Глава 23 Премьера
Дворцовый театр заполнялся гостями. Пилястры, венчавшиеся золотыми капителями, резная мебель, обтянутая блестящим шелком, драгоценные камни и жемчуг, украшавшие высокую публику, — все тускло поблескивало в приглушенном свете зрительного зала. Дамы, обмахиваясь веерами, распространяли в душном воздухе бархатный запах духов и ароматических масел. Публика собиралась, чтобы насладиться зрелищем. Проходя мимо Людовика, придворные замолкали и почтительно кланялись. Сам монарх тем временем что-то оживленно обсуждал с господином первым министром и мэтром Корнелем. Окружающие не могли не заметить, что король находился в прекрасном расположении духа, улыбался и даже шутил, что было редкостью в последнее время. Ришелье же, напротив, был особенно задумчив и немногословен — он лишь задал несколько вопросов драматургу о сценографии и механике постановки. Остальное же время герцог молчал и будто бы даже тяготился необходимостью участвовать в беседе. Придворные склонялись к мысли, что причиной тому было дурное самочувствие министра, который теперь совершенно не мог обходиться без трости и с заметным усилием выдерживал долгие светские мероприятия. Все это давало королевскому двору еще один повод для сплетен, а в некоторых даже вселяло надежду. Разговоры стихли, когда в сопровождении нескольких дам появилась Анна Австрийская. Не отвечая на поклоны, она направилась прямиком к монарху. — Мы все с нетерпением ждали вашего прибытия, Ваше Величество, — с мягкой улыбкой произнес Людовик, беря супругу за руку. Он проводил ее к креслу в первом ряду: королева села по левую руку от монарха, а господин герцог — по правую. От пристального внимания придворных не ускользнуло, что Анна Австрийская не поприветствовала Ришелье и что она избегала даже смотреть на него. Не укрылось это и от кардинала, но королева уже не могла еще сильнее ранить его своим безразличием. Однако присутствующих, включая короля, удивило не только это. — Ваше Величество, — поворачиваясь к супруге начал Людовик, — почему вы надели этот браслет из черных сапфиров? У нас ведь не траур, а вечер наслаждения искусством. Неправда ли, герцог? — монарх улыбнулся, глядя на Ришелье. Министр почтительно склонил голову. — Прошу Ваше Величество простить меня. Впредь я буду внимательнее при выборе драгоценностей. Людовик бегло взглянул на королеву и рассеянно кивнул, как будто уже забыл, о чем шла речь. Поправляя кружевной воротник, он вновь обратился к Ришелье: — Надеюсь, сегодня мэтр Корнель нас не разочарует. В противном случае вам придется лишить его денежного содержания, — со смехом добавил он и тут же залился чахоточным кашлем. За сценой началось движение, голоса понемногу стали стихать. Перед зрителями была готова развернуться трагедия.***
— Быстрее, быстрее, быстрее! Черт вас раздери! — потрясая кипой бумаг, негодовал месье в одежде испанского гранда и с напомаженными волосами. Его подведенные глаза страшно сверкали на фоне бледного от пудры лица. — Если хотя бы что-то пойдет не так, я вышвырну вас отсюда и собственноручно сожгу этот проклятый театр! Мы играем перед Его Величеством, и я не допущу, чтобы наш театр скатился до халтуры «Бургундского отеля»!* — Все готово? — спросил подошедший к актеру месье в темном костюме. — Пока все идет по плану. Дай Бог, отыграем, как задумали. — Дай Бог! — эхом отозвался месье, промакивая платком испарину, выступавшую на лбу и больших залысинах. — Я до сих пор не уверен, правильно ли мы поступаем. Такой риск! Если бы здесь не был замешан наш Сфинкс, я бы... — Куда!? Куда ты их тащишь, черт возьми!? Оставь пистолеты здесь! Я сам ими займусь! Актер оставил реквизит и поспешил скрыться с глаз разъяренного предводителя труппы. — Все, все приходится делать самому! — драматично произнес Мондори* и разразился тихими ругательствами. Немного успокоившись, он вновь