«Дрожала на небе луна, Щенком беглый ветер скулил, Стонала от боли земля От детских невинных обид. И горькие слёзы потерь Сливались в разлук водопад...» Анита Цой — Мама
— Вот теперь он похож на тебя, Кио. — Да, мой пацан. Ножницы перестали щёлкать вокруг головы. Лир посмотрел в зеркало и бурно разрыдался, в очередной раз за этот день. В отражении был не он, а кто-то чужой. Глаза малыша припухли, рот раскрылся широким квадратом. Наружу шло бескрайнее детское горе. — Да будет тебе орать, будет. Привыкнешь. Грубые руки подхватили и прижали к твёрдому боку. Лир с бульканьем прокричал сквозь слёзы: — Хочу к маме! К маме хочу! — он выгнулся всем корпусом, замолотил кулачками мужчину по плечу. — Ну-ка, ну-ка всё! — Лира встряхнули. — Сопли утри. Сейчас же. Ты знаешь, я не люблю этого, — громыхнул мужчина, обхватил одной ладонью его голову целиком и рассмеялся. Ему вторил смех Джошуа, который стриг, и от этого Лир заходился плачем ещё больше. Его трясло от рыданий. Не смеялся только один — Клемент. Он молча постукивал карандашом по столу, когда Лира занесли в кухню. — Посмотри, Клемент. Каков орёл, а то за этими патлами и лица-то не было видно. — Вижу, отец. Лир протянул ручонки к Клементу. Тот, всё также молча, забрал малыша у мужчины. И, толкнув его плечом, унёс ребёнка из кухни. Лир ткнулся лицом в грудь старшего брата, обхватив его шею насколько мог, и вдохнул успокаивающий запах тела. — Всё хорошо, скоро мама придёт. Тише, мелкий, — увещевал скулившего Лира брат. Малыш провёл рукой по своим волосам, но не нащупал привычной лохматой гривы длинных прядей. Снова разразился плачем. Клемент целовал его виски и лоб, обнимал и поглаживал.***
— Я на полдня его оставила! На полдня! Этого хватило, чтобы ты всё испортил!.. —…Кого ты из него растишь? Девку? Он и так почти девка! —…Ты знал, как он относится к своим волосам! Ты видел, что было, когда мы пытались его подстричь в прошлый раз! — Он хоть похож теперь на пацана, а не на куклу для плетения косичек! — А лицо ты его видел? Ты видел, как он несчастен? — Я тебя умоляю, он забудет об этом уже вечером. Уймись, женщина. — О, нет. Ты перешёл границу. Он и так тебя боится… — Ты настроила его против меня. Заткнись, Ноэль!.. — Ему и трёх лет нет. Как его можно настроить?.. — Он меня даже никак не называет. — А как ему тебя называть, Кио?!.. — Отцом! — Папой. В этом возрасте — папой. Но ты для него не папа, — прошипел голос матери. — Кто же я? — рокочущий голос мужчины устрашающе повысился. Лир не расслышал ответа мамы. Он сидел в коридоре на длинном красном ковре и занимался своим автопарком из машинок всех размеров. — Ну, давай!.. — пронзительно, с вибрацией, крикнула мать. — Я знаю, ты сможешь, — добавила тише. Малыш дрогнул, но резко двинул рукой, и полицейская машинка поехала, врезалась в густо заставленный автомобилями парк. Лир голосом изобразил рёв двигателя, а в конце гортанно выкрикнул: «Трабабабах!» За спиной захлопнулась дверь. Разговор родителей стал в разы тише. Доносились только редкие фразы, которые не задерживались в мыслях ребёнка, но оседали щемящим чувством в груди.***
