Глава 25 По делам их узнаете, кто они* (часть 1)
Утром Ришелье, вместе с отцом Жозефом, отправился в Бастилию, чтобы побеседовать с арестованными заговорщиками. Начать кардинал решил с Эжена де ла Грамона, который накануне проявил особую прыть: бросился на него со шпагой и даже был ранен гвардейцами. — Врач еще вчера осмотрел его: ранение легкое, так что жизни маркиза ничего не угрожает, — рассказывал капитан Шарль дю Трамбле, комендант крепости*. — Однако, боюсь, Вашему Высокопреосвященству все же не удастся с ним поговорить. — В чем дело? — нахмурился кардинал. — Видите ли, он немного... не в себе. Всю ночь умолял стражу дать ему свечей и нес какую-то околесицу. Будто бы вы, Монсеньор, наблюдаете за ним из темноты и хотите забрать его на тот свет. Ришелье и отец Жозеф в недоумении переглянулись. Перед тем как войти в камеру, капитан дю Трамбле обнажил шпагу и велел страже на всякий случай быть наготове. Эжен де ла Грамон сидел на тюфяке из соломы в самом дальнем углу. Увидев кардинала, он побледнел, глаза его округлились: — Это ты, — дрожащим голосом произнес маркиз. — Ты пришел забрать меня за то, что я убил тебя! — Вы ошибаетесь, месье. Я жив и пришел, чтобы просто поговорить с вами. — Нет... Нет, ты врешь! Я вижу на тебе кровь... Ты весь в крови! И даже твои руки... — указывая на красную сутану Ришелье, продолжал де ла Грамон. — Ты ведь их тоже всех убил, да? — Нет, месье, они, как и я, живы. Вам не о чем беспокоиться, — спокойно ответил герцог и бросил косой взгляд на отца Жозефа и капитана дю Трамбле: оба брата выглядели озадаченными и растерянными. — Я просто хочу... — Нет! Нет, не приближайся! Пожалуйста, — взмолился де ла Грамон и обхватил голову руками. — Это ведь не я убил тебя. Это все он, он! Этот проклятый итальянец! Он обещал убить тебя, потому что она этого хотела... Но это не я! Не я! Пожалуйста, оставь меня... Речь маркиза, который опустил голову к поджатым коленям, стала совершенно неразборчивой из-за постоянных всхлипов. Ришелье был настолько подавлен видом человеческого безумия, что даже не сразу смог оторвать взгляд от де ла Грамона и уйти. — Я надеюсь, Шарль, остальные в более подходящем состоянии? — спросил отец Жозеф, когда они покинули камеру. Капитан дю Трамбле заверил, что остальные в полном порядке и предположил начать допрос с аббата Сюффрена, который проявил себя самым благоразумным из всех арестованных. «Неужели они настолько были уверены в успехе предприятия, что мое появление в буквальном смысле свело их с ума?» — думалось кардиналу. — «Но откуда такая убежденность? И кто та женщина, о которой болтал маркиз?». Как и сказал комендант, Сюффрен с истинно христианским смирением принял постигшее его несчастье и не собирался отпираться. — Разве я могу что-то отрицать? — с виноватой улыбкой, говорил он. Аббат выглядел, как напроказивший ребенок. Весь его облик был настолько нелепым и жалким, что, при виде него, кардинала одолевало чувство, близкое к отвращению. — Заговор провалился. Быть может, это даже к лучшему... — Знаете, я не люблю кровь, — в ответ на вопросительный взгляд кардинала продолжал Сюффрен. — Я пытался уговорить их не убивать вас. Может быть, как-то отстранить от дел, настроить против вас короля. Но не убивать. Ведь это же смертный грех. А убийство кардинала – тем более. Сейчас мне кажется, что Господь оказал нам великую милость. Он позволил нам спасти душу, уберег от преступления, которое обрекло бы нас на вечные муки ада. И теперь мы должны искупить греховность своих намерений. — Если вы так «не любите кровь», то почему же вы сразу не отказались от участия в заговоре? — Я не мог. То есть, мне не оставили выбора. В одно из воскресений, в конце августа, я вернулся из Лувра домой и обнаружил, что там меня ждет странный человек в маске-бауте. Судя по костюму и шпаге, это был дворянин. Держался