Ты, Душа моя, — косолапая, Что болишь ты у меня, Кровью капая? Кровью капая, в пыль дорожную, Не случилось бы со мной Невозможное.(с)
Океан. Начало июня В маленькой детской — в прошлом гардеробной — единственным источником света были расставленные по углам три чёрные свечи. Их поставил Калис. Крошечный младенец крепко спал на небольшом диване возле кроватки. Он чмокал ртом сквозь сон. Лир сидел, склонившись над ним, и гладил по животу и ножкам, скрытым плотной пелёнкой. Омега напевал мелодию колыбельной, не двигая губами. Его глаза были закрыты. К дивану прислонялась дубовая трость. Лир сидел так уже долго. Открыв глаза, он наклонился ниже и с трепетом поцеловал малыша в лоб. Не отстраняясь, заговорил голосом больше напоминавшим шелест листвы: — Я вернусь к тебе, моя крошка. Прости, что не могу забрать тебя, ты такой маленький, и ты так нужен ему. Но если я не уйду сейчас, не уйду уже никогда. Лево, мне страшно тебя оставлять... И я не хочу, но у меня нет другого пути, мой маленький. Я знаю, что ты уже всё понимаешь, — он надавил на животик ребёнка ладонью чуть сильнее, — забери у меня всё, что можешь. Зажмурившись, омега надолго замолчал. Представлял, как его сила потоками струится по телу — в руку, а из неё — в малыша. Древние инстинкты подсказывали Лиру, как уберечь ребёнка, защитить и наполнить жизненной силой. Он физически чувствовал, как слабеет сам. Рука ныла и гудела. — Забери мою любовь, сколько тебе нужно, забери всё, без остатка, — снова зашелестел Лир едва слышно. — Мой Левенте, мой ангел, — омега не чувствовал слёз, которые бежали потоками по лицу. — Клянусь тебе, я вернусь. Лир не заметил, как в просвете от щели приоткрытой двери мелькнула и скрылась тень.* * *
Лайош ушёл в кухню. Он не мог найти себе места. Сегодня ночью Лир уходил. Поставив ладони на столешницу, мужчина покачивался взад-вперёд, глядя внутрь себя. Сколько бы он не готовил себя к этому — всё равно оказался не готов. Омега вернулся из больницы две недели назад. После рождения сына, ему сделали операцию на ноге. Теперь в колене и бедре у него были титановые вставки. Какое-то время он заново учился ходить. Закалённое тело и желание Лира сделали своё дело — он двигался даже ловчее, чем во время беременности. Услышав слова Лира, сказанные малышу, Лайош обомлел, и в его душе расцвела надежда. Лир любит сына, хотя до этого момента не показывал этого. Редко подходил к младенцу. Лайош догадывался, но теперь — уверился. Омега боялся сам себя. Боялся, что не сможет уйти даже на время. А уйти ему необходимо. Мужчина понимал это, но не мог себя уговорить. Сложно заглушить такие сильные чувства даже его волей и разумом. Ещё он сомневался в том, что Лир подойдёт к нему сегодня. Думал, омега уйдёт молча. И Лайош пытался подготовиться к тому, что ему придётся отпустить его так. Это было сложно. Сложнее, чем сейчас, ему не было никогда. После кремации умершей девочки, они больше не говорили о ней. Слишком больно было обоим. — Лайош, я больше не выдержу, я не могу... И... И... Я ничего не понимаю! Пять дней назад узи показало, что всё прекрасно, они оба развивались нормально. Что произошло? Лайош! Сначала Рамзес умер от сердечного приступа, а теперь она. Наша девочка, наша маленькая! — омега плакал навзрыд. Лайош ничего не мог ему сказать, он вообще ничего не мог, кроме как обнимать и молчаливо утешать. Его самого утешить было некому. — Я боюсь смотреть на мальчика. Я не могу подойти, мне страшно... Всё, чего я касаюсь — умирает. — Ты не виноват... — Я покуривал, я виноват, я не понимал. Я... Это я виноват... Лира плавило изнутри, пламя прорывалось наружу, он весь горел, его кожа опаляла руки. — Нет, нет, родной, нет. Это случайность, — говорил Лайош и сам себе не верил. — Да не бывает случайностей... Не бывает... У Лира не было сил двигаться, не было сил выместить свои чувства. Лайош бы хотел, чтобы он начал бить его и всё крушить. Но омега просто не мог. Лайош брал его лицо в дрожащие руки и шептал: — Не смей себя винить и грызть. У нас есть сын, ты нужен ему. Мы оба ему нужны, слышишь? И Лир обречённо кивал.***
