"Стань за моей спиной. Гибкие пальцы вздрогнут. Прошлое пахнет мглой. Опустошенность взора. По мостовой шаги. Речная гладь как омут, безмолвно шепчу, а ты, ты – болью своей изогнут".(с) Помни Имя Своё
Миновал июль. Подходил к концу август. В духоту Карсиса врывались первые осенние ветра. Кружили редкую опавшую листву, блуждали сквозняками меж узких улиц. Дожди всё чаще прибивали пыль к мостовым. Прохлада была подобна глоткам ключевой воды. Лир сидел верхом на стуле подле раскрытого настежь окна. Обе створки болтались, поскрипывая. Порывы ветра обдавали лицо. Омега сложил руки на спинке стула и раскачивался на двух ножках. Тихий стук в дверь, и он обернулся. Во взгляде его не было привычной мути: чистый, ясный, тёмный, бархатный — это сразу бросилось в глаза вошедшему. Лайош прикрыл за собой дверь. — Я не помешаю? — Проходи. Будешь гостем. Лайош впервые пришёл к нему с тех пор, как навещал Лира в последний раз. Тогда тот крепко спал, как ему казалось. Лир развернул стул, посмотрел в упор. Ничего враждебного в его лице Варг не обнаружил. Подошёл ближе, протянул коробку конфет горького шоколада. Омега принял и тут же зашуршал целлофановой обёрткой. — Неожиданно, — проговорил он, уже подняв картонную крышку и выудив круглую увесистую конфету. — Я не забываю старых друзей. Как ты поживаешь? — Варг разместился на краю постели, украдкой рассматривая неказистую обстановку больничной палаты. — Твоими молитвами, Лайош, твоими молитвами, — Лир откусил половину конфеты, хотя мог запросто забросить её в рот целиком. Повисло неоправданно-тяжёлое молчание, и он посмотрел на своего гостя. Тот перебирал пальцами по углу матраса. — Клэптон уже перестал ставить на мне опыты… — Опыты? — прервал его Лайош. — Ну… Исследования. Всё одно, — Лир отложил коробку на подоконник, расправившись со второй половиной конфеты. — Ничего не говорит. По-моему, он чем-то недоволен. Ну… Или озадачен, — пожал плечами омега и уже внимательно посмотрел на Лайоша. — Выписывать, тем не менее, даже не думает, — усмехнулся и поиграл бровями. Варг тоже усмехнулся, уловив смешливую интонацию. — Это не моё дело, но Клэптон сказал, что Нэйт давно не навещает тебя. — У него дела, — просто сказал Лир и перевёл взгляд на свои пальцы. — Ты себя не слышал? Ты не знаешь, что ты сказал? Уму непостижимо, но я поверил в то, что ты сказал в беспамятстве! — Да что я такого мог сказать?!.. — Что любишь… — А что ты хотел услышать во время секса?! — Любишь не меня. Сказал, что любишь Лайоша! Лайоша, Лир! И как сказал… О, Святые Патроны… Лир поднялся со стула и приблизился к Варгу, заложив руки за спину. А тот, бездумно оглядывая палату, наткнулся на пластиковый стаканчик с пилюлями. Омега слегка улыбнулся, заметив это. — После обеда выпью. Лайош на мгновение прищурился, и Лир поспешил его отвлечь. — Я уже полтора месяца отсюда не выходил, — вздохнул, облизнул губы. — Хочешь в Ремо? — после недолгого раздумья спросил Варг. Лир ясно видел растерянность: она сквозила в каждом жесте и взгляде всегда уверенного мужчины. Это было странно, слишком странно. — Я бы уже куда угодно поехал, лишь бы поехать. Оба умолкли. Лир опустился на матрас рядом с Варгом. Пауза затянулась. — Зачем ты пришёл? — Хотел повидаться, — мгновенно откликнулся Лайош, коснулся зубами нижней губы. — Слабая причина. Ты никогда ничего не делаешь просто так. — Когда-то надо начинать. — Схоластика. — Так бывает. — Нет. — Перестань, Лир. — Зачем? Посмотреть, во что я превратился?.. Позлорадствовать? — Это ещё к чему? — Лайош. — Лир! Столкновение