У пустоты так много лиц Так много масок и имён Её Великое Ничто Следит за мной со всех сторон Скольжу в себе по пустоте Ломаю шифры и замки Всегда один и против всех.(с)
Агата Кристи — Алхимик
— Если я правильно тебя понял, ты сделал что-то вроде дополнительного пространства, — тон психиатра был серьёзным, а вид он имел крайне сосредоточенный. В руке Клэптон держал блокнот и постоянно записывал за Лайошем. — Да. Но я этого не хотел… Я лишь ставил блок. — Я понимаю. Это может быть искусственно-созданной личностью? — Нет, — мотнул головой Варг. — Нет. Пласт одной личности. Глубинный. Столь глубинный, что даже в снах не проявится. Если проявится, то очень искажённо. — Ты меня всегда удивлял, но это… Подожди. Получается, что его отказ от истинного вызван вовсе не сумасшедшими чувствами к МакТавишу? — Я могу лишь предполагать. Я не психиатр. — Нет, не психиатр. Чудовище. Ты продолжай. — Я думал об этом много раз. Скорее всего, скрытая даже от него часть — бежит от сильной привязанности. Конфликтует с пластом. Отрицает саму их возможность, но при этом позволила столь тесные узы с Миро на расстоянии. — Как это вышло, если ты хотел только себя обезопасить, чтобы он ещё тогда не перерезал тебе глотку? — Потому что… Я не был уверен. Было ещё кое-что. Он… Детская влюблённость, в общем. Психиатр задумчиво погрыз кончик ручки, пристально глядя на Лайоша: тот замолчал, сжав губы. — Ты зацепился за неё и использовал как часть блока. Со временем. Верно? — Да. Но это тоже получилось случайно. — У тебя всё случайно! Но как метко! Ты знаешь, у меня полная клиника пациентов, но таких больных как ты — там нет. Даже ребёнку понятно, что проще было его пристрелить, исходя из реалий твоей жизни. Какого чёрта ты решил сделать именно это? — Я не хотел его убивать, доктор Клэптон. У меня не было такой цели. Мне… — Лайош расслабил ворот рубашки, неожиданно сдавивший горло. — Я дал слабину. Он был маленький, и у него не было выбора. — Ты и не таких маленьких красавчиков убивал, – возразил Клэптон. — Зачем вы задаёте эти вопросы? Вы же знаете ответ. И я уже говорил… — Ты поселил в омеге самого себя, а вокруг выстроил забор под напряжением. Если метафорично выражаться. Благодаря этому, омега смог пойти против своей природы, но сам даже о том не подозревает. Браво, Лайош. Я снимаю шляпу. Может быть, ты знаешь, как это из него вытащить? — Я очень медленно доходил до этого. Боялся обращаться к вам. А теперь выясняется, что потеря истинного мешает в кучу всё, абсолютно всё. Даже в учебнике это сравнили со взрывом гранаты изнутри. Все пласты сознания и подсознания перемешиваются и проступают на поверхность. Особенно при этом уровне их связи. И я уверен — внутреннего конфликта не избежать. Здоровые омеги, как и альфы, в этих случаях — проходят что-то вроде перезагрузки, — проговаривал вслух свои мысли Варг. — Это не кончится ничем хорошим, ты правильно понял. Он действительно может умереть: может стать, как Ноэль, может наложить на себя руки. А может, произойдёт элементарное кровоизлияние в мозг. Раз — и всё. Только взрыв этот медленный, постепенный. Скорее всего, пройдёт время. Я даю ему год. Лайош дёрнулся как от удара, услышав последнюю фразу. — Неужели нельзя совсем ничего?.. — Даже, если бы было можно — уже поздно, Лайош. Уже поздно. Но я поищу информацию об этом в своих источниках. Задал ты мне задачку.***
Аранис заворочался, почувствовав сквозь сон навязчивую вибрацию мобильного телефона. — Они никогда не спят, что ли? — пробурчал Дарнелл, переворачиваясь на другой бок. Альфа накрыл голову подушкой, надеясь, что вибрация прекратится. Он приоткрыл один глаз — ещё даже намёка на рассвет не было. Но вибрация не унималась, телефон двигался по постели, и Аранис сдался. — Вы, блять, на часы смотрели?! — прохрипел он разбуженным медведем. — Аранис. Альфа распознал что-то знакомое в голосе и тряхнул головой. — Аранис, что ты хотел мне рассказать? — спросил голос. — Нэйт? — он тут же проснулся и резко сел на