Скалит зубы душа твоя, черный барон. И тебе никогда В небеса уже не возвратиться.
Канцлер Ги — Чёрный Барон
Он пришёл под утро. Незримо, неслышно прокрался под пологом отступавшей ночи. Дверь распахнулась, впустила ветер, как если бы он ворвался. Выдернул Лайоша из мертвенного сна, вонзаясь круглыми коленками в альковное ложе. Принёс с собой грозу, что вспыхнула, ударилась о землю громом за стеклом. Нависнув, томно потянулся, прокатил волной длинные локоны по шее, по груди, лицу. Склонился в ожидании. Лайош напрягся сквозь сладостную дрёму, из-под ресниц украдкой наблюдая. Взял обжигающе горячую ладонь в свою и прислонил к губам. Вобрал его в себя единым вдохом, вторым, третьим. Он застыл над ним и, желая вырваться, подался назад, но Лайош обхватил гибкий, крепкий стан, привлёк к себе и замер. — За что? — вязким шёпотом, на выдохе. Лайош поймал его в трепетном поцелуе, чтоб замолк и чтоб не смел. Но он высвободил влажные губы. — За что, любимый? — накрывая собой, лаская бархатом кожи, груди касаясь мягкими сосками. Лайош не открывал глаз, боясь — исчезнет, испарится. Боясь — спугнёт, и тот сорвётся с места. Ладонями обнял его лицо и одарил жарким поцелуем. — Я ведь любил тебя. Я ведь люблю тебя… — голосом своим, невыносимо близким, до слёз звенящим пустотой, безжалостно ужалил, заставил встрепенуться, приподняться, прижать к себе теснее — в жажде обладания. Невыносимой муке неутолимой жажды. Он не сдавался, отвечая, всё вопрошал… Касался — трепетно, несмело, робко. Дарил себя в последний раз. — Я мог бы подарить тебе сына, которого ты так желаешь. Я знаю, грезишь сыном, — шептал, не переставая, и Лайошу хотелось удушить. И он душил, сжимал до боли тело. — За что, любимый? Я так устал. Я так к тебе хо… — Замолчи… Гроза зарницами пылала, проникая в предел алькова сквозь радужные краски витражного стекла. — За всё надо платить, твои слова, — слова шипами роз взрывали нервы. — Ненавижу… — в последний раз овладевая, отвечал. — Люблю. Лайош сжимал, выкручивал тугие пряди, а тот смеялся, отдаваясь. — За что ты сделал со мной это? А под руками был уже не бархат кожи — густая шерсть, что в ярком зареве грозы блеснула медной рыжиной. Полосы чернели, резали глаза… Лайош встретился лицом с мохнатой мордой, с огромными глазами, что лесной пожар, распахнутыми в жажде крови. Лайош знал — это оно. Не смел сопротивляться — оттолкнулся, повалился на подушки. Час расплаты. Воздух завибрировал, оцепенело всё живое от сдавленного рыка; кровь в венах забурлила, вспенилась, фонтанами взметнувшись из вспоротой бесчувственной гортани. Тигр раскроил безжалостно клыками…***
Лайош проснулся, тяжело поднялся и осмотрелся. Он был один. Потирая лоб, зажмурился, удерживая перед глазами обрывки сна. Уже приведя себя в порядок и заплетя разметавшиеся ото сна волосы в косу, он вышел на балкон. Прислушался к утренней усадьбе, она полнилась звуками: голосами птиц, перекрикиванием работников, из-за тишины до него доносилось ржание коней, уже пасущихся в загоне. Но он уловил и посторонний шорох. За дверью спальни кто-то тихо переговаривался. Лайош ухмыльнулся и беззвучно направился на шёпот. — Не пойду… Нет. Вдруг он без косы? Или вообще голый? — Да брось, мы уже будили его. Что там страшного? — Если такой смелый, сам и буди, а я подожду! Близнецы Винс и Тео, переругиваясь, чуть приоткрыли дверь — на два пальца. Лайош подобрался на цыпочках ближе и замер. — Нет, иди ты. Клэптон тебе сказал его будить. — Да, но смотрел он на тебя! — Я не хочу огрести! — А я хочу? Ты видел, сколько времени? Лайош не любит вставать раньше девяти. — Но это же Клэптон попросил! Перебранка грозила затянуться. Лайош прочистил горло, поправил ворот и грозно произнёс: — Кто потревожил мой покой в такую рань?!.. Близнецы затихли. — Я спущу на вас пантеру, несносные дети! — почти крикнул он в самую щель и, распахнув дверь, ринулся на них. Винс и Тео завизжали, отскочили в разные стороны и тут же рассмеялись. Они любили эту игру, несмотря на то, что уже давно выросли. Если им надо было будить Лайоша — ожидали именно этого. Почему-то каждый раз они почти верили в его грозный баритон, опускавшийся до баса. — Клэптон приехал! — сказал Тео, отсмеявшись. — Он ждёт тебя в столовой, — продолжил Винс. — Ему уже подали завтрак. — Я так понимаю, остальные ещё спят, — произнёс Лайош, уже идя по коридору между близнецами. — Ага, — кивнули светлыми