“Приди глубокой ночью, Приди, приди, приди... Средь гулкого шелеста листьев Яркой звездой взойди. Из долгого ожидания, Из бесконечной мечты, Выйди из тайны мирозданья, Из бездонной той темноты”.(с) Д. Матковски
А может, эта дорога – без конца... Ты же сам отдал мне её!(с)
Океан Ночь — время разговоров. Ночь — время не спящего Лира. Лир говорит сквозь время. Говорит и плачет. Его слова проникновенны, а голос — обезоруживает. Ночь — время Лайоша. Время утешающего и ласкового Лайоша, забирающего боль. —...Теперь я помню, — говорит Лир. — Я так хорошо помню нашу с тобой первую ночь, как будто она была вчера. Я помню всё, что тогда чувствовал. Ты знаешь, — плачет он, — именно тогда я подумал, что вижу тебя настоящего. И я поверил, что теперь всё будет хорошо. Я подумал, я подумал... — его голос рвётся, утихает, а потом снова доносится приглушённым плачем, — что ты любишь меня. И я уже хотел всё тебе рассказать, я поверил, что ты меня поймёшь... Что ты меня спрячешь и защитишь от всего мира, как бы глупо это не звучало. Как бы наивно это не звучало. Так я думал тогда, надеялся, верил... Ты был для меня всесильным... — Лир выдыхает Лайошу в грудь. Лайош что есть мочи стискивает его руками, ощущая боль омеги в полной мере — как свою. — Ты не сдержал негласного обещания, — спустя вечность заговаривает Лир. — Ты забрал у меня то единственное, что у меня было тогда... Настоящего... Лайош рвано и поверхностно дышит через приоткрытые губы, прикрывая влажные глаза. Он глотает его боль. Забирает всё, что Лир выплёскивает. Виски сжимает тисками. Лайош баюкает его на своей груди. — Может быть, если бы ты не забрал у меня это, если бы мы попытались... Возможно, ничего бы из этого и не вышло, но было бы не так больно. Теперь я чувствую себя вдвойне преданным. Я пытаюсь понять, Лайчи, я пытаюсь... Я знаю, что это было не просто игрой. Ты и над собой издевался. Но как ты мог... Потом... Ни одна ночь не проходит без слов о Миро. Лайош зажмуривается, испускает придушенный стон в волосы Лира. — ..Перечеркнул всё. Отдал меня Миро, истинному. Я чуть умом не тронулся, когда ты смотрел на меня и него... И курил. И эта страшная улыбка. Её я помнить не хочу. В ту минуту я умер, Лайош. Ведь тот я — всё помнил. И ты... Ты тоже помнил... Так может быть... Всё ложь? — Лир поднимает плещущие слезами глаза. Его дрожащие губы приоткрыты. Он ищет в глазах Лайоша ответ. Лайош не может сдержать своих слёз, глотает огромный, едва умещающийся в горле ком. Смотрит в глаза потерявшегося мальчика и понятия не имеет, что ему ответить. Как он мог? Как... Он спрашивает себя вновь и вновь, но нет ответа, который бы всё объяснил на самом деле. “Я мразь...” Слёзы катятся по лицу омеги, заливая не прожитые годы. — Я так тебя любил... — шепчет Лир. — Господи, как я тебя любил... — он закрывает глаза, откидываясь на подушку. Лайош не выпускает его из рук. Говорить он не в силах. — Ты помнишь тот день, когда я напился шампанского? Лайош шепчет нечто невразумительное, блуждая ладонью по животу Лира. — Ты сказал про Руди и Локо... Никогда больше так не говори... — Лир прерывается на едва различимый скулёж. — Никогда!.. — Прости, — собираясь с последними силами, выговаривает Лайош. — Прости меня, ублюдка... Прости, если можешь, — плачет уже он, целуя солёным ртом лоб любимого. Он ломается, его выгибает изнутри. Лир умеет забраться шёпотом, дыханием, слезами в самую душу. Лайош ему позволяет, даёт разворотить там всё. Пусть это принесёт ему хоть минуту покоя. Пусть это даст ему хотя бы час спокойного сна. Лайош хочет, чтобы он говорил ещё. Он получает извращённое удовольствие от этой пытки. — Я извёл тебя своим нытьем, — шепчет омега сдавленно, через силу, его глушат рыдания. Бьют ознобом изнутри. — Я не могу заткнуться. Заткни меня. — Говори... Говори, любимый... — Лайош целует его, оглаживает пальцами влажное лицо. — Отдай мне всю боль... Говори... — Я не хочу тебя любить... — давится Лир, его лицо морщится от напряжения. — Лайчи, как мне понять... Я не могу разобраться... — он прижимается мокрым лицом к груди Лайоша. Тот всхлипывает, выдавая протяжный, хриплый стон, качает Лира на руках. Зажмуривается. — Не могу разобраться в твоей жестокости, отделить её от твоих настоящих чувств. Ты не человечески жесток к себе и ко всему живому... “Я тоже не могу...” Ночь — время бесконечных слёз. Время, когда океан умолкает. Время, когда затихает весь мир. Ночь — время боли и памяти.***