напряжённых взглядов, с нажимом, с прищуром. — Ты ни во что не превратился. По тебе не скажешь, что ты лежишь в больнице несколько месяцев, — со вздохом проговорил Варг, проведя ладонью по своему затылку. — Не надо, — взмахнул рукой Лир. — Я и сам знаю, на что похож, но… — Что «но»? — Не знаю, кто я. Лайош шумно втянул воздух носом. — Ты не пьёшь таблетки. Сколько? — Что? — с недоумением спросил Лир, вскинувшись. — Ты не пьёшь их. От них ты должен спать. Или быть сонливым. — Они бывают разные. Тише говори. — Значит, всё-таки не пьёшь. Лир порывисто поднялся, с брезгливостью посмотрел на стаканчик с пилюлями, уголки рта дёрнулись. — Скажешь Клэптону? — Лир, ты делаешь хуже себе. — Ты ничего не знаешь. — Должен знать Клэптон. Лир навис над ним, уперев ладони по бокам от бёдер Лайоша. — Есть одна загвоздка. — Ну? — Клэптон думает, что я болен. — Это не так? — Я здоров. Я здоров, Лайош! — Тогда почему ты здесь? Лир не ответил. Молча сверлил взглядом. — Ни тебе, ни Клэптону не понять. — Лир, потеря истинного… — Потеря истинного сделала тебя психически больным. Потеря истинного делает из людей душевнобольных девиантов с бессонницей, кошмарами наяву, потеря истинного расшатывает внутренний баланс и иначе как пилюлями, которые свалят коня дней на пять глубокого сна, его не восстановить! Ты себя слышишь? — прошипел омега и оттолкнулся, подался назад. — Но ты же не спишь. — Ты много знаешь. Клэптон тебе всё рассказывает? Лайош осёкся, но тут же нашёлся: — Об этом все знают, включая Дара. Клэптон не выдаёт медицинских тайн. — С этим вопросом таблетки справились. Я сплю, Лайош. Прекрасно сплю. Твоими молитвами, — в голосе послышался яд. — Проблема решена, но я по-прежнему здесь. Почему? Ответь мне. Благо курс уколов закончился, но он скоро начнётся опять.***
Варг слушал его, слышал энергию в голосе, видел возродившуюся силу в теле и задумался о том, не ошибся ли Клэптон. Ведь он прочил Лиру скорую смерть, но тот совершенно не походил на умирающего. И он хотел жить. Лайош узнавал своего фаворита. Может… Всё действительно закончилось? Но Клэптон не отпускает его. Старик всегда знал, что делает, Варг не мог припомнить, чтобы он ошибался. Но Лир явно хотел жить. Усталость отпечаталась на лице, но разве из-за этого людей держат в психушках? — Я не знаю, — крутанув головой, раздражённо сказал Лайош. — Не знаю! Я не в ответе за решения доктора Клэптона. Возможно, он видит проблему, которую не видишь ты. Лир прижал пальцы к губам, требовательно глядя на Варга, будто он может ответить ему на все вопросы. — Я не скажу. В конце концов, ты взрослый мальчик. Но здоровых здесь не держат, Лир, — очередной вздох. — А Калис? — Калиса сюда не привозят, — отрезал омега. — У меня ещё дела в городе. Я приеду за тобой вечером. Поговорить с Клэптоном? Лир скрестил руки на груди, подошёл к окну и поставил ногу на стул. Только сейчас Лайош заметил, что тот одет в больничную одежду: белые, почти серые мешковатые штаны и такую же кофту с длинными рукавами. — Я сам. Лайош подошёл к нему со спины, ненавязчиво положил ладонь на плечо и крепко прижался губами к мягким волосам на затылке омеги. — Я приеду, — повторил он, закрыв на мгновение глаза, а потом отстранился и быстро вышел из палаты.***