Уйду на рассвете. Вернусь, коли сумею. В моей воле ветер, Но поймать его не успею.(с)
— Лайчи. Мужчина не заметил, как Лир подошёл к нему сзади. Медленно обернулся и тут же был пойман в крепкие объятья. Лир прижался к нему исполненным нежности поцелуем. Они надолго погрузились в этот поцелуй, а потом омега взял его за руку и потянул в спальню, где прощался с ним до раннего утра. Лайош изображал сон. Он слышал каждое движение омеги. Лир не взял с собой ничего, кроме кредитной карты и наличности. Омега так и не сказал ему ни слова. Они были и не нужны. Лайош дал ему своё молчаливое согласие в ответ на молчаливую просьбу. В ночи всё звучало громче. Едва закрылась входная дверь, Лайош потянулся к маленькой рации на прикроватной тумбочке. — Видели? — коротко спросил он, зажав кнопку. — Да, Лайош. — Выполняйте. — Уже начали. Он отложил рацию и спустил ноги на пол. Можно было и не проверять, но Лайош не хотел допустить никаких случайностей. Мужчина дал согласие на уход Лира и пообещал сам себе, что не будет его контролировать и вмешиваться, но не смог бы жить в неведении. Лайош обязан знать, где находится его Тигр. Поэтому ещё две недели назад, едва Лир вернулся, телохранителям был дан приказ — не пропустить его отъезда и проследить. Лайош тихо проскользнул в детскую, расположенную здесь же — в спальне за дверью. Его сын всё ещё спал в своей кроватке и тихо кряхтел. Когда Левенте родился, его вес не достигал и полутора килограмм, но сейчас, спустя полтора месяца — он окреп и весил два восемьсот. Лайош невольно улыбался, проводя пальцами по груди малыша. Тот задрыгался сквозь сон, открыв ротик, и мужчина усмехнулся, он свесился над ним, умирая от любви и нежности. Каждый раз, когда Лайош общался с ребёнком, у него на глазах наворачивались слёзы. — Теперь мы остались втроём, Лево. Но Лир никогда тебя не бросит, он вернётся. К тебе уж точно. Тебя невозможно не любить... В смотровом домике, помимо охраны теперь жил врач-педиатр. Лайош перестраховывался, он не пережил бы потери ребёнка, поэтому уговорил одного из светил педиатрии Карсиса переехать к нему на несколько месяцев, пока младенец не окрепнет. Лайош мог позволить себе это финансово, а ради крошечного Лево — отдал бы всё, что у него есть, если потребуется. Помимо этого, в доме, в единственной свободной комнате поселился няня-омега с образованием фельдшера. Лайош бродил по дому, оглядывая его. Их пристанище сразу опустело на половину. Оно ещё хранило запах Лира. Оно хранило его боль и агонию, их страсть и любовь. На стенах и дверях были видны рытвины и сколы. Тигр разносил его не раз, едва его выпускала пустота, едва Лайош выпускал его из рук. Дом хранил множество воспоминаний и чувств, будто они прожили в нём не девять месяцев, а сто лет.***
Он умывался ледяной водой, периодически поднимая красные от напряжения глаза на зеркало. Хлопал себя по щекам, усмиряя себя. Душа рвалась вслед за Лиром. Догнать, забрать и вернуть. Нельзя. В отражении, помимо его лица возникло ещё одно. Калис стоял у стены, выложенной белым кафелем с сине-золотыми узорами, его руки висели плетьми. Заспанный и уже уставший, с воспалёнными глазами. Лайош набрал полную грудь воздуха и порциями, медленно выдохнул. Заставил себя развернуться. — Папа уехал, — тихо сказал Калис. — Да. Идём со мной, — произнёс Лайош твёрдо и быстрыми шагами пошёл в кабинет. Калис заставил себя ждать. Пришёл только спустя пять минут. Лайош ждал его, прижавшись поясницей к столу и заведя руки за спину. — Садись, — он кивнул на кушетку. Калис опустился тяжело и медленно. Нервно застучал пальцами по коленям, взглядом бегал по полу. — Лир предлагал тебе ехать с ним, — озвучил он факт, внимательно наблюдая за ребёнком. — Предлагал, — равнодушно ответил Калис. — Но ты не поехал. — Не поехал. — Знаешь, почему? — Мне ли не знать, — Калис по-прежнему смотрел исключительно в пол. — Я тоже знаю. — Правда? — без