он очень уверенно, если не сказать даже бесцеремонно. — Он представился? — Нет, он отказался назвать свое имя. Сказал лишь, чтобы его звали «Итальянцем». Ришелье нахмурился. Снова итальянец, и снова в маске. Неужели отец Жозеф прав, и он ошибается в Мазарини? — И вы согласились выслушать этого наглеца? — У меня не оставалось выбора. У незнакомца было ко мне письмо, написанное рукой Марии Медичи. — Марии Медичи? — кардинал нахмурился и принялся перебирать узор набалдашника на трости. Отец Жозеф еще быстрее заскрипел пером. — Да. Я и сам, признаться, был удивлен. Мы не общались с Ее Величеством с самого ее отъезда в Брюссель*. И вдруг письмо! — Что в нем было? — Я... Я не могу вам сказать, — смущенно ответил Сюффрен и опустил голову. — Господин аббат, — нетерпеливо произнес герцог, — вы, кажется, забываете, где находитесь. Это допрос, а не салонная беседа. — Да... Да, я понимаю... Как вы знаете, большую часть времени я был духовником королевы-матери. Как и приличествует христианке, она поверяла мне на исповеди все, что происходило с ней греховного. В письме, которое передал Итальянец, говорилось, что, если я откажусь поддержать заговор, она распустит в свете слухи, которые будут содержать интимные подробности вашей с ней любовной связи, и устроит все так, будто бы это я выдал тайну ее исповеди*. Даже сквозь полумрак комнаты отец Жозеф увидел, как Ришелье побелел. Его тонкие, бескровные пальцы судорожно сжали трость. — Она писала, что в этом случае вы расправитесь со мной самым страшным образом, поэтому мне лучше согласиться один раз поучаствовать в хорошо продуманном заговоре, чем всю жизнь опасаться вашего гнева. В случае удачи она обещала мне должность архиепископа Лиона и кардинальский сан*. — Где это письмо? — После того, как я прочел его, Итальянец на моих глазах сжег его в камине, чтобы не оставить улик. Он вообще запрещал нам вступать в переписку друг с другом. Говорил, что все письма, в том числе членов королевской семьи, проходят через ваши руки. — Как же вы тогда поддержали связь? — Итальянец отправлял посыльного к одному из нас. Дальше новости передавались по цепочке. Не знаю, как другие, но я получал сведения преимущественно от Ее Величества. Мы часто виделись с ней в коридорах Лувра, когда я приезжал к королю. — Сколько раз вы встречались с Итальянцем? — после недолгой паузы спросил Ришелье. — Всего дважды. Один раз, когда он пришел ко мне домой. Второй раз — у королевы. Это было в первых числах сентября. Но я не помню точной даты. Именно тогда было решено, что покушение состоится на премьере спектакля. Кардинал встал и заходил по камере. — Кто должен был убить меня? — Я не знаю. — Господин аббат!.. — Я, правда, не знаю! Итальянец лишь сказал, что вас застрелят прямо со сцены. Но он не сказал, кто будет стрелять. — В чем же тогда была ваша миссия? — После вашего убийства я должен был заняться душой короля. Поддержать его, помочь пережить утрату. Итальянец говорил, что Его Величество очень привязан к вам, а потому ваша смерть станет для него тяжелым ударом. Кроме того, я должен был внушить королю мысль о милосердии, чтобы он простил участников заговора. Некоторое время Ришелье молчал. — Итальянец – у него был иностранный акцент? Аббат задумался: — Он носил маску, которая искажала голос, поэтому я не возьмусь утверждать наверняка. Но я не услышал ничего странного. Напротив, для иностранца он говорил очень чисто. Я об этом подумал, когда он показал мне то письмо... Кардинал молниеносно приблизился к Сюффрену. — Если хотя бы один человек, — леденящим душу тоном прошипел Ришелье, — хотя бы одно живое существо на свете узнает содержание этого письма и уж тем более «подробности», я сделаю так, что вы позавидуете всем покойникам с Монфокона*. Аббат содрогнулся: тонкие пальцы кардинала, словно когти хищной птицы, сжимали трость; на совершенно белом лице страшно блестели прозрачно-серые глаза со зрачками-точками, безжалостно пронзавшими собеседника. Руки аббата задеревенели: с большим трудом он смог коснуться своего креста и выговорить «К-клянусь Б-богом!». Словно крылья летучей мыши, полы плаща взметнулись, и герцог с беззвучностью призрака удалился.***