На синем покрывале с пятиконечными звёздами лежал на животе голенький Лир в одних трусиках. Мать сидела подле него на коленях и разводила в прозрачной ёмкости тёмно-бурую смесь. На светлом деревянном столике горела единственная свечка. — Будешь рисовать? — подперев руками щеки, спросил Лир. Мама кивнула и, подняв на него тёплый взгляд, улыбнулась. — Как это называется, помнишь? — Хна, — Лир накрыл верхней губой нижнюю и прижался щекой к мягкому покрывалу. — Правильно. Мама приблизилась и нависла над ним, прикоснулась пальцами к спине. Лир захихикал от щекотки, смесь была прохладной. Пальцы матери легко двигались по смуглой спине, вырисовывая узоры. Каждый раз мама рисовала на нём что-то новое. Лиру нравилось рассматривать потом через зеркало странные рисунки. Круги и треугольники, подобия цветов, изображения солнца и луны — часто украшали тело малыша. Мама взяла палочку с узким и тупым наконечником и начала выводить мелкие детали. Лир успокаивался, пока мать рисовала на нём, даже засыпал во время этих сеансов. И сейчас его веки отяжелели, а по телу разлилось приятное тепло. Свободной рукой она массировала ему затылок, пальцы прореживали короткие, разной длины, прядки. Лира подстригли неровно из-за того, что он постоянно вырывался и мотал головой во время стрижки. Но мама сказала — волосы скоро отрастут. Ещё она сказала, что больше его стричь не будут. А потом пришёл человек, который заставлял называть его отцом, и сказал, что он будет ходить лохматым, если ему так хочется. Лир носился по лужайке перед домом между тонких струек, вырывавшихся из-под земли. Так ему казалось. Крохотные фонтанчики обливали его бока и ноги ледяной водой, и малыш каждый раз взвизгивал. Но он постоянно бросал взгляды на дом. На крыльце сидела мать и читала увесистую книжку, ветер трепал страницы, и ей приходилось придерживать их пальцами. На голой спине Лира красовался объёмный рисунок — от плеч до самой линии трусиков, а на животе было изображено солнце, состоящие из бесконечной спирали, во все стороны от него расходились двенадцать треугольных лучей. Они с мамой их посчитали. Рисунки уже слегка посветлели и местами смазались, но всё ещё темнели удивительными узорами. В руке малыша был зажат кусок сдобной булки. Лир периодически откусывал от неё на бегу, подпрыгивал, избегал струек воды, пританцовывал, когда заметил, что на крыльцо к матери вышел одетый во всё чёрное Клемент. Склонившись, он что-то проговорил ей на ухо. Клемент был намного старше Лира. И Лир его любил. Иногда называл папой, на что тот усмехался, трепал по волосам и поправлял: «Брат». У Клемента были прямые волосы, подстриженные «под горшок», и добрые, коричневые глаза. Лир старался всё за ним повторять. Когда брат появлялся в доме — он ходил за ним хвостиком. Малыш редко его видел и скучал. Клемент часто пропадал, как и мужчина по имени Кио. Лир никак к нему не обращался. Никогда. Мама говорила — он его папа. Но малыш избегал встречи с ним, а если не получалось — молча смотрел и пытался уйти. Звал маму. После этого взрослые обычно кричали друг на друга. Устав бегать, Лир уселся на белую каменную лавочку, нагретую летним солнцем, и принялся за недоеденную булку. Он был полностью мокрый и абсолютно счастливый. Корка булки хрустела на зубах. Снова посмотрев в сторону дома, Лир увидел, что к нему бежит Клемент и зовёт по имени. Лир нахмурился и поёрзал, а потом задрал голову. С неба на него летело нечто чёрное, размахивая огромными крыльями. Он инстинктивно прикрыл рукой лицо, выставив локоть, и закрыл глаза. И в этот момент был схвачен братом поперёк живота. Другой рукой Клемент махал кожаной курткой над головой. Чёрная птица поднялась выше, недовольно каркнув. — Ворон. Ноэль, ты видела? Мать уже подбежала к ним и чуть подрагивающей, вспотевшей ладонью поглаживала Лира по руке. — Он прям пикировал. В первый раз такое вижу, — договорил запыхавшийся Клемент. Малыш повернул голову. Ворон, хлопая крыльями, опустился на водосток под крышей. Лиру казалось, что птица внимательно на него смотрит.***