Ветер блуждал в помещении, Лир опёрся руками на подоконник и уставился на дворик. Вокруг фонтана гуськом ходили пять пациентов. Ещё четверо играли в мяч. Просто, как дети бросали его друг другу. Бродить неустанно по комнате, украдкой выглядывать в окно или любоваться безупречной белой штукатуркой; касаться лица, волос, заламывать руки, вытаскивать изо рта таблетки, едва сестра выйдет за дверь, плеваться ими в стену, глуша крик ярости, терпеть сухие слёзы; путать сон с явью, наблюдать смену пейзажа за окном, вялое шевеление во дворе; часами лежать на койке, даже не глядя в сторону стопки уже запылённых книг, не прикасаться к планшету; порой брать в руки карандаш или кисточку, водить ею по мятому листу и вспоминать, вспоминать, без конца вспоминать, пытаться разобраться в перемешанных образах — что было на самом деле, а что — лишь приснилось; плутать по лабиринтам прожитого, будучи свободным от страха потери; не чувствовать будущего, теряться во мгле ночи, которая отличается от дня лишь отсутствием света — вот и все, что наполняло существование Лира последние месяцы. Поэтому, когда пришёл Лайош, он не сильно удивился, не сильно усердствовал с ненужными вопросами. Он был просто рад. Массивные ворота, обвитые декоративно насаженным плющом раскрылись перед ним. Туманная гладь бескрайних просторов постепенно открывала возвышенную над влажной после дождя дымкой молочно-жёлтую усадьбу с устрашающими башенками по сторонам. Её вид сдавил сердце омеги кольцом тоски. На пухлых бледных губах появилась грустная улыбка. На крыльце весело плясали три собаки, встречая хозяина и его гостя. Лир без опаски погладил каждую по голове, а они всё не унимались, пружинили на задних лапах, стараясь подпрыгнуть повыше, облизать лица. Чёрные глаза, острые уши, разномастная окраска псов ярко выделялись на фоне сумрачного пейзажа. Голова кружилась от воздуха, а ощущение свободы пьянило, но не верилось, что он сейчас не в больнице — всё виделось добрым сном о минувших годах. В доме почти ничего не поменялось. Убранство не претерпело резких изменений, Лир всё узнавал. Но здесь пахло людьми, зеркал в обширном коридоре поубавилось. «Дети побили», — подумалось ему. От Лайоша Лир узнал, что Шарлиз по-прежнему в Каледоне, как и Мэл. Хотя насчёт последнего были сомнения, но в Карсис он не возвращался. Это было неудивительно для старшего омеги. Шарлиз же пыталась пробиться в мир кино, брала эпизодические роли, но ничего серьёзного ей сыграть пока не удавалось. Аранис и старшие близнецы занимались делами клана в офисе в центре Карсиса и не возвращались уже несколько дней. Дарнелла Нэйт отпустил две недели назад, и сейчас писатель навёрстывал упущенное: в основном проводил конференции, дружеские встречи, и тоже нечасто появлялся в Ремо. В усадьбе находились только младшие близнецы. Лир давно их не видел. Из забавных синеглазых карапузов они превратились в стройных смазливых омег. В последнее время они сильно увлеклись верховой ездой. Когда Лир ужинал за одним столом с Лайошем, мальчишки вернулись с верховой прогулки. Облачённые в облегающую песочного цвета амуницию, они ворвались в столовую и тут же рванули к холодильнику. Раскрасневшиеся и счастливые, со сбившимися по шеям на бок, кое-как завязанными терракотовыми платочками. Поздоровавшись с Лиром, наперебой начали рассказывать о том, как Винс едва не свалился с коня, а Тео застрял в стременах и от природной неловкости спешился со своей андалузской кобылки кубарем. Лир сдержанно усмехался, слушая этот рассказ, Варг продолжал ковыряться в тарелке, изредка кивая и вставляя краткие комментарии. «Его определённо что-то гложет» — подумал Лир, наблюдая за ним. Хоть этот выезд был ему в радость, сказывалось то, что он уже три недели не принимал таблетки. Нервозность вырывалась наружу хаотичными почёсываниями рук, боков