— Куда теперь? — спросил отец Жозеф. — Здесь, в конце галереи, поместили и графа де Керу, — отозвался дю Трамбле-младший, запирая многочисленные замки. — С ним тоже не должно быть проблем. Я таких видел не один десяток: сначала гордые и непреклонные, клянутся, что не скажут ни слова. Но стоит только чуточку пригрозить... — капитан беззвучно рассмеялся. Ришелье кивнул. Казалось, он даже не услышал, что сказал комендант. Его занимали совсем другие мысли, и отцу Жозефу думалось, что он даже знает, какие. Дю Трамбле подвел спутников к одной из дверей. — С вашего позволения я ненадолго отлучусь — нужно принять доклад начальника стражи. Если вам что-нибудь понадобится, скажите Жаку, — капитан кивнул в сторону солдата, который вытянулся по струнке и отдал честь. Граф де Керу встретил Ришелье и отца Жозефа гордым молчанием. — Месье де Керу, — начал капуцин, — вы обвиняетесь в государственной измене, заговоре против короля и покушении на убийство первого министра Франции, герцога де Ришелье. Вы признаете свою вину? Граф не отвечал. — Своим молчанием вы делаете только хуже, месье, — невозмутимо продолжал монах. — У нас есть все доказательства вашей вины, у нас есть свидетели. Отказываясь говорить с нами, вы лишаете себя возможности облегчить совесть. — Совесть? И это вы говорите про совесть? Вы, который полностью подчинил себе короля и забыл о долге служить ему? Который душит страну своей тиранией и налогами, а сам купается в роскоши дворцов и поместий?! Который уничтожает каждого, кто не согласен с ним?! Ришелье стоял, опершись на трость, и мрачно смотрел на молодого человека. В голове вдруг снова всплыли слова, сказанные заговорщиками в день премьеры. В их глазах он тиран, узурпатор, скверна, которая отравляет жизнь Франции и короля. — Месье, — продолжал бесстрастный голос отца Жозефа, — вы делаете только хуже. Вы лишаете себя последней надежды на монаршее снисхождение. — Так, значит, вы уже отождествляете себе с м-монархом? Капуцин тяжело вздохнул и приоткрыл дверь: — Жак! Пригласите сюда Роже. Нам не помешает его помощь. — Ч-что вы с-собираетесь делать? — Ничего. Просто хотим пригласить для вас более терпеливого собеседника. Через несколько минут тяжелая металлическая дверь отворилась, и в темницу вошел мужчина, чье лицо было закрыто глухой черной маской. Он приветственно кивнул кардиналу и монаху и бросил рядом с де Керу большой мешок, в котором что-то тяжело лязгнуло. — В-вы хотите п-пытать м-меня? В-вы н-н-не посмеете! — испуганно взвизгнул граф. — Если вы согласитесь ответить всего на несколько моих вопросов, Роже тотчас же уйдет, — заговорил, наконец, кардинал. Его глухой голос звучал спокойно, но как-то отчужденно. — К-какие в-вопросы? — Например, зачем вы вступили в заговор против монархии? — Это н-неправда. Они должны б-были убить только вас. Капуцин кивнул палачу и тот принялся раскладывать свои инструменты. Ришелье замутило: если граф будет упорствовать дальше, ему придется целиком перепоручить допрос отцу Жозефу, который был определенно менее впечатлительным. — Н-н-нет! П-п-пожалуйста! — в панике выпалил де Керу и упал перед герцогом на колени. — Это чистая п-правда! Т-так х-хотела к-королева! — Анна Австрийская? — Д-да. Это б-было ее у-у-условие. Н-н-никто н-не должен был у-умереть, к-кроме в-вас. Она т-так и с-сказала. Что в-вы с-сами д-должны расплатиться за с-свои г-грехи. — Кто придумал план? — спросил герцог, тяжело опираясь на трость. — Э-это все ит-т-тальянец! Т-т-тот, в м-маске! Это он все придумал! — Кто