По покрытой сухим вереском пустоши ветер носил густой влажный бриз с океана. Лир продрог до костей. По коже скакали целые выводки солнечных зайчиков. Вереск колол босые ступни. Лир оглядывался по сторонам: перед ним расстелилась знакомая до боли и страха бескрайняя долина. Но она дышала жизнью, пела приглушёнными из-за дальности голосами косаток. Но это не мешало страху подтачивать Лира изнутри. Чужая воля снова заставляла его двигаться. Абсолютно белая туника трепыхалась на ветру. Волосы лезли в глаза и хлестали по щекам. Только не снова. Вода обдала ступни тёплой влагой, обняла и расслабила. Лир опустил взгляд вниз: его повреждённая нога зияла ранами. Каждый шаг отдавался огненными спазмами по всему телу. Он шёл, и вода забирала боль. Я думал, всё в прошлом. Выйдя из мелкого водоёма, Лир осмотрел свои мокрые, блестящие каплями ноги и снова двинулся. Обняв себя руками, пошёл в гору, предвкушая привычный сценарий. Может быть, можно проснуться? Почему всё такое реальное? Киты смолкли. И в тишине раздался звонкий, протяжный скулёж. Он перетекал с самой хриплой ноты, поднимался, звенел, ломался и обрывался. С каждым шагом Лира громкость воя нарастала. Раньше здесь было тихо. Знакомая тропка вывела его вдоль жухлой травы к пригорку, за которым стекло купола сферического храма отбрасывало разноцветные блики, слепило глаза. Лир на миг зажмурился. Вокруг поражающего красками куста сирени с жужжанием мельтешили шмели и пчёлы. Они подлетали и отлетали, как если бы кто-то дёргал их за ниточки. Лир противостоял чужой воле — встал как вкопанный. Он не хотел заглядывать под куст, но бархатные гроздья цветов сами зашевелились, следом затрещали ветки. Потревоженные насекомые раздражённо зажужжали. Лир сделал шаг назад. Под кустом что-то мелькнуло, резануло белизной по старым ранам. Вытянутая белая морда, заострённые уши с пушистой бахромой и чёрный блестящий нос. Волк облизнулся. Показались лапы, туловище и хвост. Животное затрусило к Лиру, по дороге запрокинув голову и затянув протяжную трель. Омега бесстрашно ждал, опустившись на колени. Волк приблизился и встал, толкнувшись мокрым носом в переносицу Лира, а затем провёл узким шершавым языком по кончику носа, щекоча лицо вибриссами. Лир зажмурился и открыл глаза. Рамзес сидел у него на груди и лизал ему нос. Омега вздохнул и спихнул с себя кота, перевернулся на бок и обнял спящего рядом Лайоша со спины, судорожно выдохнув ему в шею. Сны тесно переплетались с всплесками памяти и видений. И не разобрать, где лишь игра воображения, а где — воспоминания. Но каждый свой сон Лир проживал от начала и до конца. Все голоса в таких снах звучали с многократным эхом.***
Спешный, грозный, неустанно грохочущий океан отделял от целого мира. Шум и суета, люди, бесконечная цепочка последствий — находились так далеко, что утратили материальность. Очертания лиц, слова, крики, перипетии жизней — всё это заглушалось вечными неутомимыми волнами. А Лир качался на этих волнах, его убаюкало. Но он больше не бежал ни во сны, ни от них. Просто расслабился, оставил в покое мысли и терзания. Смотрел на Лайоша и с полуулыбкой ловил каждый взгляд. Океанский воздух излечивал то, что покалечило пламя. В каждом движении Лайоша, его голосе звучал надлом. Но он не был сломлен. Калиса тоже укачало на волнах. Он не хотел уезжать. С папой Нэйтом созванивался каждый день, но до сих пор, ни разу не озвучил желания вернуться в Ратимор. Лайош вечерами учил его играть в шахматы. Калису было интересно. Учился он не очень быстро, но сам процесс доставлял ему удовольствие, постоянные проигрыши будили азарт, а если Лайош поддавался — Калис злился. Лир перевёл его на домашнее обучение — раз в неделю приходили преподаватели, давали