Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным,
ни сокровенного, что не сделалось бы известным
и не обнаружилось бы.
Лк. 8:17
После суда жизнь в Пале-Кардинале потекла своим чередом: все так же в приемных покоях толпились просители, по коридорам сновали слуги и посыльные с донесениями; армия клерков и секретарей, чьи столы были завалены бумагами, день и ночь переписывали документы, которые потом отправлялись во все уголки цивилизованного мира. Ришелье погрузился в монотонность будней, которые состояли из разбора писем, бесконечных проектов, отчетов, ежедневных месс и регулярных визитов королю. Размеренная, расписанная едва ли не по часам жизнь, которая многим кажется скучной и отупляющей, спасительно действовала на министра, который после расправы над заговорщиками ощущал странную внутреннюю пустоту. Ришелье невольно думал о том, что отец Жозеф оказался совершенно прав в своих предостережениях: сполна отомстив своим врагам и тем, кто причинил ему боль, он не испытал ни малейшего удовлетворения: напротив, он чувствовал теперь себя как человек, который стоял посреди устроенного им же пожарища. Оставаясь наедине с собой, Ришелье невольно задавался вопросом, что делать дальше, но не находил ничего, что помогло бы ему найти ответ или хотя бы рассеять тошнотворную тоску и одиночество. А потому Ришелье поступил так, как поступал всегда в минуты душевного непокоя, — с головой окунулся в дела. В конце концов, он здесь только для того, чтобы служить государству, радеть о его укреплении и процветании. Остальное не должно было иметь никакого значения.***
В один из дней в начале февраля кардинал проходил по коридору дворца, как вдруг его слуха достиг непривычно громкий голос Шарпантье. — Это в высшей степени недопустимо! Его Высокопреосвященство щепетилен в делах, и он справедливо требует того же от своих подчиненных! Если хотя бы еще раз я увижу, что вы... — Что за шум? — спросил кардинал, бодро заходя в канцелярию. Разгоряченный Шарпантье стоял напротив молодого клерка и гневно потрясал бумагами. — А, Ваше Высокопреосвященство! Как хорошо, что вы здесь! Я как раз шел к вам, чтобы передать срочное письмо от господина Россиньоля, — с поклоном произнес секретарь и протянул Ришелье большой конверт. — Так что здесь происходит? — переспросил герцог, ломая сургучовую печать и углубляясь в чтение письма. Клерк умоляюще посмотрел на Шарпантье, но тот был непреклонен: — Господин Вильруа нарушил порядок работы с корреспонденцией и положил письма, пришедшие днем, в стопку с вечерней почтой. И, к сожалению, это не первая его ошибка. Ришелье побледнел и сверил листки бумаги между собой: — Не может быть... — выдохнул он, не отрываясь от письма. — Это было всего один раз, Ваше Высокопреосвященство, клянусь! — выпалил клерк. Его испуганные янтарные глаза бегали от Шарпантье к пепельно-белому лицу кардинала. — Просто оно было анонимное, а я тогда не знал что делать с такими... Вильруа не успел докончить. Ришелье поднял на него взгляд страшных прозрачных глаз, а затем вдруг с чудовищной силой схватил за грудки и прижал к стене. — Что это было за письмо? — прорычал кардинал. — Это было только один раз... я... клянусь Богом, я не хотел! — Что это было за письмо!? — Из Ш-ш-шевреза. Оно при-пришло несколько недель назад... Оно пришло у-у-утром, я... я не знал, что делать с анонимными... какой порядок... Кардинал держал клерка с такой силой, что тот начал задыхаться. На шум в коридор вышли секретари и прислуга, в числе которой оказался и Дебурне. Услышав крики хозяина, он вбежал в канцелярию. — Куда?! Куда вы его дели?! — тряхнул полуживого секретаря Ришелье. — Я... Я не успел и... п-положил в после... обе...обеденные... — Господин, прошу вас, пожалуйста! — взмолился Дебурне, в отчаянии хватая Ришелье за руку. — Вы же убьете его! Герцог перевел белый от ярости взгляд на старого камердинера. Словно очнувшись, он вновь посмотрел на клерка, разжал пальцы и прошептал: «Вы уволены». Затем, не говоря ни слова и не обращая внимания на ужас подчиненных, Ришелье бросился вон из комнаты. В его голове полыхала одна единственная мысль: «Нет, нет, нет! Это невозможно! Этого просто не может быть!» Кардинал вбежал в кабинет. Резким движением сбросил со стола бумаги и разложил огромную карту Франции. Дрожащими пальцами провел по линии почтового сообщения от Шевреза до Парижа. Потрясенный внезапным открытием Ришелье упал в кресло и закрыл лицо руками. — Господи, что я наделал! — надломившимся голосом прошептал он. — Что я наделал!***