— Аранис, пять утра. — не слушающимся голосом произнёс Лайош вместо приветствия. — У меня три часа ночи. Лир лежал, приподнятый подушками. Лайош сидел, запутавшись в простыне и одеяле, держа на коленях планшет. Аранис смотрел на брата с экрана широко открытыми глазами. Он был свеж и светел, будто переродился. Лайош помнил его другим. — Неожиданно. Спустя столько времени. И именно в пять утра... — Лайош, брат, включи камеру. Пожалуйста. Я хочу тебя видеть. — Соскучился, что ли? — грустно улыбнулся Лайош. — Ещё как. Лир прислонился виском к плечу мужчины, заглядывая в экран. “Включи”, — пошевелил он беззвучно губами. Братья проговорили больше двух часов. Лир держался так, чтобы не попадать в обзор камеры. Внимательно смотрел и слушал, поглаживая мужчину по руке. Аранис говорил много, взахлёб. Его радость передавалась Лиру и Лайошу, отвлекала. Омега не принимал участия в разговоре, отчасти он дремал, но иногда вздрагивал, воспринимая слова Араниса. Известие о близнецах заставило его очнуться и какое-то время сосредоточенно внимать. Когда разговор зашёл о Мэле, Лир подрагивал сквозь дрёму, но слышал каждое слово. Он почти провалился в тяжёлый сон, но разобрал: “Калис”, и открыл один глаз. — Необычный мальчик, — говорил Аранис. — Я видел его несколько раз и мельком... Но он напомнил мне тебя, десятилетнего. Себе на уме и очень гордый. Ты хорошо с ним ладишь? — Стараюсь. С ним непросто. Но на меня он не похож, ты увидел внешнее сходство в поведении. Насколько я могу судить, Калис совершенно другой... Породы, — Лайош положил ладонь Лиру на голову. Аранис рассказал всё, что произошло на озере в Ратиморе, включая последнюю фразу мальчика. В этот момент Лир оживился, даже сел ровно, но так ничего и не сказал. — Что планируешь делать с волчатами? — спросил Лайош. — Пока не знаю. Мы ещё не решили. Сегодня с Дарнеллом переругались в пух и перья. Ну так, технический момент. Ни с Мэлом, ни с волчатами ещё не пришли к единому знаменателю, но этот махинатор сейчас в доме, с нами. А ты бы что сделал? Лайош потёр подбородок и поймал косой взгляд Лира. — Что с ним сейчас можно делать? Уже всё, мне кажется. Ставить его к стенке и воспитывать смысла не вижу. — Но это же предательство. — Отчасти. Но изначально он хотел как лучше, — Лайош с усмешкой толкнул Лира плечом. — Хер с ним, с Ремо. Твои слова. Надо просто всё забыть. Вообще всё. И жить дальше. Всем нам был урок, который мы ещё не до конца поняли. — А с волчатами? Я просто... Разрываюсь. Мне радостно из-за близнецов, я даже описать не могу, что тут сейчас творится, эйфория!.. Но с другой — столько проблем. Столько злости. — Дети есть дети, Арани, сколько бы лет им не было. Вы с Даром разберётесь. Радость тоже надо уметь пережить. — А ты философом стал. Причём конкретным, — хмыкнул Аранис. — В Карсисе пообщался с Клэптоном. Он заразил меня, видимо, — Лайош ощутил, как Лир вздрогнул и откатился на постели дальше. — Представляешь, старику девяносто четыре года. — Охуеть. Серьёзно? — Я тоже удивился. Поразительно. Мне казалось, столько не живут. Тем более, оставаясь в здравом уме. Братья говорили и говорили. Уже давно рассвело, заверещали надрывно и противно чайки, когда они распрощались. Лир крепко спал, обняв подушку и свернувшись вокруг неё котом. Лайош подполз, накрыл его собой и заснул, уложив голову ему на плечо.***