обратился к собеседнику. — Не переживай, Пьер, я уверен, что покровители искусства и войны нам сегодня будут благоволить. В конце концов, кто-то должен бороться с бороться с этим узурпатором! Корнель кивнул, несколько раз вздохнул, снова промокнул потевшее лицо платком и поспешил вернуться в зрительный зал: сегодня он сидел позади короля, чтобы в любой момент быть готовым пояснять, отвечать на вопросы и слушать комментарии Его Величества. Мандори же остался за кулисами, чтобы продолжать бушевать. Его крики были слышны даже в отдаленных комнатах, где актеры заканчивали одеваться. — Он всегда так орет? — спросил Аксель фон Дитрихштайн, вздрагивая от очередного раската проклятий. Ардель невозмутимо поправила кружева на лифе платья и посмотрелась в зеркало: — Затяни посильнее. — Ко второму действию ты или задохнешься, — ворчал молодой человек, воюя со шнуровкой корсета (ему пришлось приложить немало усилий, чтобы затянуть его еще на пару миллиметров), — или ленты не выдержат и лопнут. — Ну что ж, тогда весь театр увидит чуть больше, чем предполагал наш драматург. — Намного больше! Там полный зал принцев, герцогов, богатых графов и маршалов. Вдруг чье-то сердце не устоит перед твоей блистательной красотой, и я лишусь самого дорого сокровища, которое у меня есть? — Тогда тебе придется вызвать соперника на дуэль. Немецкому льву ведь ничего не будет стоить растерзать противника? — А если это будет сам король? — Тогда только смириться и порадоваться за меня, — рассмеялась Ардель и тут же отстранилась от молодого человека, который попытался ее поцеловать. — Не сейчас, Дитри! Ты испортишь мне весь грим. Мондори на куски меня разорвет, если что-то будет не так. Ты сам видел — он сегодня совсем с ума сходит... Ты останешься только на первое действие? — Нет, я останусь до самого конца. — А как же твоя служба? — Я взял увольнительную до пяти часов утра, чтобы весь этот вечер быть рядом с тобой. — Только вечер? — усмехнулась актриса, проводя кончиками перьев, которыми был украшен ее веер, по губам гвардейца. Но Аксель не успел ответить: из глубины театра вновь донесся громовой голос Мандори. — Мне пора! — выпалила Ардель и, прежде чем офицер успел опомниться, выпорхнула из гримерной. В день премьеры «Сида» вся труппа с раннего утра была на ногах. Под бдительным надзором Мондори, с которым, казалось, вот-вот случится еще один удар, актеры и механики в сотый раз проверяли костюмы, реквизит, сцену; слуги надраивали паркет, чистили бархат кресел в зрительном зале, меняли свечи в многочисленных канделябрах. Мондори дошел до того, что, встречая актера, заставлял его декламировать роль со случайного места. Всеобщая нервозность передалась даже фон Дитрихштайну, который пришел на премьеру, чтобы поддержать Ардель и увидеть постановку известного драматурга. Еще на репетициях Аксель приметил место позади огромной декорации, где бы он мог, не мешая труппе, сквозь щель наблюдать за действием на сцене. Оттуда был также виден зрительный зал, из темной массы которого выделялась фигура короля (он единственный оставался в шляпе), королевы, сиявшей бриллиантами и браслетом из черных сапфиров, и кардинала Ришелье, чья струившаяся красными волнами мантия подчеркивала педантичную белизну воротничка и манжет, даже в полумраке казавшихся ослепительными. Последние минуты перед началом спектакля звенели тишиной. Всеобщее напряжение будто грозило в любой момент лопнуть, как лопается от грозы свинцовое небо. Но вот на сцену вышли Химена и Эльвира (ее играла Ардель). К их ясным и чистым голосам присоединились мягкие голоса инфанты и Леоноры, бархатный баритон дона Диего и округлый бас дона Родриго. Действие потекло, словно музыка, исполняемая слаженным оркестром. Даже неискушенный Аксель понимал, насколько блестящей была декламация актеров, насколько виртуозно они играли интонациями. После