и точки между бровей. Он часто прикасался к лицу. Ему чудилось, что сам воздух Ремо обостряет и так восприимчивое сознание. Перед ним навязчиво представали образы прошлых лет. Близнецы вызвались побродить с ним по территории, пока Лайош побеседует с Коди Кводом. Вид этого беты, что уже был в летах, заставил сердце Лира болезненно сжаться. Он не поскупился на крепкие объятья, но уставился при этом на лестницу. По ней шёл Миро. Призрачный, совсем молодой, ещё не тронутый ужасами последней войны, с яркими глазами, густой русой порослью на подбородке и доброй, до щемящего чувства, улыбкой. Лир сильнее зарылся лицом в седые волосы Квода.***
На серо-синем небе неровными мазками: багряными и фиолетовыми, отметились сумерки. Появились первые звёзды. Лир не прислушивался к щебету младших Барнсов, они неустанно тыкали пальцами по сторонам и что-то показывали. Когда они проходили мимо огромной конюшни, оттуда донеслись фырканье и тихое ржание засыпающих коней. За зданием находился массивный ангар, почти примыкающий к конюшне. Лир подмечал каждую деталь. Сквозь туман месяцев, проведённых в бесцветной больнице, любая краска ласкала взор, звуки запоминались, каждый был пронзителен и прекрасен, а запахи были ярче — омега дышал полной грудью. Сарайчик, в котором он провёл много дней, обучаясь владению ножа, и округа вдруг осветились ярким солнцем его шестнадцатой весны. И Лир услышал собственные, фантомные, радостные визги. Он помнил, как учился вслепую попадать в яблоко, помнил, как оно хрустело; помнил и вкус кисло-сладкого сока. На этой полянке Миро держал его на лапах, оттачивая приёмы ударов. Здесь они играли с собаками дни и вечера напролёт. По дорожке, отсыпанной щебнем, омеги минули сарайчик. Из-за дальнего корпуса усадьбы показалась высокая сферическая крыша зверинца. Рычание, повизгивание, шипение и щебет — полился с той стороны громким сонмом незабвенной мелодии отрочества. Лир ускорился, не обращая внимания на близнецов. Каждый шаг наливался всё большей силой, которой питало его само Ремо, и вот он уже быстро нёсся наперерез, свернув с дорожки, по коротко-стриженной, хрустящей траве, глядя перед собой, расстегнув пуговицы лёгкой куртки. Ремо будоражило, дарило радость и… Лир запнулся, остановился. Холод вдруг пробрал его тело, забравшись цепкими пальцами под одежду. Множество снов и видений он забывал, от них оставался только липкий пот и ощущение ужаса. Ремо дышало, трава дыбилась от ветра, дыбилось и что-то внутри. Со стороны пруда донёсся грохот отбойного молотка, ритмичные удары замолотили по вискам. Он двинулся медленнее, кто-то взял его за руку, потряс и потянул. Лир смиренно пошёл вслед за Винсом или Тео — он их не отличал, да это было и неважно. Он морщил лоб. В груди колотилось сердце, бешено и неумолимо, в такт молотку. Много месяцев «что-то» крутилось внутри, рвалось на свободу, но воздух Ремо, отравленный, пропитанный кровью, слезами и потом… Пронзённый смехом, лаем, криком... Он будил. Мысли не оформлялись в нечто конкретное, но упорно застилали глаза размытой пеленой, привлекая внимание. Вольеры были такими, какими Лир их помнил: застеклённые с наружной стороны зверинца, с высокими сводами, а в двух шагах от границы топорщились острыми кольями кованые оградки. Омега остановился возле пустынных лисиц-фенеков. Две спали, а одна сидела у противоположной стены и, развесив огромные «эльфьи уши», смотрела прямо на него. Её большие чёрные глаза впотьмах сияли как ночное небо, усыпанное звёздами. Лир тоже смотрел на неё какое-то