головами. — А вы почему в такую рань не спите? — А мы… Мы... — Не ложились? — догадался он. — Мы писали! — Что написали? — Рассвет, конечно же, — усмехнулись они в один голос. Лайош поправил накинутый поверх домашней рубашки лиловый халат в золотых прожилках узора и вошёл в столовую. Близнецы тут же уселись на высокие табуретки у бара и склонились над тарелками с дымящимися тостами. Клэптон встретил Лайоша улыбкой и приветственно помахал своей резной тростью из красного дерева с чёрным набалдашником. Старику было уже под восемьдесят, и пусть он был подслеповат на оба глаза, подёрнутых тусклой пеленой прожитых лет — оставался в прекрасной для своего возраста форме. Во взгляде сквозила живость ума, которую он всегда старался скрыть, а в теле оставалась непреклонной крепость духа — из-за чего даже разбитые подагрой кости не мешали ему двигаться, излучая силу. — Доброе утро, — кивнул ему Лайош, опускаясь на стул. Повар уже и ему приготовил завтрак и налил в стакан свежевыжатый, морковно-яблочный сок. — Доброе, Лайош. Прости, что без предупреждения. Я только из Ратимора, решил наведаться к тебе. Лайош бросил быстрый взгляд на затылки близнецов — мальчишки не отвлекались от завтрака и бесконечной болтовни между собой. — Как спалось? — продолжил Клэптон, кусая тост. — Не жалуюсь. Как ваше самочувствие? Они перекидывались общими фразами ровно до тех пор, пока близнецы не закончили завтракать и не покинули столовую. — Ездили к МакТавишам? — Я там был проездом. Дела кое-какие с хосписом. Решил заскочить к ним и напроситься на ужин. Оказалось, что они уже вернулись, мне улыбнулась удача. Мне хотелось увидеть Лира, — просто ответил доктор, пожав плечами. Лайош хмыкнул. К еде он не притрагивался, но стакан сока осушил залпом. Клэптон задумчиво вертел в руке чашку с кофе, не спеша говорить дальше. Варг не задавал вопросов, размышляя о своём. Врач сам прервал молчание: — Я спросил его, помнит ли он, как началась вся история с истинным… — испытующе глянув на Лайоша. И тот вздрогнул. — И? — равнодушно спросил Варг. — Мне было трудно с ним говорить, — перескочил Клэптон. — Очень. Он говорил мало, оборону выставил такую, что я едва не поверил в его спокойствие. Но он выдал себя, очень сильно выдал. — Чем? — Не могу объяснить. Но страх я увидел. И боится он меня. Лайош склонил голову набок, сжав губы. — Я знаю, что тебе интересно. Ты меня не обманешь, — прищурился доктор. — Ты уже весь извёлся. Гложет вина. У него очень интересный случай — он сопротивляется памяти. Он же знает, что ты всё подстроил, но упорно тебя отрицает. Уцепился за сына как за последнюю соломинку. Нэйт сказал мне про обмороки. Но это нормально в случае потери истинного. Также, от Нэйта я узнал, что у Лира синдром «заснувшей омеги». И это тоже нормально, оно проходит. Но тревожные звоночки уже есть… — искоса поглядывая на Лайоша, Клэптон провёл языком по губам. — И меня это настораживает. — Может, ему удастся просто пережить, как и любому другому омеге, — предположил Лайош. — Он близок к безумию. Его изнутри раздирает. В каждом жесте и взгляде — напряжение. Он из последних сил напрягается, чтобы скрыть своё состояние. Ему успешно удаётся это с мужем. — Он что-то вспоминает или что? — Этого я точно сказать не могу, но вполне возможно. И знаешь… Хоть мне уже и помирать пора, и единственная радость в жизни — вкусная еда, хотя у меня и рецепторы все стёрлись, и повидал многие случаи… Я буду очень опечален, если он умрёт раньше меня. Этот мальчишка крепко запал мне в душу ещё тогда, когда ты только нашёл его. Если забыть о том, кто я… Чисто по-человечески я уже сейчас испытываю тоску. Он так изменился. Он ломается и вот-вот разломится. Неужели зря он столько выдержал, чтобы сейчас… — Перестаньте, — прервал его Лайош. — Я не хочу это слушать. В конце концов, он нам никто — ни вам, ни мне. — Сам себе врёшь, — горько усмехнулся Клэптон, поднимаясь. — А я ведь знаю, что выть будешь громче всех.***
Лайош безжалостно давал вороному коню бессчётных шенкелей, подстёгивая бежать галопом быстрее, бил кнутом, заведя руку назад, и Заур мчал его вдоль леса, хрипя от усталости. Вот уже больше двух часов Лайош наматывал круги по усадьбе, глядя только вперёд. Бёдра и поясница ныли, затекли — он ехал без седла, сильно сжимая Заура, он не останавливался, вцепившись в длинную гриву коня, почти лёжа у него на крупе с расплетёнными волосами.