первого действия фон Дитрихштайн ненадолго отлучился. Возвращаясь на свой пост и проходя по коридорам театра, он вдруг услышал глухой удар закрывающейся двери: через черный ход за кулисы вошел мужчина и, не торопясь, уверенно направился в сторону сцены. — Месье! Месье, постойте, туда нельзя! Пытаясь остановить его, Аксель схватил мужчину за плечо и в следующее мгновение согнулся от сокрушительного удара в живот. Незнакомец отбросил офицера к стене и сбил планку, на которой были развешены костюмы и реквизит, так что задыхавшийся фон Дитрихштайн мгновенно оказался похоронен под кучей тряпья. — Mais j’aurai trop de force, ayant assez de cœur... Он быстро и уверенно идет по закулисью театра. В общей суматохе разукрашенные гримом лица и цветастые костюмы сливаются воедино. Пробираясь к выходу на сцену, он то и дело толкает актеров, грубо отталкивает всех, кто стоит у него на пути. Перед самым выходом на сцену предводитель труппы вкладывает ему в руку пистолет. — À qui venge son père il n’est rien d’impossible… — слышится со сцены. Предводитель труппы кивает. Он выходит на сцену. — Ton bras est invaincu, mais non pas invincible!* Раздается выстрел, женский крик***
Без десяти семь хозяин постоялого двора «Белый журавль» поднялся на второй этаж и после некоторых колебаний постучал в дверь комнаты, располагавшейся в самом дальнем и темном конце коридора. Eму никто не ответил. Он собирался было постучать во второй раз, как дверь чуть-чуть приоткрылась: — Чего вам нужно? Я же просил не беспокоить нас! — Покорнейше прошу простить меня, месье, но вам просили передать письмо. — Кто? — Не могу знать, месье. Господин не назвал себя. Сказал только, что это по поводу пьесы. Дверь захлопнулась, а потом открылась снова. На пороге стоял молодой человек, щеголевато одетый и при шпаге. За ним, в глубине комнаты, стояли несколько дворян и сидел немолодой священник — все в напряженном молчании. — Давайте же его сюда, — нервно произнес дворянин, едва ли не выхватывая письмо, — и проваливайте отсюда. Когда хозяин ушел, маркиз де ла Грамон спешно разорвал конверт и развернул записку. — Н-ну что т-т-там? Г-говорите же с-скорее! Глаза маркиза засияли. По-прежнему не говоря ни слова, он достал из ящика бутылку и дрожащими от возбуждения руками открыл ее. Раздался хлопок. Вино, искрясь живыми огоньками, полилось в хрустальные бокалы. — Господа! Сегодня знаменательный день, который непременно войдет в историю Франции и всей Европы! Всего через несколько минут мы будем навсегда избавлены от тирана и узурпатора! Заговорщики взяли бокалы. де ла Грамон посмотрел на часы: едва минутная стрелка завершила круг, как он воскликнул: — Поздравляю, господа! Герцог де Ришелье мертв! Звон бокалов слился с боем часов, которые показывали семь. Маркиз, граф де Керу, маршал Мезонфор и аббат Сюффрен дружно проскандировали «À bas le cardinal!», «Vive le Roi!» и милое сердцу «Montjoie! Saint Denis!»*. — Не могу поверить, что мы это сделали, — сказал Сюффрен, когда смех и возгласы улеглись. — Ведь сколько же было заговоров! Шале, Монморанси... И только нам выпала удача! — Честь, — поправил его Мезонфор. — Нам выпала великая честь избавить Францию от скверны. — В-вернуть власть к-королю и даровать стране свободу! — Вы правы. Что ж, если это случилось, то, значит, это было угодно Богу. — Вы разве сомневаетесь в этом? — спросил маршал, откупоривая вторую бутылку. — Я думаю, покойный герцог успел изрядно надоесть даже Господу, раз тот позволил убить его. Сюффрен с укором посмотрел на Мезонфора. — Ну же, господа, давайте оставим это. А то наш почтенный аббат обвинит нас в богохульстве! — М-мне и-интересно, к-как там сейчас герцог и Ее Величество? О-они же о-оказались в с-самом центре событий. — Надеюсь, у них все в порядке. Им выпала трудная роль — первыми столкнуться с потрясением короля. — А я, знаете