постели. — Нэйт, это ты? — Да, Аранис… — почти прошептал он. — Что ты хотел мне рассказать? — снова спросил МакТавиш. И Варг выдохнул. — Я хотел… Что случилось? — Говори. — Я просто хотел сказать, что Лир часто падает в обмороки. Вернее, при мне дважды падал. Но я знаю, что было ещё. — Там врачи что-то говорили? — голос Нэйта звучал так, будто кто-то умер. — Нэйт, не пугай меня. Это же просто обмороки, да? — Я такие «обмороки» только у эпилептиков во время припадков видел. Аранис поёжился. Такого точно не было. — Нэйт, что с ним?! — уже зачем-то выпрыгивая из кровати, спросил Варг. — Ничего. Он в больнице. Врачи тоже сказали — обмороки. Смена климата, стресс, потеря истинного — норма жизни. Я просто… Я испугался, прости, что разбудил. Сейчас четыре утра, я на пределе. — Я понимаю. Ты меня прости, я должен был позвонить... Ничего страшного, Нэйт. Как он сейчас? Аранис правда понимал. Нэйт хотел задать вопросы хоть кому-то, потому что его тоже подтачивало чувство — «что-то не так». — Лежит, смотрит в одну точку. Молчит. Единственное, сказал, чтобы… Ладно. Неважно. Видимо, я правда, параноик. — Нэйт, наблюдай за ним, — прошептал Аранис, отстраняя от себя телефон — Нэйт уже сбросил. Единственное, что сказал Лир: «Никаких психиатров. Никаких, Нэйт. Всё пройдёт».***
Вечер накануне. Калис шёл медленно, чуть пригнувшись, будто охотник неслышно ступал по лесу, чтобы не хрустнуть ни единой веточкой и не спугнуть дичь. Он весь обратился в туго сжатую пружину, грозившую разжаться в любой момент с мощной ударной волной. Он смотрел под ноги и сжимался ещё сильнее: на полу валялись развороченные фломастеры, ошмётки каких-то тряпок, раскрытый ящик чудес, детальки «лего». Калис хмуро осматривался. Его терпение было на пределе. На лестнице лежала верхняя часть костюма волшебника. Стразы рассыпались по ступенькам, оторванный от ярких фиолетовых нашивок. Нашивки влажные, пожёванные, истерзанные, как и сам пиджачок. Калис втянул голову в шею. Потирая руки нервным движением, он приблизился к гостиной. Папа Нэйт держал вырывающегося и царапающегося Куара. Он пытался натянуть на него трусы. Этот ребёнок с завидным упрямством отвергал любую одежду. Но трусы на него надевали постоянно, буквально каждые пять минут. Объяснить зверёнышу, что люди без них не ходят, не представлялось возможным. Он пыхтел, сопел, но неизменно стягивал их с себя. Со временем он понял, что лучше делать это в укромном месте, чтобы его не начинали тут же ловить. — Ты как умудрился наесться фломастеров, мелкий? Ты что? К врачу поедем теперь, — смеялся Нэйт, пока Куар карабкался по нему, стараясь спуститься на пол и избежать экзекуции, но альфа был усерден в своём стремлении обрядить мальчонку в трусы. У Куара всё лицо было перемазано разноцветными фломастерами. Калис застыл в дверях, молча глядя на зверёныша. Его зрачки расширились, и он почти не дышал. Он долго терпел. Очень долго. Целых пятнадцать дней. Старался быть хорошим сыном и не расстраивать папу Лира. Он терпел, что во время еды, глядя на Куара — тянуло блевать. Зверёныш запихивал еду в рот обеими руками, перемазываясь в ней весь. И папа Лир заботливо направлял его руки, показывал вилки, вытирал салфеткой эту звериную морду и улыбался ему. Улыбался! И Калис тоже улыбался, теряя аппетит. Он терпел, когда Куар писал прямо в угол комнаты, терпел, когда он перемазал стены чёрти-чем, терпел, когда он кричал утром, бешено веселясь и гоняя Рамзеса по всему дому. Терпел, когда он сжимал кота в своих тонких, но очень сильных ручках, и это больше напоминало удушение. Калис держал себя в руках из последних сил, ведь он взрослый — ему целых одиннадцать лет, и ещё он очень умный, добрый мальчик. Но даже ангельскому терпению приходит конец. Поэтому он кинулся на зверёныша, который всё ещё был в папиных руках — уже в трусах. Он ударил его по голове кулаком, и Куар ответил, вцепившись пальцами в длинные волосы. Нэйт охнул, он не заметил подбежавшего Калиса, всего секунда — и дети дерут друг