Варг обожал цитрусовые соки. Он пил любой — грейпфрутовый, апельсиновый, лимонный, даже не морщась. Лир полулежал на обеденном столе и слушал, как тарахтит соковыжималка. Он сонно щурился. На плите шкворчала яичница с беконом из шести яиц. Домработник должен был прийти ближе к вечеру, убрать дом и наготовить еды на три дня. Пока мужчины справлялись сами. — Значит, ты виделся с Клэптоном, — проговорил Лир, катая рукой по столу спелое яблоко. — Я знаю, что ты думаешь, но выслушай. Я не мог не поговорить с ним. Это было на следующий день после того, как сбежал Калис. Мне было плохо. Он мой друг. И, кстати, он очень жалеет... О том, как поступил с тобой. Признал свою вину. — Что ты сказал ему обо мне? - вкрадчиво спросил Лир. — Ничего. Он больше говорил сам. И о тебе и обо мне. Клэптон... Клэптон был моим единственным другом много лет. Я доверяю ему как себе, я уже говорил, — Лайош поставил перед Лиром тарелку с яичницей и стакан грейпфрутового сока, погладил его по голове как кота. Лир сел ровно и взялся за столовые приборы. Лайош разместился рядом с ним, близко-близко. Они замолчали, занявшись своим поздним завтраком. Лир не любил говорить о Клэптоне, хоть ему и было известно, почему Лайош так ему доверяет. Он знал и о том, что психиатр спас когда-то давно его отца от венгерских военных. Но его собственные воспоминания были ещё свежи. — Лайош. — М? — Ты считаешь Калиса странным? — Я не люблю это слово. Он не странный. Просто немного другой. — Он видит странные вещи. — Я знаю. — Он говорил тебе? — удивился Лир. — Да, — кивнул мужчина. — Мы немного говорили об этом в самолёте. — Он сейчас так закрылся от меня. Всех просит ничего мне не рассказывать. У меня ощущение, что я теряю его... — Нет, Лир. Он просто... Считает себя ответственным за тебя. Не хочет, чтобы ты лишний раз волновался. Омега грустно вздохнул. — Потому что видит, как я слаб, хотя не должен. Может быть, ему будет лучше пожить какое-то время с Нэйтом и Кики? Вернуться в школу... Я хочу, чтобы ему было хорошо. Чтобы у него было нормальное детство. Мне кажется... Я только врежу ему. Лайош погладил его по шее и потрепал по плечу. — Ты нуждаешься в нём. — Да. Но это эгоистично... — Калис и сам в тебе нуждается. А сейчас не может тебя бросить. Давай подумаем об этом позже? Пусть сначала вернётся. Возможно, ему самому понравилось с Нэйтом и Кио. Лир кивнул и отодвинул пустую тарелку.***
Днём не существовало ночи. День — время изучения. Любимый цвет Лайоша — чёрный. Любимый цвет Лира — синий. Лир любит молочные продукты и мясо. Лайош — цитрусовые соки, сдобную выпечку и экзотические салаты с дарами моря. Оба читают: Лайош исторические романы, Лир — научную фантастику. Они смотрят на океан, сидя в обнимку. Оба любят движение. Лайош может часами бегать по берегу со своим псом, Лир — молотить грушу в гараже и ходить с тростью или ходунками. Лайош — меломан, разбирающийся в старинных и современных жанрах музыки, Лир предпочитает рок и народные песни. Оба они умеют петь, омега немного играет на гитаре. Оба любят машины и скорость. И оба стараются не заглядывать ни в прошлое, ни в будущее, а наслаждаться каждым моментом, проведённым вместе. Но это днём. Лайошу не давал покоя один вопрос, он смотрел на Лира и пытался предугадать, но не задавал вопросов... Будет ли омега любить его детей так же сильно, как Калиса? Он с замиранием сердца наблюдал за их общением и отчаянно хотел, чтобы его малыши получили эту удивительную ласку от Лира. О детях они не говорили практически никогда. Только отправляясь на УЗИ раз в месяц. Лайош уже не надеялся, что Лир заговорит о них, но тот всё-таки завёл разговор. — Лайчи, — позвал он, оторвавшись от книги, с которой сидел уже довольно долго. Лайош, проходивший мимо с удивлением обнаружил, что книга посвящена именам. — Как тебе имя Ноэис? — Никогда такого не слышал, — остановился мужчина в смятении. — Красивое. Переводится как “Единственный выбор”. Ты думал об именах уже? — Лир отложил книгу, зажав палец между страницами. — Честно говоря, для мальчика придумалось только одно... — Лайош отодвинул дремлющего кота и сел рядом с Лиром на тёмно-малиновый диван. — Левенте. Венгерское имя. — Левенте... — омега посмаковал имя на языке, откинувшись на извилистую спинку дивана обтекаемой формы. — Мне нравится. А для девочки? — Сложно, — пожал плечами Лайош и взял книгу Лира в руки, полистал. — Ничего на ум не идёт. Но время ещё есть. Думаю, успеем определиться, — тепло улыбнулся он и сполз на пол, на колени, чтобы прижаться щекой и ухом к животу. Он приобнял омегу за талию. — Я удивлён, что ты заговорил об этом. Лир усмехнулся и обнял руками голову Лайчи. Склонившись, он прижался губами к его голове. — Меня другое удивляет. Ты не говоришь ничего о Винсе и Тео... Мне даже показалось, пока ты говорил с Аранисом, что тебя это не особо