это был? Чем сильнее граф нервничал, тем мучительнее заикался: — Я... Я н-н-не знаю. Он в-всегда был в м-маске! Г-г-говорил, что нам н-н-необязательно знать, к-к-кто он. Г-главное, что его п-послала М-м-мария М-м-медичи. Упоминание Анны Австрийской, страстно желающей его смерти, вызвали в душе Ришелье новую волну не то злости, не то обиды и глубокого отчаяния, которые мгновенно отдались в голове тяжелой дурнотой. «Закончите без меня», — шепнул он отцу Жозефу и вышел. Сквозь закрывавшуюся дверь кардинал слышал крики де Керу, который умолял простить его и не оставлять наедине с капуцином.***
Отец Жозеф вышел от графа через полчаса. Солдат проводил его на вершину одной из башен Бастилии. Ришелье что-то живо обсуждал с Шарлем дю Трамбле, который указывал то в сторону мелкой россыпи домов в Сан-Мандэ, то в сторону Венсанского леса, раскинувшегося на подъезде к Шарантону. — Капитан любезно вызвался показать мне местные красоты, — с улыбкой сказал герцог монаху. — Вид отсюда открывается, действительно, прекрасный. Монах посмотрел на расстилавшийся перед ним пейзаж. Ледяной туман, мучавший Париж последние недели, рассеялся. Мороз приятно бодрил и освежал, а прозрачный воздух делал очертания даже самых далеких предметов четкими и яркими, радуя глаз, утомленный призрачной пеленой метели. Шарль дю Трамбле чуть поклонился и деликатно оставил брата наедине с Ришелье. — Как вы себя чувствуете, Монсеньор? — спросил капуцин. — Кажется, я еще не совсем здоров. Временами меня мучают страшные головокружения на грани обморока. И вот... — кардинал взглянул на отца Жозефа и неловко улыбнулся. В душе он страшно злился на себя за нервность, впечатлительность и физическую слабость, неприличные человеку его возраста и статуса. — Вы просто очень устали, Монсеньор, — мягко произнес монах. — К тому же, в помещениях ужасно сыро и душно. Я с трудом дождался окончания допроса. — И как все прошло? — После вашего ухода граф стал намного разговорчивее. Роже даже не пришлось пускать в ход свое искусство. Правда, из-за сильного заикания де Керу, его историю пришлось слушать очень долго. — Что же он рассказал? — То же, что и Сюффрен. В августе к нему наведался Итальянец с письмом от Марии Медичи, в котором она обещала, в случае успеха, наградить его титулом герцога и замками во Флери-ан-Бьер и Рюэй-Мальмезон*. — Какая наглость... Она угрожала ему? — Да. В случае отказа от участия она обещала донести на него за разгром и ограбление католической церкви. Дело в том, — продолжил монах в ответ на искреннее удивление кардинала, — что во время битвы при Авильяне* юный граф де Керу вместе с маркизом де ла Грамоном состояли в армии Монморанси. Во время штурма города они так увлеклись, что ворвались в церковь святого Иоанна и, сломав что-то из мебели и повредив картину Феррари*, забрали какие-то ценности. Так сказать, в отместку савоярам. Командование было слишком увлечено пленением Дориа*, поэтому в общем хаосе преступление осталось незамеченным. Граф и маркиз спали спокойно ровно до недавнего времени, пока не получили письмо от Марии Медичи. — Де Керу рассказал что-нибудь про Итальянца? — К сожалению, ничего нового для нас. — Скверно... Что ж, остался еще Мезонфор. Посмотрим, какова его версия произошедшего. — Монсеньор, если желаете, мы могли бы отложить допрос на другой день или же я мог бы поговорить с ним сам. — Не беспокойтесь, я уже в полном порядке. Лучше покончить с этим сейчас. Тем более, что впереди у нас с Вами еще много других, не менее важных дел.***
