображением райских птиц и алых цветов; на нем к столу подавали пироги, а по праздникам даже и фрукты. Как раз один пирог был испечен вчера, и теперь Фардел нужно было помыть хрупкую драгоценность. Как и все жители деревни, она очень боялась куэтанцев. Приход их был столь же неизбежен, как и восход солнца, но Фардел понимала, что бежать ей некуда, да и не к кому — всех ее родных, за исключением какой-то многоюродной тетки, не было в живых уже давно, они умерли от голода во время страшного неурожая в северных землях. Воображая себе картины одну ужаснее другой, девушка и не заметила, как блюдо выскользнуло из ее рук и упало на каменный пол кухни, разлетевшись вдребезги. Фардел вскрикнула от ужаса. Ценнейшая вещь хозяев превратилась в груду осколков. На звон битого стекла тут же прибежала Ассара. — Дрянь, негодница, посмотри, что ты наделала! — закричала она и, схватив девушку за волосы, принялась бить ее по щекам. — Теперь ты вылетишь из этого дома без гроша жалованья, но прежде будешь наказана! Захлебываясь слезами, Фардел безостановочно бормотала извинения, умоляла о прощении и твердила, что ей некуда идти, но домоправительница была непреклонна. — Иди в сарай, и немедленно! — рявкнула Ассара, и Фардел покорно покинула кухню, кончиками пальцев осторожно ощупывая начавшую распухать после ударов щеку. Домоправительница зашла за ней в пустой пыльный сарай и закрыла дверь. — Снимай платье. Сгорая от стыда, девушка покорно развязала фартук и стянула свой простенький розовый наряд, оставшись в одной набедренной повязке. — Госпожа Ассара, — всхлипнула она, — я знаю, что совершила непростительный поступок и заслуживаю справедливого наказания! Так накажите же меня по всей строгости, но не выгоняйте! Вычтите стоимость блюда из моего жалованья, не платите мне вообще никаких денег — я согласна работать лишь за еду, но я же умру с голода, если окажусь на улице! У меня нет ни дома, ни родных, ни крыши над головой! — Надо было быть аккуратней, в этом доме не нужна такая криворукая служанка, как ты! — Госпожа, будьте милосердны, я же не хотела ничего дурного… Ассара, не обращая внимания на мольбы и рыдания Фардел, подтащила ее к длинной перекладине, на которой сушили мешки, и крепко привязала к ней за руки волосяной веревкой. — Надеюсь, это тебя научит аккуратности, — произнесла домоправительница и сняла с вбитого в стену ржавого гвоздя короткий толстый хлыст. Фардел сжалась в ожидании ударов и боли. Когда хлыст рассек кожу на спине девушки, несчастная пронзительно закричала, давясь рыданиями, и принялась молить о пощаде, но Ассара словно назло ударила ее еще сильнее. После пятого удара у Фардел от боли потемнело в глазах, и ей показалось, что домоправительница собралась забить ее насмерть. Кровь ручейками сбегала по спине провинившейся служанки, пропитывая набедренную повязку и капая на земляной пол. Ассара занесла было хлыст для шестого удара, но тут вдруг чья-то сильная рука отшвырнула ее к противоположной стене. — Ты что творишь, совсем рехнулась? — прозвучал в сарае чей-то голос, и Фардел, с трудом повернув голову, увидела позади себя высокого куэтанца с бледно-голубыми светящимися глазами и правильными, хотя и слишком резкими, чертами лица; на голове у него был шелковый лиловый платок — скорее даже длинный шарф, концы которого были завязаны узлом на затылке и свободно ниспадали на спину. — Ты что творишь? — повторил куэтанец свой вопрос, глядя на ошарашенную Ассару. — В каком преступлении повинна эта девушка? — Это наша служанка, она разбила дорогое блюдо, — домоправительница из всех сил пыталась скрыть свой ужас и сохранить остатки самообладания. — Карбра прав: вы не люди, а чудовища, — холодно бросил куэтанский воин. — Сначала ребенка утопили, теперь бьете свою служанку за какое-то никчемное блюдо. С этими словами он вытащил из ножен висевший на поясе кинжал и перерезал веревку, стягивавшую запястья Фардел. Девушка упала на колени, поспешно прикрыв ладонями обнаженную грудь. Куэтанец протянул ей руку. — Встать можешь? По щекам Фардел градом катились слезы. Она с благодарностью посмотрела на своего избавителя, но осталась стоять на коленях. — Я не одета… и платье измажу… оно не мое, а хозяйское… мне за него еще сильнее достанется… спасибо… — Не достанется. Больше тебя никто не тронет, а если тронет — я ему собственноручно голову отрежу, — глаза куэтанца метали молнии, когда он обернулся к Ассаре. — Нет, я понимаю, что можно ударить кого-то, если он запорол настолько важное дело, что все пошло прахом и еще погибли другие люди, но за разбитую посуду… И сколько же ударов она заслужила за блюдо? — Тридцать, — Ассара тряслась от ужаса, сидя на земле у стены. — Тридцать?! Знаешь, отшибить внутренности можно уже с пятнадцати, а после тридцати уже никакой врач не спасет, потому что при таких ранах умирают если не от разрыва внутренностей, то от гангрены или заражения крови точно. А попросить ее просто купить новое блюдо — не додумались, да? Интересно, тебя бы потом совесть не мучила за то, что ты собственную соплеменницу из-за посуды убила? Ассара смотрела на куэтанца с таким видом, словно ожидала расправы над собой. — Знаешь, я бы с огромным удовольствием выдрал бы хлыстом тебя саму, но я не бью женщин — даже таких, как ты, — продолжал он, словно прочитав ее мысли. — Одевайся, а твои хозяева пусть катятся в преисподнюю со своим проклятым блюдом, пусть только посмеют на тебя руку поднять, — перевел он взгляд на Фардел. Девушка на коленях подползла к платью и принялась натягивать его с медлительной осторожностью человека, страдающего от сильной боли. Куэтанец подошел к ней и, бережно взяв ее под мышки, поставил на ноги. Служанку била дрожь, но плакать она уже перестала. Она не ожидала от врагов никакой милости, тем более и помыслить не могла о том, что один из них станет за нее заступаться, и была крайне удивлена таким поворотом событий. — Меня зовут Ини, — наконец представился ее спаситель. Он превосходно говорил по-эденийски, разве что, как показалось Фардел, порой не к месту растягивал гласные. — Меня — Фардел, — девушка посмотрела на него с некоторой опаской. — У тебя что — даже платья собственного нет? — удивился куэтанец. — Я из области Арсина, с севера, — пролепетала она. — Нас в семье было пятеро, и я, как самая старшая, первой покинула дом и пошла в услужение — родным было нечем нас кормить… Потом я жила здесь. Домоправительница дала мне два новых платья, а мое старое сожгла; оно было все залатано и не подходило для службы в приличном доме. — Хорош приличный дом, где слуг за разбитую посуду истязают, — процедил сквозь зубы Ини. — Я бы уже давно сбежал из такого гадюшника. — Я не могла уйти… я немного умею читать и писать, и иногда, когда удавалось скопить денег на чернила и бумагу, я писала родным… потом я перестала получать письма из дома, и мне пришло одно от моего односельчанина… он написал, что на севере случился ужасный голод, и мои родители, младшие братья и другие родственники все умерли, из нашего селения только тринадцать человек осталось в живых, — снова начала всхлипывать девушка. Ини покосился в сторону Ассары, которая ползком пробиралась к выходу, в душе борясь с желанием посильнее пнуть домоправительницу. — Пойдем со мной, — куэтанец взял Фардел за руку.