интереса. — Правда. Давай поговорим серьёзно. Калис поднял голову, подавшись корпусом вперёд, смотрел он не прямо на Лайоша, оглядывал с разных боков, бровь мальчика дёргалась. Лайош прекрасно понимал, что его изучают как под микроскопом. Калис не видел и не чувствовал страха. У Лайоша его не осталось. Калиса это явно напрягало. Этот ребёнок сильно изменился за последние месяцы. Через несколько дней после того, как Лир преждевременно родил, Калиса сломила страшная лихорадка. Ему не могли поставить диагноз, целый месяц он мучился на своей кровати, блюя и кашляя. Только сильные, здоровые гены Нэйта и Лира позволили его телу это выдержать. И Лайош знал, что порочный круг плат ещё не отпустил Шамана. Он продолжал расплачиваться. В то утро он ехал домой, ослеплённый такой ледяной яростью, которую испытывал в жизни лишь однажды. Основой это ярости были страх и бессилие. Лайош чуть не разбился по дороге — машина вильнула на встречную полосу, но мужчина вовремя включился и удержал управление, не улетел под грузовой трок. Испугаться он не успел. Его гнал другой страх. Первой его мыслью, когда он связал цепочку событий, было: “Убить. Его можно только убить. Это чудовище, с которым невозможно справиться. Нужно определиться только с тем, как”. Благо, что время дороги позволило ему размышлять дальше. Находись Калис поблизости от него в ту минуту — он бы убил его, не задумываясь. Лайош точно это знал. Но дорога никак не кончалась, она будто специально удлинилась, чтобы телепат мог всё обдумать. Когда он приехал к дому, мысль оформилась в: “Я должен ввести его в транс как можно глубже. Узнать, что он такое. На основе этого я смогу решить, убивать его или нет. Скорее всего — первое. Но я должен знать, чтобы потом не жалеть”. Лайош и представить не мог, как всё поменяется, когда стоял, согнувшись пополам и оперевшись на капот локтями. Он готовился. Зажимал себя в волевые тиски, чтобы не убить ребёнка раньше, чтобы это не вышло случайно. Лайош ничего не видел и не слышал, замкнувшись в себе полностью на долгие пятнадцать минут. К нему подошли телохранители, но, не дождавшись ответа, ушли к себе. Он действительно их не слышал. — Ты не смог уехать с Лиром, потому что ты наказан, — сказал Лайош. — Ты должен остаться без него и быть рядом с Левенте. Я ведь прав? Так или нет? Губы Калиса кривились. Он смотрел на Лайоша с обречённой ненавистью. — Теперь ты остался со мной один на один. Слушай меня сейчас внимательно. Отныне ты не делаешь ничего без моего ведома. Если ты считаешь, что от тебя что-то требуется — ты говоришь об этом мне. Даже если ты хочешь помочь и видишь беду заранее... — Я просил тебя. Я говорил, — ядовито процедил Калис, его тело подрагивало. — Ты мне не помог. Если бы ты сделал то, что я попросил — всё прошло бы не так резко. Если бы ты... — он напирал на “ты”, кидал Лайошу обвинение. — Если бы я сделал то, что ты просил — никто не знает, чем бы всё кончилось. Я говорил тебе тогда — оно не так работает. Нельзя просто взять и проговорить во время транса — “отменяю всё сказанное”. Это не заклинание, Калис. Я мог нарушить его хрупкий баланс, который постепенно восстанавливался. Снова исказил бы его восприятие. Ты же отодрал его от пустоты и меня так резко... Это сравнимо с тем, что ты одним движением содрал с него всю кожу. — Но это помогло. Он уехал. — Какой ценой! — Лайош не сдержался от резкого окрика и хлопка ладонью по столу. Калис содрогнулся и нервно облизал губы, снова опустив голову. 