задания и проверяли оставленные накануне. Лир не успел сказать сыну о том, что беременный. Калис опередил его. Однажды он подошёл к отцу с выражением озабоченности на лице. Лир и раньше замечал, что порой Калис исподволь бросал на него странные взгляды, хмурился на секунду и тут же отвлекался. Но в тот день сын шёл к нему целенаправленно и усиленно тёр ладонью локоть. — Что такое, котёнок? — Лир опирался на ходунки, нависнув над столешницей, и жевал горячий бутерброд. — Хочешь перекусить? — Пап. А ты… Ты не беременный случайно? — растянуто проговорил Калис, устремив взор на спрятанный за мешковатой кофтой живот. Лир не любил толстовки, но несильно округлившийся живот стал заметен на фоне его крепкой подтянутой фигуры. С этим были проблемы. Ведущему Лира врачу не нравились перекачанные мышцы пресса – это могло создавать лишний тонус. Лир как мог расслаблял мышцы и часто массировал их. К разговору с сыном он отчаянно готовился, но нужные слова никак не приходили на ум. И вот, пожалуйста. Омега так и застыл со своим бутербродом в зубах, округлив глаза. Шумно проглотив кусок, отложил остаток, обтёр рукавом масленый рот, явно оттягивая момент истины, а потом всё-таки поймал взгляд сына. Ребёнок смотрел с интересом и смятением. Лир с помощью ходунков сноровисто добрался до кресла и опустился в него. Поманил Калиса к себе пальцем и похлопал ладонью себе по левому колену. Калис осторожно сел на предложенную ногу, но так, чтобы не причинить отцу лишних неудобств. Тут же уложил голову на плечо папы. — А… С чего ты взял? — Я их слышу, — тихо прошептал Калис. — Не понял. Кого слышишь? — Их. Их два. Я долго не понимал, но… Почему ты так на меня смотришь? Я говорю что-то не то? — В том и дело, что «то». Продолжай, — Лир прижался щекой к макушке сына и стал теребить ленту, которой Калис стянул волосы в хвост на загривке. — Я искал по всему дому. — Что они говорят? — Они не говорят, — он пожал плечами. Калис всегда сообщал о таких вещах, как о чём-то само собой разумеющемся. Когда-то Лир уже пытался объяснить сыну, что не все «слышат», но мальчику явно трудно было это понять. — Что же они тогда делают? — Они… Я не могу объяснить. Это как песня косаток, но не она. Другое. Лир вздохнул, прижал пальцы к уголкам прикрытых глаз. — Почему ты не сказал? — Я собирался. Не знал, как. Думал, ты расстроишься. — Можно? — Калис потянул за край кофты Лира, приподнимая ткань. — Да. Сын задрал ему кофту до груди. Напряжённый живот, на котором просматривались очертания кубиков под натянутой кожей, едва выпирал над пахом. Калис прижал ладонь с широко расставленными пальцами к прессу и прикрыл глаза. Лир водил ладонью в области между плечом и грудью сына и ощущал, как тот мерно и глубоко дышит. — Что ты делаешь? — прошептал Лир. Иногда сын пугал его. Это был тот случай. — Просто трогаю. Так странно, — Калис повернул голову, задел лбом подбородок родителя. — Тёплый. А ты уже знаешь, кто? — Нет пока. А ты? Калис, что ты видишь? Что слышишь? Ты всегда говоришь обрывками. Сын погладил его живот и опустил кофту, отклонился чуть вбок, чтобы посмотреть папе в лицо. — Просто чувствую. Слышу не ушами. Это… Вибрации. Наверное, так. «И откуда это у тебя?..» — Понятно. И… Что ты думаешь об этом? — осторожно спросил Лир. Калис мусолил нижнюю губу. — А папа Нэйт знает? — Да. — Они от Лайоша, да? Лир снова сказал: «Да». Калис молча слез с него, сел на колени и прислонился ухом к животу, скрытому тканью. В таком положении их нашёл Лайош. Ничего не сказав, он прислонился к стене, соединил большой и указательный палец и прижал их к губам. Омега моргнул Лайошу, перебирая волосы сына.