Deus ex Machina

      Ришелье отсутствовал при дворе долгие три недели. Он даже не смог приехать на встречу короля с испанскими послами, возглавляемыми доном Луисом Мендесом де Харо и Гусманом, племянником первого министра Испании.       Однако на аудиенции присутствовал верный Леон де Бутийе, граф де Шавиньи, который вечером того же дня приехал в Пале-Кардиналь, чтобы обсудить прошедшую дипломатическую встречу и повидать Ришелье, которого не видел со дня бала.       Герцог принял секретаря по иностранным делам в спальне, которая на время превратилась в кабинет: сюда перенесли два письменных стола — один заняли кипы бумаг и писем, за другим без устали работал отец Жозеф. Когда Шавиньи вошел в комнату, Ришелье сидел в кресле в компании монаха, который что-то сосредоточенно писал.       Кардинал был одет в простую, без кружев, рубашку, халат с неброским узором на восточный манер и мягкие домашние туфли. Без мантии, высокого жесткого воротничка и пилеолуса, с лежащими в беспорядке волосами, он выглядел поразительно человечно.       — Как же я рад видеть вас, Монсеньор! — произнес граф, горячо обнимая герцога. — Я был так обеспокоен, когда узнал, что вы не будете присутствовать на встрече с испанскими послами!       — L’homme propose et Dieu dispose*, — развел руками Ришелье и кивнул в сторону маленького столика, на котором курились благовония и стояли флаконы с настойками и лекарствами. — Я писал Его Величеству.       — Да, король показал мне письмо и много расспрашивал о вас. Когда он узнал, что я собираюсь к вам с отчетом, то потребовал незамедлительно написать о вашем состоянии.       — Что ж, в таком случае можете заверить Его Величество, что я почти здоров и непременно буду на встрече с русскими послами. Они уже прибыли в Париж?       — Да, Монсеньор. Прием состоится 27 ноября в Лувре.       Ришелье понимающе кивнул, а затем принялся расспрашивать о визите испанских послов. К его большому разочарованию, делегация дона Луиса не сказала ничего нового: все сводилось лишь к тому, что Филипп IV не намерен идти на уступки Франции и, если возникнет такая необходимость, будет отстаивать интересы государства военными средствами.       Слушая обстоятельный рассказ Шавиньи, Ришелье недоумевал, зачем Оливарес прислал своего племянника и рекомендовал обратить на него «особое и самое пристальное внимание». Чтобы в очередной раз сказать то, что все и так знали?        — К слову, дон Луис произвел приятное впечатление. Во время обеда он увлек придворных рассказами о последних открытиях Испании в Новом Свете и о недавно основанном поселении на острове Кюрасао. В личной беседе дон Луис выражал искреннее сожаление, что вы не смогли присутствовать на аудиенции. Он много слышал о вас, а потому считал за большую честь познакомиться. Когда же он узнал, что вам нездоровится, то попросил передать вот это, — Шавиньи протянул герцогу кисет. Внутри оказалась небольшая шкатулка из дерева с экзотическом узором в туземном стиле, инкрустированная фрагментами перламутровых раковин. Шкатулка оказалась доверху заполнена черными зернами кофе. — Дон Луис выразил надежду, что дары флоры Антильских островов придадут вам сил и вернут крепкое здоровье.       Когда Шавиньи ушел, кардинал еще раз внимательно осмотрел шкатулку. Затем бесцеремонно вытряхнул ее содержимое*, взял нож для бумаг и вспорол внутреннюю обшивку. В боковой стенке оказалась маленькая записка, в которой говорилось:

      Сестры Юпитера не дремлют: волки Марса призваны к дочери Бебрика. Если Сфинкс падет, в дни Благих таинств равновесие будет нарушено.

      — Филипп стягивает армию в район Перпиньяна, — произнес кардинал и поднес краешек записки к свече. Бумага тлела, долго не загоралась. Когда, наконец, огонь почти полностью поглотил ее и подступил к самым пальцам, Ришелье бросил бумажку в камин. — Испанцы знают про заговор. Если меня убьют, их армия вторгнется во Францию*.       — Это определенно дело рук королевы. Ей все же удалось передать брату сообщение в обход Счетной части. Ума не приложу, где мы просчитались...       — Сейчас это уже не важно. Отправьте на границу надежных людей и предупредите начальника гарнизона. Мне нужны все сведения о передвижении испанских войск. Что же касается королевы... — кардинал отвернулся от отца Жозефа и тяжело оперся на полку камина. — Скажите Россиньолю, чтобы он продолжал изучать каждое ее письмо, каждую записку.        — Хорошо, Монсеньор. Это все?       — Пока да. Остальное будет уже после разоблачения.       Отец Жозеф собрал документы, над которыми работал, и аккуратно разложил на столе. Кардинал тем временем задумчиво смотрел на огонь.       — Монсеньор, как ваш исповедник я считаюсь своим долгом предостеречь вас от мстительности. Помните, что жестокость разъедает, словно скверна, и погружает душу в омут греха.       В блестящих, прозрачно-серых глазах Ришелье закипели отсветы пламени.        — Королева должна понести наказание, как и другие участники заговора. Она предала Францию, короля...        — И вас?        Ришелье побледнел.       Отец Жозеф понимал, как опасно и неприятно для кардинала было поднимать эту тему, но он чувствовал себя врачом, который должен разбередить рану, чтобы очистить и вылечить ее.        — Где же тогда грань между справедливым возмездием и местью? — усмехнулся кардинал.        — Если вы преступите степень необходимого, то сразу же окажетесь за этой гранью. Я понимаю вашу боль, Монсеньор, но, прошу, не губите себя.        — Позволив себе полюбить ее, я уже безвозвратно погубил свою душу и обрек себя на вечные муки.        Герцогу было тяжело стоять. По-прежнему избегая встречаться взглядом с капуцином, он вернулся в кресло. Последствия нервной лихорадки давали о себе знать — Ришелье ослаб физически, но, что было еще хуже, ослаб духовно. Мэтр Шико дважды перечитал «Анатомию меланхолии», однако ни кровопускания, ни успокоительные, ни шоколад, прописанный герцогу для активизации жизненных сил, не смогли рассеять болезненной печали*. Тоска медленно оплетала кардинала, прорастала ползучими корнями прямо в его душу, вытягивала из нее все силы.        — И все же помните, Монсеньор, что гнев и обида заставляют совершать поступки, о которых приходится жалеть. К тому же, истинная любовь, даже если она была попрана, чуждается зла.        — Я попробую это запомнить, — ледяным тоном произнес Ришелье.        Разговор был окончен.