1. — Мы встретились вновь. — Кто ты? — Я Шаман. — Такие как ты, ещё есть? — Определённо. — Мы встречались прежде? — Много раз. Я приходил убивать тебя. — За что? — Ты нарушал баланс. Я рождаюсь, чтобы поддерживать баланс. До тебя я приходил раз в триста, а то и пятьсот лет. Но убив тебя однажды, я стал вынужден приходить чаще. Потому что этим убийством я нарушил свой собственный баланс. — Что я делал? — Подавлял волю всего живого. — Зачем? — Ты — властитель, Око. Твоё стремление к власти было безграничным. Твоё нынешнее воплощение не развилось полностью, потому что в этот раз перед тобой другие задачи. — Что значит, не развился? — Ты не всегда был таким сильным. Но ты развивался в каждый свой приход, пока твоя сила не достигла абсолюта. Теперь нет смысла её развивать, Око. Поэтому она спит. — Почему ты называешь меня “Око”? — Потому что ты Око. В этот раз ты закрытое Око. — Что происходит, когда я — открытое Око? — Когда Око открывалось полностью в последний раз — ты поверг в хаос войны целый мир и погубил его. Это был другой мир. Другое измерение. — А в этом мире? — В этом мире ты развязал мировую войну, отголоски которой до сих пор бушуют в Азии. И я убил тебя. 2. — В прошлой жизни ты был очаровательной девчушкой, убившей меня и Фиолетового. Мы повесились. — Кто такой Фиолетовый? — Сопроводитель. Я убил его вчера, потому что слишком мал. — Он должен был умереть? — Нет. Он всегда приходит во время моего становления. Без него — мне нельзя. — Он был бы слишком маленький. — Это неважно. Важно, чтобы он родился. Но он не успел. Становление началось раньше. Из-за тебя. Ты спровоцировал меня. — Что будет, если тебя убить? Можно ли считать, что без Сопроводителя ты не должен жить? — Если ты меня убьёшь — заплатишь тройную цену. Ты потеряешь всё. И себя тоже. Я пришёл, потому что это необходимо. Убийством Шамана — ты нарушишь становление баланса. Это перечеркнёт весь твой опыт, полученный в этой жизни. И ты начнёшь с нуля. Лайош надолго задумался. В трансе на этом уровне невозможно врать. Прежде он вводил людей в это состояние, изучал. Но никто из них не обладал такой силой и знаниями, как этот ребёнок. Душа Калиса — древнее этого мира. — Что мне делать? — Ты вынужден заменить мне Сопроводителя. Другого выхода у тебя нет. — Мне это по силам? — Вероятно. Ближайшие годы я буду нуждаться в тебе. Я буду сопротивляться тебе, потому что ты не Сопроводитель. Это будет сложно. Когда мне дали тебя в ученики, я не справился с тобой. Теперь мы поменялись. — Если я Око, почему моё становление прошло в этот раз не так, как в прошлый? — Старшее Око взяло тебя под своё крыло и направило в другое русло. Власть тебя больше не интересует. И правда, не интересует. Лайош испытывал светлое благоговение, разговаривая с Шаманом. Всё складывалось в понятную картину. Вот почему ему было так невыносимо скучно. Отец действительно перенаправил его примером своей жизни. — Что интересует тебя? — Неверный вопрос. Я прохожу испытание гордыней. Это отточит одну из сторон моей души — она приблизится к балансу. Если успею закончить с ней за время этой жизни — начну новое испытание. — Если ты понимаешь так много, почему не проявил свою мудрость? — Я не услышал сам себя. Это сложно сказать словами. Никогда в этой жизни я не буду таким, каким ты слышишь меня сейчас. Потому что сейчас — я абсолютно Чистый. Лайош долго обдумывал эти слова. 3. — Как ты смог пробиться к Лиру? К Тигру. К твоему отцу сейчас. — Он был заперт в пустоте, которая находится в общем бессознательном. — Шаман, ты считаешь, что сделал всё правильно? — Нет. Так решило моё воплощение, которое не прошло становление, его действия обусловлены ещё малым опытом этой жизни. — На что ещё ты способен? — Я не отвечу тебе. — Хорошо. Почему ты пришёл именно к нам? — Не отвечу. — Почему? — Ты просишь подсказок. Я дам тебе те, что действительно необходимы, потому что нет Сопроводителя. Я помогаю сам себе. И за это тоже буду платить. У Шамана внезапно распахнулись веки, под ними сверкали не естественной белизной закатанные глаза, кроме того, он резко схватил Лайоша за руку, чем изрядно испугал. Мужчина едва не ударил его. — Скажу только одно, Око. Он возвращает тебе свои долги, а ты ему — свои. В одной из прошлых жизней он издевался над тобой, заперев там, откуда ты не мог выйти. И довёл тебя до самоубийства. Ты направил свой третий глаз на самого себя, только бы избавиться от страшных мучений. Пламя всегда было очень жестоким. У него свой путь излечения