— Что у вас случилось? — спросил отец Жозеф у Шарпантье и Дебурне, которые стояли неподалеку от двери в покои Ришелье. — Что-то с кардиналом? — Ох, месье, — покачал головой секретарь, — как я хотел бы знать ответ на этот вопрос! Пару часов назад здесь произошла страшная гроза. Шарпантье подробно поведал о происшествии с клерком. — К нему никто не заходил? — нахмурился отец Жозеф. — Он заперся в кабинет, — тихо проговорил Дебурне, — и никого не желает видеть. Я очень переживаю за него, месье. У хозяина не самое крепкое здоровье, совсем недавно он был сильно болен... Вдруг с ним что-то случилось? — Не волнуйтесь, — ободряюще произнес отец Жозеф и похлопал старого камердинера по плечу, — мы что-нибудь придумаем. Решение, действительно, нашлось весьма быстро. Монах знал, что в кабинет кардинала ведет тайный ход, которым они с Рошфором не раз пользовались. По счастью, двери не были заперты, и капуцин без труда пробрался в покои Его Высокопреосвященства. Ришелье сидел за письменным столом, спиной к потайной двери. По кабинету были разбросаны бумаги; на столе лежала карта почтового сообщения Франции, конверт и несколько мелко исписанных листков. Отец Жозеф мягко коснулся плеча кардинала. — Монсеньор, вы в порядке? Может быть пригласить мэтра Шико? — Нет-нет, не надо... — Ришелье обернулся: его серые глаза были красны от слез. Отец Жозеф молча налил вина в бокал, подал его Ришелье (от волнения у кардинала дрожали руки) и сел напротив. Мягко, чтобы не расстроить герцога еще сильнее, он спросил: — Вы получили дурные известия? Герцог сделал несколько глотков и, не говоря ни слова, указал на распечатанное письмо. Отец Жозеф развернул послание, в котором говорилось: Монсеньор! Сегодня около полудня в Счетную часть поступило письмо, написанное Ее Величеству Бернадеттой Мануэлой Гарсиа де Рохас. Почерк адресанта полностью совпадает с почерком, которым написаны анонимные записки, полученные Вашим Высокопреосвященством 12 сентября и 4 ноября 1634 г.С почтением,
Антуан Россиньоль де Роше
P.S. Письмо госпожи де Рохас и копии записок прилагаю.
Некоторое время отец Жозеф внимательно сверял между собой тексты. Затем протяжно выдохнул и провел ладонями по лицу, будто пытаясь заставить себя проснуться. — Так, значит, это письмо написала фрейлина королевы? — Нет. Их написала сама королева. В висках у герцога тяжело пульсировала кровь, всепоглощающее чувство вины расширялось и сдавливало грудь. В голове оглушительным эхом звучали слова, которые Анна Австрийская сказала ему в последний раз: «Когда-нибудь, господин герцог, вы поймете, как сильно вы ошибаетесь». — Почему именно королева? — нахмурился отец Жозеф. Ришелье хотел было что-то сказать, но вдруг почувствовал, как горло сковала боль. Он сделал какое-то движение рукой, будто показывая, что ничего не может поделать, откинулся в кресле и запрокинул голову. По его щеке медленно потекла слеза. Отец Жозеф отвел взгляд. Чтобы не смущать герцога и дать ему время, монах встал и долил вина в бокалы. Пили они ронский гренаш, сладковатый, с привкусом специй и фруктов, навевающий мысли о полуденном солнце и душном лете. А за окном тем временем снова пошел снег, частый и мелкий, окутывающий мир покрывалом изо льда и тумана: капуцин невольно задумался о том, что эта зима была слишком долгой: даже не верилось, что когда-нибудь наступит весна и мир снова расцветет. — Письмо из Шевреза пришло утром 4 ноября. Секретарь по ошибке положил его в стопку с послеобеденной почтой. Если бы письмо действительно написала герцогиня, оно бы не успело прийти к утру. Написав послание от имени подруги, Анна Австрийская спасала ее от суда и наказания. — А первое письмо? Ришелье сделал несколько глотков вина. Гренаш придал ему сил: на щеках кардинала появилось подобие живого румянца, а голос звучал тверже. — О первом письме королева невольно сама рассказала мне. Вчера, когда я сказал о письме герцогини де Шеврез, Анна Австрийская начала волноваться. Я еще тогда подумал, что ее потрясла весть о предательстве лучшей подруги. Она сказала, что якобы ничего не знала «о письмах», хотя я упомянул в разговоре только об одном письме! Но я был слишком поглощен своими чувствами, чтобы заметить это! — в отчаянии воскликнул герцог. — Получается, она собственными руками разрушила заговор, который имел абсолютно все шансы на успех. Ведь без писем (давайте будем откровенны) мы бы не смогли вовремя разгадать замысел заговорщиков и найти их. Но зачем? Зачем ей было подвергать себя опасности ради вашего спас... Отца Жозефа вдруг осенила невероятная мысль. Он с безмолвным вопросом посмотрел на кардинала. Они поняли друг друга без слов. — Я знаю, это будет непросто, но мне нужно поговорить с ней, — ответил Ришелье. — Я должен знать всю правду.