Маршала поместили на одном из верхних этажей. Когда кардинал и монах вошли к нему, Мезонфор стоял у маленького, в полтора кирпича, окна и смотрел на очертания Сен-Антуанского предместья. — Странно, что вас поместили в камеру с окном, — будто невзначай произнес Ришелье. — Но я надеюсь, господин маршал, что вы будете сегодня более благоразумны. — Я так понимаю, вы пришли допросить меня? — спокойно спросил Мезонфор, потирая запястья и бросая беглый взгляд на посетителей. — Ну что вы. Официальный допрос будет несколько позже. Пока я хочу просто поговорить вами. — В таком случае, я имею полное право отказаться. Я буду говорить только с членами следственной комиссии и королевскими судьями. — Что ж, это ваше законное право, — смиренно произнес кардинал, бессильно разводя руками. — Только не думаю, что вы действительно захотите им воспользоваться. — Это угроза? — Скорее, «дружеское предупреждение». — Я благодарен вам за участие и дружеское расположение, — ядовито отозвался Мезонфор, — однако я все же предпочту говорить в официальной обстановке. — Даже если это вызовет последствия? — Я не боюсь ни вас, ни ваших уловок, герцог. Даже если вы решите пытать меня, я все равно не буду сотрудничать с вами. Я не отрицаю своей вины, но наказание я хочу понести от короля, а не его слуги. Отец Жозеф нахмурился и взглянул на кардинала. Несмотря на оскорбление, Ришелье сохранял поразительное спокойствие. Даже не верилось, этот человек своим гневом сумел до полусмерти напугал аббата. Кардинал неспешно заходил по комнате. — Видите ли, господин маршал, каждый, даже самый незначительный поступок, имеет последствия, — красно-белое одеяние Ришелье и тонкие черты лица делали его похожим на лиса, который теперь медленно, словно играючи, подбирался к своей жертве. — В вашем случае, последствия молчания могут быть весьма неприятными. — Вы ничего мне не сделаете, — гордо ответил Мезонфор. Ришелье остановился и повернулся к собеседнику. На его губах появилась едва заметная лукавая улыбка, а бровь чуть приподнялась. — А почему вы решили, что речь идет о вас? — Что вы хотите этим сказать? — Если я не ошибаюсь, месье, Господь одарил вас прелестной дочерью, которая сейчас замужем за губернатором Сантонжа и Ангумуа и носит титул герцогини де Юзес. Но он не дал вам сына, не так ли? — Вы сами прекрасно знаете, — нахмурился Мезонфор. — Да. Но еще я знаю о некой Августине де Маи, которая два года назад в июне месяце родила мальчика, крещенного (по удивительному совпадению) именем Клод-Флоримон*. С тех самых пор вы (опять же, по удивительному совпадению) стали много времени проводить в своем имении рядом с Байё, где на улице Кармелиток, прямо напротив церкви святой Варвары, и проживает там самая Августина... — Негодяй! — прорычал Мезонфор. — Если вы хотя бы на шаг приблизитесь к ним, я... Маршал кинулся было на кардинала, но тут же остановился перед острием клинка, который был приставлен к его сердцу. — Вы все же слишком недальновидны, — покачал головой Ришелье. — Ведь их судьба в ваших руках. Вам нужно всего лишь честно ответить на мои вопросы. Не слишком высокая цена за спокойствие близких. Маршал дрожал от ярости. — Мне нужны гарантии, — прохрипел он. — Обещайте, что, если я отвечу на все ваши вопросы, вы никогда не тронете их! Никогда в жизни! — Я даю вам слово дворянина, — с достоинством ответил Ришелье и спрятал клинок обратно в трость, открывая себя для нападения. Как бы не ненавидел кардинала Мезонфор, этот жест и эти слова мгновенно рассеяли в его сердце всякие сомнения. Герцог был циничным и жестоким, но сейчас маршал видел перед собой благородного человека, чьи собственные представления о чести не позволяли сомневаться в чести других. Мезонфор, по-прежнему тяжело дыша, подошел к окну. — Что вы хотите знать? — Для начала, как вы стали участником заговора. Лицо маршала, испещренное морщинами, казалось серым в свете зимнего дня. Карие глаза под нависавшими бровями смотрели будто бы не в даль сен-антуанского предместья, а изучали очертания недавнего прошлого. — В середине августа, когда я ненадолго вернулся в Париж, чтобы уладить кое-какие дела, когда мне явился дворянин в маске, снять