друга точно звери. — Калис! — рыкнул он, пытаясь разнять их так, чтоб никому ничего не сломать. — Калис, перестань! Отпусти его, и он тебя отпустит! Немедленно! Мальчик отстранился, тяжело дыша, и попытался оторвать от себя почти чёрные ручонки зверёныша, но тут ему на помощь пришёл отец. Он заставил Куара расслабить пальцы, надавив на запястья. — Где папа Лир?! — требовательно закричал Калис. — Да в чём дело, Калис? Ну, съел он твои фломастеры! Ну и что? Ему вреда больше, — попытался вразумить его отец, но мальчик дрожал и уже плакал, прижимая руку ко рту. — Там мой костюм. Он порвал костюм! — Мы купим новый. Он не стоит слёз. Перестань, Калис. Куар не понимает, — увещевал Нэйт, прижимая к плечу зверёныша, который что-то лопотал на своём языке. — Я не хочу новый! — крикнул сын. — Мне нравился старый! — Калис, это просто вещь, — гнул Нэйт. — Подойди, — мальчик пятился спиной к двери. — Просто вещь. Куар правда не специально. — Но эта вещь нравилась мне больше, чем Куар! — истерически возопил Калис, часто моргая. — Я больше не могу! — Калис! — Где папа Лир? Где он?! — Наверху, разговаривает. Нэйт опустил Куара на пол и ринулся за сыном, выбежавшим из комнаты, хлопнув дверью. Альфа обернулся на мгновение. — Сиди здесь, арабчонок. И попробуй снять трусы! — он погрозил ему пальцем, а Куар сделал вид, что смотрит совсем в другую сторону, но одним глазом косил на альфу.***
— Нет, Тай. Я пока не могу. Я знаю, что обещал начать пробы в январе. Но сейчас — просто не могу. Ты можешь начать сам… Я думаю, мы начнём съемки к апрелю… А, да. Я её помню. Рассмотри, — услышав шум с первого этажа, Лир прикрыл микрофон ладонью и заглянул в комнату. Прислушался и вернулся на балкон, где курил и разговаривал со своим помощником. Но быстрый топот ног сына на лестнице заставил Лира быстро закончить разговор. Калис вбежал в спальню и широко распахнул балконную дверь. — Что случилось? — Увези его туда, откуда привёз! — сразу крикнул он. — Или я его убью! Он всё крушит, всё ломает! — Калис, его нельзя увезти обратно. Он не животное. — В питомнике для собак ему было бы самое место, — ядовито процедил Калис сквозь яростные слёзы. — Он не человек, он не должен жить с людьми! Лир закашлялся. Теперь его часто одолевали приступы глубокого кашля, и он чуть не выплёвывал лёгкие. Жаркий, сухой климат сильно ударил по здоровью. Его всего будто выжгло изнутри. — Папа, — с дрожью прошептал Калис, протянув к нему руки. — Папа, пожалуйста, сделай что-нибудь… Омега обнял сына и поднял его лицо за подбородок, заглядывая в глаза. — Калис, пожалуйста, потерпи… — сказал он тихо. – Ты не любишь его, и поэтому, чтобы он ни сделал — тебя это злит. Ты не хочешь ничего от него терпеть. Ради меня потерпи, прошу, очень прошу… — Нет. Я не могу больше терпеть, — уже справившись со слезами, строго сказал Калис. — Я долго терпел. Я не хочу! Лир мял его волосы в руках и молчал, глядя перед собой. Увидел несколько чёрных точек — он знал, что это предвестники. — Калис… — Папа, я не прощу тебя, если ты его оставишь! Ты и папа Нэйт! Вы меняете меня на него… — Да с чего ты… — Лир пошатнулся и схватился за поручень, прижав руку ко лбу. Он уже плохо различал, что говорит сын, до него долетали лишь обрывки фраз. — Я ненавижу тебя!.. Тебя не было два месяца… Истинный!.. Ненавижу!.. Новый ребёнок!.. Лир различил за головой Калиса высокую фигуру мужа и через силу выдохнул. «Нет, только не это, нет…» Он две недели умудрялся скрывать свои приступы. Едва перед глазами начинали рябить чёрные точки — прятался. С ним происходило что-то странное, и он это понимал. Отличалось от обмороков — скорее крепкие сны без сновидений, или с ними — он не помнил. Но интуитивно не показывал это семье. Чёрных точек стало больше, а звук доходил будто через радиопомехи. У него не было шанса убежать на этот раз. Калис схватил его за руки, а пятно, обозначавшее Нэйта, подалось вперёд, увеличиваясь. И свет мгновенно погас — одним махом, как будто дёрнули рубильник в щитке.