от бесчеловечности. От этих слов и действий у Лайоша чуть сердце не остановилось. Он прикасался к тайнам, о которых не мог и мечтать. — Но ведь он тоже когда-то был Чистым. — В первые рождения — да. Но подумай сам — кому под силу выдержать то, что он выдержал при этой жизни? Только тому, кто знает — за что платит. Он знает, но не помнит, как и все мы. А все мы намертво связаны общими уроками. — Что мы должны сделать? Я и он. Я понимаю, что требую от тебя подсказок, но если можешь сказать — скажи. Шаман так и лежал с открытыми веками, держа Лайоша за руку. Не отвечал он долго. Лайошу в принципе приходилось подолгу ждать ответов. Иногда Шаман прерывался, будто ему мешали радио-помехи. Говорил не всегда гладко, но Лайошу удалось сложить обрывки фраз и сохранить их в памяти цельным диалогом. — Все мы идём к одному — к терпению, всепрощению и обузданию самих себя, — наконец произнёс Шаман. 4. — Я заплачу ещё несколько раз за убийство Фиолетового. Этого не изменить. Сейчас я заберу у тебя твою болезнь. Она уже подступает. — Что за болезнь? — Ты всегда реагируешь на беды болезнями тела. Я забираю её. Она пойдёт в счёт моей расплаты. — Как мне тебя направить? Как вести себя с твоим... Воплощением? — Попробуй меня полюбить. Простить и полюбить. Разговаривая с Шаманом, Лайош понял, что его слова перед погружением в транс: “Есть вещи, которые нельзя знать. Потому что жить с этими знаниями будет невозможно!” — не пустой звук. Но пути назад не было. Придётся жить, терпеть и молчать. Наблюдать и постараться отделить Шамана от Калиса хотя бы внутри себя. Терпением Лайош владел виртуозно. Возможно, именно к воспитанию сильнейшего медиума современности жизнь его и готовила. Ни Лир, ни, тем более, Нэйт не справились бы с задачей. Если бы Калис остался с Нэйтом, тот бы и не заметил, как у него под носом выросло бы неуправляемое чудовище с силой, способной натворить таких дел, которые пришлось бы расхлёбывать не одному поколению. Но самому Калису, тринадцатилетнему медиуму, было вовсе ни к чему знать об этом разговоре. Лайош сомневался, что вообще когда-нибудь расскажет ему, что услышал от него в то утро.***
Лайош сел к Калису на кушетку и осторожным, мягким движением приобнял, поцеловав в плечо. — Если хочешь, ты можешь поехать к Нэйту. Хотя бы на время. — Пока я останусь с тобой и Лево, — вымученно проговорил Калис. — Я не могу его оставить. Из-за меня он так слаб. И я сделаю всё, что от меня нужно, — он водил пяткой по полу, глядя перед собой. Лайош прижал его к себе крепче, не встретив сопротивления. — Я рад. Я люблю тебя, Калис, — прошептал он ему в волосы.***
В комнате Калиса Лайошу сразу бросился в глаза любимый нож Лира. Тот самый, который Калис хотел выбросить в океан. Его чёрная рукоятка протёрлась во многих местах, обнажив металлическую основу. Но морда пантеры, её глаза и зубы — остались неизменными. Пантера казалась живой. — Я попросил папу оставить его мне, — сказал Калис ему в спину. — Выбросишь? — Нет. Пусть останется. — Память? — Связь. Память тоже, но важнее — связь. Калис протиснулся между Лайошем и стеной, подошёл к столу и крепко сжал в руке за рукоятку. Он чуть нахмуренно смотрел в глаза пантере. — У меня есть ящик с замочком. Там он и будет храниться, — поморщившись, мальчик бросил нож на кровать. — Очень неприятная штука. Лайош не уходил, смотрел, как Калис доставал коробочку из шкафа, как открывал её и клал внутрь папино обручальное, аметистовое кольцо, как раскладывал внутри игольницы без иголок. Мужчина молчал, ему было интересно, а Калис не обращал на него внимания. В конце концов, он наполнил её и подушечками и камушками, собранными на берегу, уложил в неё и прядь папиных волос. Лайошу казалось, он забыл о нём. Но Калис обернулся и попросил: — Положи его сюда сам, пожалуйста. Мужчина протёр морду пантеры большим пальцем и уложил в центр импровизированной “кроватки”. Калис закрыл деревянную коробку ключиком на шнурке, а потом повесил ключик на шею и спрятал его под майку.