которую, равно как и назвать свое имя, он отказался. Я хотел уже было вышвырнуть наглеца вон, но он подсунул мне письмо, написанное рукой королевы-матери. — Что было в письме? — Причины, по которым я должен был согласиться участвовать в заговоре против вас. — А если точнее? Мезонфор замолчал, пытаясь побороть сомнения. — Я бы хотел быть честен с вами, месье, но мой ответ может навредить лицу, которое никак не связано с делом. — На окраинах Парижа слишком шумно. Мы с отцом Жозефом не сможем расслышать ваш ответ, — ответил кардинал и кивнул монаху, чтобы тот отложил перо. Маршал напряженно посмотрел на Ришелье и заходил по комнате. — Мария Медичи писала, что ей известно о крупных злоупотреблениях герцога де Юзеса на посту губернатора. Если бы я отказался, она донесла бы на него вам. В нынешних условиях, когда в королевстве возникли большие недоимки по налогам, это стоило бы ему карьеры и благополучия. Вы, герцог, я уверен, знаете ценность семьи и ее спокойствия, поэтому поймете меня — я не мог позволить разрушить жизнь моей единственной дочери. Кардинал задумался. — А что она предложила взамен? — Звание генерал-лейтенанта и должность командующего королевской армией*. — Недурно. — У каждого из заговорщиков была своя роль. Анна Австрийская должна была связаться с братом, Филиппом Испанским, чтобы получить военную поддержку на случай волнений. Планировалось, что она и герцог Орлеанский возьмут на себя управление государством, пока король будет оправляться от шока и оплакивать вас. Мне отходила армия; маркизу де ла Грамону и графу де Керу предстояло поднять молодое дворянство, недовольное вами. Герцогиня де Шеврез отвечала за высшую аристократию и тех, кого вы когда-то наказали. Что же касается Жана Сюффрена, то он, на правах духовника, должен был убедить короля простить заговорщиков и не сильно беспокоиться из-за убийства католического кардинала. — Кто же тогда должен был убить меня? — Не знаю, — ответил маршал. — Когда герцог Орлеанский прямо задал этот вопрос, Итальянец ответил, что это уже не наша забота. — Не слишком он вам доверял, — невесело усмехнулся Ришелье. — Он вообще нам не доверял. Запрещал искать его, вступать в переписку друг с другом. А любые наши попытки узнать весь план заканчивались тем, что Итальянец напоминал о провалившихся заговорах, чем сильно раздражал Месье. Герцог чуть было даже не подрался с ним прямо в покоях королевы. — Вы встречались с Итальянцем в Лувре? — Да, в Голубой гостиной королевы. Но это было всего один раз, в самом начале сентября. Мы обсудили общий план и договорились о способе связи. Тогда же мы узнали, что вас убьют на премьере. Ришелье нахмурился. Некоторое время он молчал, а затем вновь спросил: — У вас есть предположения, почему Итальянец просил называть себя именно так? — Откровенно говоря, я и сам об этом думал. Потому что у этого наглеца из итальянского была только маска. — У него был акцент? — Нет, не думаю. Мне показалось, что он говорил хорошо. Даже слишком хорошо, чтобы представляться иностранцем. Но на нем была маска, которая меняет голос, поэтому я не могу в этом ручаться. Отец Жозеф многозначительно посмотрел на кардинала, будто говоря: «Вот видите?». Маршал тем временем продолжал ходить по комнате. Его лицо казалось теперь совсем серым, глаза потускнели, а морщины будто стали глубже, превратив его в старика. — Благодарю вас за честность, месье, и за вашу смелость, — серьезным тоном сказал герцог. Он уже был в дверях, как вдруг остановился и повернулся к маршалу: — Господин Мезонфор, — негромко произнес Ришелье, — вы можете не беспокоиться о судьбе детей. Я позабочусь, чтобы никто не смог причинить им вреда. Даже она. Темные, грустные глаза маршала в одно мгновение озарились надеждой и признательностью. — Сердечно благодарю вас, Монсеньор, — сказал Мезонфор и отвесил искренний поклон.