время. Пушистый хвостик фенека чуть подрагивал. — Это Эллиас. Недавно он прокусил Эрнесту ногу. Та ещё зараза, — подал голос близнец слева. — Лир, ты наверное, не видел… Они появились у нас два года назад… — Кого не видел? — Пойдём… Лир освободил руку из цепких пальчиков. — Мальчишки, я вам благодарен. Но… — Хочешь побыть один? — заглянул в лицо юный Барнс. Лир улыбнулся, нельзя было посмотреть на эту милую мордашку без улыбки, на эти светло-синие наивные глаза. — Да. Хотел бы. — Как скажешь, — и близнецы поспешили в сторону главного корпуса усадьбы. Лир остался один. Медленно пошёл вдоль оградки, задевая рукой острые наконечники. В темноте и тишине зазвучали цикады. Пахло животными. Возле него закрутился доберман Варга, который встречал их ещё на входе. — Присматриваешь за мной, Раэ? — усмехнулся Лир, глядя не на вольеры, а на небо. Оно клубилось синевой, смазанной оттенками красного, мириады звёзд кружились сами и кружили голову. К отдалённому отбойному молотку присоединилась пила, царапала по нервам, громко жужжала по дереву. Раэ медленно трусил рядом, опустив голову, принюхиваясь к чему-то в траве. А потом запрыгал, судя по всему, за невидимым для Лира кузнечиком. Пёс забавно пыхтел, падал на передние лапы, оттопырив зад, и снова пускался в порывистый бег, замирал, принюхивался, возвращался к Лиру и тыкался мокрым носом в руку. Невдалеке, с задней части зверинца раздавались приглушённые, но высокие звуки. Омега нахмурился и целенаправленно зашагал к источнику. Тихое подвывание или короткий лай, а потом резкий как будто смешок с присвистом. Раэ остановился, повёл напряжёнными, стоящими торчком ушами и припустил вперёд. — Гиена, — Лир перешагнул через заборчик и положил ладонь на стекло, пытаясь разглядеть получше. По бокам вольер был подсвечен, и в этом свете на серо-палевых шкурах проступали объёмные чёрно-бурые пятна. На белом песке с клочками редкой травы сновали три зверя. Внимание омеги привлекли полукруглые заострённые ушки. Где-то он это уже видел. И давно и недавно одновременно. Массивные чёрные челюсти, блестящие обсидиановые носы и такие же глаза. Две гиены были поменьше, а одна побольше. Она тыкала лапой в песок, редкие камушки беззвучно стукались о стекло. Животное стояло близко к заграждению. Вилял чёрный ошмёток кустика хвоста. Две другие сновали друг перед другом, чуть припадая на передние лапы и покусывая шеи и холки: игриво, но с рычанием. У них были мощные, длинные шеи, но звери почему-то всё время опускали голову вниз. Лир наблюдал за ними, часто и тяжело вздыхая. — Я поздно узнал, что гиены плохо выживают в неволе, — тихо проговорил неведомо откуда взявшийся Лайош. Лир не услышал его шагов. — Сначала их было шесть, но они клановые звери, им нужна большая стая. За два года умерло три. А у этих деформирована психика. Омега медленно отстранился от стекла. Лайош стоял совсем близко, в двух шагах, и курил. Молча протянул ему сигарету и прикурил от своей же. Лир глубоко затянулся. — Никогда не видел вживую. — Потрясающие звери. Удивительные, пугающие, — со сдержанным восхищением проговорил Варг и приблизился ещё на шаг. «Любишь не меня. Сказал, что любишь Лайоша». Молоток и пила унялись. Ночь наполнилась густым и навязчивым стрекотанием цикад и сверчков. «Я люблю тебя, но это мой секрет, тигрёнок, который я не могу доверить даже тебе», — шептал ветер и ночные насекомые. Лир сам не понял, как это произошло, но обнаружил, что обхвачен двумя крепкими руками; он был сжат и почти придушен мёртвой хваткой на шее; другая прохладная