взволновало. — Взволновало. Ещё как, — слегка похлопывая плотный животик Лира, ответил мужчина. — Просто на это сложно как-то отреагировать. Мне, во всяком случае. Да, меня это тронуло, но... Я ещё не отделил их от Ремо. А я не хочу об этом думать до поры... Ты ведь понимаешь?.. — Лайош поднял лицо. — Да. Я тоже не хочу... Мне даже стыдно за это, — отвёл глаза Лир и накрутил локон на палец. Он всегда так делал, если слегка волновался. — Толкаются, Лайчи, толкаются! Лайош прирос щекой к животу, положив на него и обе ладони. Расплылся в улыбке, ощущая толчки собственных детей. — Я сейчас расплачусь, боги мои... А потом наступила ночь. Время слов и слёз, которым не было места днём.***
Ратимор Свеча чадила, высокий огонёк пульсировал. Калис приглушил свет в комнате и просто смотрел на огонь, уложив руки на стол, а голову на руки. Завтра он вернётся к папе Лиру. Отец-альфа и Кио устроили ему прощальный вечер. Калис так объелся, что ему теперь было трудно дышать. Он слегка волновался перед отъездом, а высокий извилистый огонёк успокаивал. Вещи уже были сложены и запакованы. В комнату незаметно прокрался Куар и встал у кровати, засунув указательный пальчик в рот. За две недели мальчики неплохо поладили. Калис обернулся с полуулыбкой. — Ну чего ты такой грустный, зверёныш? — он всё ещё называл его так, но теперь это слово стало чем-то вроде ласкового прозвища. Даже папа и Кио иногда его использовали. — Скучно без тебя будет, — вздохнул мальчик и плюхнулся на кровать. Его ноги не доставали до пола, и он просто болтал ими в воздухе. — Да ладно. Ничем особо весёлым мы с тобой не занимались. — А покажи фокусы? — попросил Куар. Калис заглянул в его яркие глаза — в них отразился огонёк свечи, они светились как у кошки. — Много фокусов! — он даже в ладоши хлопнул. Калис пожевал нижнюю губу. — Ладно, будет тебе последний вечер фокусов. Пойди спроси, может, взрослые тоже хотят посмотреть. Куар подскочил с радостным воплем и вприпрыжку побежал на первый этаж, а Калис открыл свой чемодан, лежавший у кровати и достал коробку фокусника. В комнате едва уловимо пахло как будто железом. Мальчик чувствовал этот запах периодически, но как только он рассеивался — тут же забывал, не успев задуматься. Сейчас он в очередной раз принюхался и помотал головой, открыв резную металлическую коробку. Выложил спичечный коробок и набор карт. Выудил сложенную чёрную шляпу и расправил. Следом за этими предметами на постель легла волшебная палочка с крупным пластмассовым набалдашником в виде огромного алмаза, связанные между собой платки и деревянная коробочка с надписью “динамит”. Ему было уютно и спокойно. Калис уезжал с лёгким сердцем, он знал, что скоро вернётся. Даже хотел этого. Сейчас он не мог остаться, хотя папа предлагал. Калис чувствовал, что должен быть рядом с папой Лиром. Это важно, так важно, что нет в этом мире ничего важнее. На первом этаже происходило какое-то оживление. Видимо, Кио заканчивал свои дела на кухне. Его странный дядя любил мыть посуду даже больше, чем готовить. Никому этого дела не доверял и всегда приступал к нему сразу после трапезы. Всё время своего пребывания в Ратиморе Калис внимательно наблюдал за взрослыми. Их не накрывала колбочка, которая появляется у пар. Он вспомнил израненное месиво ауры, укрывавшей Лира и Лайоша, и передёрнулся. Кио и папа Нэйт ночевали в разных комнатах, их ничего не связывало кроме светлых полутеней-намерений. От этого Калису почему-то было радостно. Ещё он видел, что папа Нэйт страдает, но его личная колбочка быстро заживает. Ему не так необходимо присутствие Калиса, как папе Лиру. Поэтому ребёнок не волновался за него, ему не страшно было оставлять их. Куар оказался хорошим “средством”. А в будущем папа Нэйт планировал завести Куару щенка лабрадора. Подарок был уже выбран. Куар и не догадывался, что через три недели у него появится новый друг. Это тоже было хорошо. Даже для папы Нэйта. Калис нарядился в свой старый блестящий фиолетовый костюм. Он едва влез в него, но без одеяния никак нельзя стать фокусником. Водрузив на голову цилиндрическую шляпу, Калис полностью перевоплотился. В комнату, наконец, подтянулись все обитатели дома, и начался прощальный вечер фокусов.