Жестокое сердце

      Океан       Лайош положил кряхтящего малыша на пеленальный столик и приступил к смене подгузника. Несмотря на то, что мужчине уже было сорок шесть лет, младенец не раздражал его, и все аспекты ухода за ним — давались ему с радостью. Его ровесники, обзаведясь таким детёнышем, обычно жаловались, что уход за младенцем даётся им трудно. И это было объяснимо — всему своё время, биологические часы неумолимо тикают. Однако, Лайошу в жизни выпадали задачи и посложнее. Именно этим он объяснял себе собственное рвение. Няня-омега жил в доме, но если у Лайоша не было никаких дел — он легко брал на себя Левенте полностью. Малыш креп на глазах.       Сменив подгузник, Лайош взял крошечные ножки в ладонь и зацеловал самые сладкие в мире пятки. Улыбка не сходила с его лица. Он смотрел на Лево и никак не мог налюбоваться. Когда мальчик родился, у него на голове был тёмный пушок, но вскоре он сменился абсолютно белыми волосиками. Калис сказал по этому поводу: “Это из-за меня. Он седой. Но могло быть хуже”.       Изначально глаза Лево, как и у всех младенцев, были цвета мокрого асфальта, но с течением времени постепенно наливались серебристой синевой. Предугадать, какими они останутся в итоге, было невозможно, но Лайошу хотелось, чтоб они стали именно синими.       — Пойдём гулять? — спросил Лайош, чуть потрясая ножки малыша, он мягко сжимал двумя пальцами крошечные щиколотки. — Идём? Пойдём, найдём Калиса.       Младенец строил рожицы, болтал ручками в воздухе и всё время кряхтел.       Калис полулежал на самом верху огромного, отглаженного волнами валуна, расположенного на берегу и купавшегося в прибрежных волнах. По его центру была выемка, будто специально выточенная как кресло. Загадкой было, как Калис туда забирался — камень гладок со всех сторон.       Лайош шёл по берегу, младенец спал в сумке мятного цвета, перетянутой через его плечо и торс. Солнце светило ярко, а волны оставались ледяными. Нагретый песок приятно щекотал босые ноги.       Подвёрнутые до самых колен белые штаны Калиса обнажали мокрые голени. Под камнем, заходя в воду, суетился Раэ. Он подтявкивал и поскуливал, обращаясь к своему хозяину. Лайош знал, что теперь доберман полностью принадлежит Калису. Мужчина был не против и собирался завести ещё кого-нибудь, хотя прекрасно понимал — любое животное признает в мальчике хозяина.       Калис лежал без движения, подставив лицо ласковому солнцу. Подойдя ближе, Лайош увидел на его коленях знакомую, открытую коробочку. С руки мальчика свисал ключик на шнурке.       Мужчина щурился, глядя на него. Сквозь прищур он будто видел движение уплотнённого вокруг ребёнка воздуха. Эта лёгкая завеса, напоминавшая зной, от которого видимость становится более материальной и осязаемой, расширялась. Каждый глоток воздуха становился всё тяжелее, голова начинала слегка кружиться, и Лайош аккуратно сел на песок, придерживая младенца.       Лево чмокал сквозь сон. Мужчина вглядывался в туманный сонм энергии, исходивший от Калиса и заставлявший воздух пульсировать. Раэ улёгся за камнем, навострив уши, поднял морду вверх и застыл, даже не обращая внимания на брызги и пенные волны наползавшие на его лапы. Обычно пёс не любил заходить в океан.       Над Калисом кружила и пронзительно кричала стая чаек. Лайош приставил руку ко лбу козырьком. Периферическим зрением обнаружил движение. Мужчина подобрался, вытянул шею, пытаясь разглядеть. Недалеко от камня переминался с ноги на ногу молодой олень. Лайош затаил дыхание. Береговая линия пересекалась с низкорослым леском, в котором водились олени и лани. Но до него километра два — не меньше. На голове у оленя красовались совсем ещё маленькие рожки. Мужчина не сдержал благоговейной улыбки.       Воздух уплотнялся всё сильнее, сгущался вокруг Калиса и распространялся видимыми лучами по всей окружности от валуна. Олень опасливо подходил ближе. Раэ заметил его, но не двинулся с места. По песку, со стороны леса, цокая и тихо клокоча неслись две белки. Лайош потёр глаза.       Белки поднялись наверх и уселись по краям “кресла” Калиса. Олень принялся чесать свои рожки о камень. Раэ реагировал на движение резкими поворотами головы и тихим, задушенным скулежом. Лайошу мерещился зудящий, переходящий в жужжание звук. Он опустил голову, закрыв глаза. Мужчина сидел, а ему казалось — он падает. И удивлялся тому, что Лево не просыпается. Малыш посапывал, его глазки были плотно закрыты.       Лайошу было не по себе, захотелось убежать, но он не мог подняться. Ему стало страшно за младенца. Как это скажется на нём? Всё происходившее напоминало тот день, когда Раэ и Рамзес потрошили воздух. Мужчине оставалось только догадываться, чем занимается Калис, полулёжа на своём валуне, как на троне. В последние дни он очень полюбился Калису, но прежде Лайош не видел ничего подобного.       “— Что ещё ты можешь?       — Не отвечу”.       Наваждение медленно сходило. Лайош почти заснул, бессильно опустив голову набок. Выходя из полудрёмы, обнаружил дикую сухость в горле, облизнул пересохшие губы. Подняв глаза на валун, отсвечивающий преломлёнными лучами света, жадно вдохнул свежий, тёплый воздух. Белки и олень исчезли. Лайош даже засомневался, видел ли он их на самом деле, но слишком красноречивы были следы на песке. Раэ уже бежал к нему, свесив язык, а мужчина легко поднялся, больше не чувствуя давления атмосферы. Калис так и лежал, лишь голову повернул, подставив щёку солнцу.       Лайош поспешил уйти.