ли, им даже завидую, — ответил маркиз. — Хотел бы я лично посмотреть, как кардиналу приходит конец! Но придется, видимо, довольствоваться рассказами и придворными сплетнями. Да кто там еще, черт побери? — де ла Грамон встал и направился к двери. — Во имя всего святого!! Я же просил не беспокоить нас!!! Готовый низвергнуть на хозяина и слуг поток проклятий, он распахнул дверь и тут же замер. То, что увидел маркиз де ла Грамон, потом не раз являлось ему в кошмарах. Из темноты на него смотрело лицо убитого кардинала Ришелье. Желтовато-белое, с острыми чертами, оно висело в пустоте коридора и смотрело на него прозрачно-серыми, глазами, в которых маркиз вдруг увидел собственное отражение. От ужаса де ла Грамон не смог даже перекреститься: он лишь качнулся, инстинктивно отступая назад. — Кто там, Эжен? Из темноты вырисовалась рука. Тонкая и бледная, она была обрамлена кружевом, надорванным в нескольких местах, и будто бы тянулась к маркизу, готовая схватить его и утянуть за собой во тьму. Сверкнул крест, и де ла Грамон увидел, как по груди и рукам кардинала струится бордовая кровь. — Да кто там, черт возьми? У вас такой вид, будто вы узрели самого дьявола! — С моей стороны было бы, конечно, самонадеянно тягаться с прародителем зла, но все же вы не так далеки от истины. В ярко-освещенный квадрат комнаты вступил кардинал Ришелье. Он снял капюшон плаща и обвел взглядом онемевших заговорщиков, которые не то в ужасе, не то в недоумении смотрели герцога, живого и невредимого. — Я, кажется, успел вовремя? — Ришелье взял со стола пустую бутылку из-под вина. — Бургундское «Клу Романе»? Неплохо... Но я ожидал чего-то более оригинального и... праздничного? Сегодня ведь день, «который непременно войдет в историю Франции и всей Европы». Не так ли, маркиз? Первым от внезапного появления герцога пришел в себя граф де Керу. Пользуясь тем, что герцог повернулся к де ла Грамону, он выхватил шпагу и хотел было нанести удар, но кардинал молниеносно вытащил из своей трости скрытый клинок и приставил его острие к горлу графа. Послышались щелчки десятка взводимых курков. Только сейчас заговорщики обнаружили, что в темноте коридоре стояли до зубов вооруженные гвардейцы. — Еще один шаг, месье, и вы будете убиты, — бесстрастным тоном произнес Ришелье. — Вы и так наделали уже слишком много глупостей. Не усугубляйте свое и без того удручающее положение. Маршал Мезонфор, все это время стоявший в стороне, решил воспользовался общим замешательством и стал медленно продвигать к окну. Комната находилась на втором этаже и выходила на заснеженную улицу: прыжок с такой высоты был опасным, но давал неплохие шансы на побег. Пока Ришелье давал отпор графу де Керу, маршал незаметно приподнял засов. Оставалось только дождаться подходящего момента. Ждать пришлось недолго. Маркиз де ла Грамон, окончательно пришедший в себя от страха, в безнадежном отчаянии выхватил шпагу и кинулся на герцога с криком: — Неужели ты никогда не сдохнешь!? Мезонфор с силой метнул пустой бокал в сторону кардинала: хрусталь с грохотом разбился над головами Ришелье и маркиза, осыпая их осколками. Грянули выстрелы: комнату заволокло плотным пороховым дымом, сквозь который можно было рассмотреть лишь черно-красные тени и услышать бряцание шпор. Ришелье подбежал к раскрытому окну и выглянул на улицу. Гвардейцы, караулившие дом снаружи, вытаскивали из сугроба неудачливого Мезонфора. — Для военного господин маршал слишком недальновиден, — произнес кардинал, прикрывая окно. — Отлично сработано, капитан! Сен-Жорж приложил два пальца к полям шляпы и подошел к герцогу. — Вы порядке, Монсеньор? У вас на манжете кровь. — А, пустяки! Это все чертов бокал! Ришелье спрятал клинок в трость и приложил к порезанной руке батистовый платок. — Куда прикажете теперь, Монсеньор? Домой, во дворец? — Нет, капитан. Теперь мы отправляемся в Лувр.