ладонь вмялась в его поясницу… Жаркий, невыносимо жаркий поцелуй, едва уловимые запахи зелёного яблока и мяты окутали, поработили. Тихие, судорожные вздохи и полустоны, касания губ, соприкосновение языков, близость тела Лайоша. Лир сам вцепился в его плечи, вдавившись грудью в грудь, отвечая на требовательный и властный поцелуй. Дыхание перехватило. Глаза закрылись сами собой. А в висок вонзилось копьё боли. Когда-то давно это уже было… В траве дымились две сигареты. Отстранились друг от друга одновременно. Не произнесли ни звука. Но боль не унялась, свербела в висках, расползалась по окружности головы. Никаких видений не последовало, но Лиру показалось, что он уже знает.***
Лайош ничего не сказал Клэптону. Те обеденные таблетки Лир смыл в унитаз. На тумбочке ждала новая порция. Сестра зашла и попросила принять их сию минуту. Он вернулся за пятнадцать минут до вечернего обхода. Послушно взял стаканчик и опрокинул пилюли в рот, потом осушил стакан воды до дна. Благо, никому не приходило в голову проверять его под языком. Едва сестра вышла, он сплюнул пилюли на руку и бросил в раковину, включил воду, проверил, чтоб таблетки скатились в сток. Долго стоял, согнувшись и глядя в зеркало. Не улыбался себе, его лицо перекосилось от каких-то чувств, которые он и сам не способен был описать и объяснить. Его щёки, шея, губы — ещё жгли прикосновения Лайоша, полные безумной, постоянно сдерживаемой страсти. Омега сомкнул веки. Масленые разные глаза. Раскрасневшееся лицо. Свернувшаяся на подушке коса. Жар и холод. Кнут и пряник. Пощёчины. Томление в паху. Миро. Лир зажмурился. Отошёл от раковины, не разгибаясь, и повалился на постель, согнул ноги в коленях. Тигр. Царь моего сердца. Боль. Физическая. Моральная. Ревность и ярость. Миро на смертном одре. Стон и всхлип. Лир повернулся на бок, сжав в кулак уголок простыни. Он видел это сотни раз, но теперь всё иначе. Картинки не ускользают, не рассыпаются, разбиваясь о тьму… Чёрные пятна, светлый подпушек на лбу. Рога. Нет, не рога. Уши. Он подогнул колени к животу. Светящаяся полоса, как если бы меч, с треском разрезала сферу непроницаемой темноты. Отец, что раскрывал чёрный, распоротый от уха до уха, рот. Визг и буря, земля. Чёрная пасть, огромные клыки. Картонное солнце. Всё падает, летит с картонной сцены. Чёрные пятна, округлые уши, острые кончики, светло-рыжий подпушек. «Нет» — шёпот: внутри и снаружи. Резко заскрипел матрас. Лир перевернулся на другой бок, не отпустив пропитанный потом уголок простыни. Удар по рёбрам. Поддых. Кровь застилает глаза. Нож летит, попадает точно в яблоко, кромсает. Нет, не яблоко, голову. Кровь жирными каплями течёт, закрывает видимость. Чей-то дикий предсмертный хрип. Треск разрываемых сухожилий. Грудина распорота. Гортань разрезана. Импульсами катится чёрная кровь: на пол, по ногам, по рукам, забивается в ноздри. Выцветшие зелёные глаза. Пепел. Яркая зелень глаз на загорелом до черноты лице. Скрип зубов. Тигр. Гиена. Гиена, огромная, пятнистая, хохочущая. Дыхание и стоны Миро в ухо. Но я хочу не этого. Сигара, хищная улыбка. Я люблю тебя… Я… Тигрёнок. Царь моего сердца. Рыжие волосы. Турмалиновая кошечка. Крик воронья. И страх, бесконечный страх. Но почему ты не сказал мне о ней? Почему, я бы мог… Что ты мог? Ты был всего лишь ребёнком. Что я мог тебе сказать? Я задыхаюсь. Тебе кажется. Дай… Позволь. Нет. Нельзя. Кто запретит? Но я хочу любить тебя!.. Хохот. Одуряющий смех гиены… Гиена. Один глаз чёрный, но повернулась другой стороной — синий. Удивительный, пугающий зверь…