***

      Лево жадно пил, присосавшись к бутылочке со смесью, лёжа на руках отца, и смешно водил серо-синими глазами. Лайош улыбался ему, бормоча бессмыслицы, тем самым подбадривая его.       Калис вошёл в дом, держа деревянную коробочку под боком. Лайош мысленно отметил, что мальчик вернулся не таким бледным и понурым, как уходил. Он даже посвежел. Слабо улыбнувшись младшему братику, Калис бодрым шагом двинулся в свою комнату. Перепачканный песком Раэ потрусил за ним.       — Обмой его, — сказал Лайош вдогонку. — Калис, в доме младенец. Пусть заходит в дом, но стряхнуть песок с лап на улице и сполоснуть его под душем — не так сложно.       — А. Да, — рассеянно покачал головой Калис и, бросив коробку на кровать от самой двери, схватил пса за холку и потащил в ванную. Раэ воспротивился такому бесцеремонному отношению, но мальчик прошептал ему что-то, и доберман покорно последовал за ним.       “Что же ты такое, Шаман?”

***

      — А что ты делал на пляже? — осторожно поинтересовался Лайош, когда зашёл вечером в комнату Калиса.       — Медитировал. А что?       — Я был там. Ты знаешь, что... Приходил олень? И две белки.       Калис слегка оживился.       — Нет. Но видел следы на песке, правда засыпанные. Не рассматривал. Что ещё было?       Лайош смотрел чуть поверх его головы.       — Воздух давил. Я был там с Лево. И меня это... Напрягло.       Калис опустил глаза.       — Я ничего такого не делал. Мне нужны силы, чтобы дать их Лево.       Предвосхищая очередной вопрос Лайоша, Калис нехотя проговорил, с паузами, явно выдавливая:       — Я узнаю новые способы плат. Не переживай, — потерев подбородок, он приоткрыл рот и на мгновение застыл в таком положении. — Я больше не допущу ошибок... Я обещаю.       Лайош потрепал его по голове пятернёй, выдохнул и крепко поцеловал в макушку. Сегодня мужчина заплёл волосы в косу, что теперь делал редко. Разглядывая её хвостик и перебирая пальцами по тугому трёхслойному жгуту, задумчиво проговорил:       — Я думаю подстричься.       — Давно пора, — мгновенно отозвался Калис и провёл ладонью по всей длине чёрной, блестящей косы.       — Почему?       — Даже не знаю, как ты с такой тяжестью столько лет ходишь.       Он смотрел чуть левее самой косы, медленно двигая глазами.       — Не обязательно всю, — уверил его Калис. — Можно половину. Давай я её отрежу вот отсюда? — он указал пальцем, откуда именно.       Лайош смерил его настороженным взглядом, двинул чёрной бровью.       — Не бойся. Это даже лучше, если отрежу я, — Калис сильно оживился в один момент. В тусклых, матовых глазах зародился привычный блеск.       Мужчина быстро водил по губам хвостиком косы. Калис кинулся к столу и начал копошиться в куче писчих принадлежностей, пока не выудил оттуда длинные, металлические ножницы. Посмотрел на Лайоша вопросительно, и тот кивнул ему, протянув косу, как самую большую драгоценность.       Лайош отвернулся, не хотел это видеть. Ему было жаль волосы, но с другой стороны, мальчик уверил его в правильности вывода. Ножницы щёлкнули и увязли в толстых, переплетённых жгутах, Калис несколько долгих секунд разделывался с ними. А потом — легкость, будто Лайошу сняли камень с затылка. Он часто заморгал и обернулся. Калис стоял, держа косу так, словно это гадюка, и широко улыбался. Ножницы блестели в другой руке.       — Потом подстрижёшь, как захочешь.       Калис бросил ножницы на кровать, а сам упал на четвереньки и полез под неё. Он не выпускал косу из руки. Вытащив свою запертую коробочку, он прыгнул с нею на кровать. Заскрежетал ключик. Калис очень аккуратно уложил добычу между подушечек, сложив в несколько раз. Теперь нож Лира покоился по центру волос Лайоша. Мужчина только хмыкнул от замешательства и расплёл пальцем остатки косы под затылком. Он почувствовал себя голым.

***

      Калис вошёл в кабинет. Лайош дремал над люлькой, лежавшей на кушетке. Лево шумно сосал соску, дрыгая ножками и ручками, замотанный в плотные пелёнки. Лайошу не нравилось, что он пугается собственных рук и царапает себе лицо, поэтому предпочитал заворачивать его.       Мальчик глянул на карту мира, висевшую между книжными стеллажами. Сегодня на ней появилась новая красная точка, соединённая с остальными тонкой линией. Калис провёл по ней рукой и сел на край стола. Достал каучуковый мячик из кармана и начал ритмично подкидывать его на руке.       Папа прилетел в Лондон. Из Карсиса он поехал во Францию. Судя по линиям, Париж его не особо заинтересовал. Он покрутился на западе, в Нормандских заповедниках, потом в Орлеане, вернулся в Версаль, и из Парижа улетел в Лондон. Папа нигде не задерживался больше трёх дней.       Лондон       После долгой ознакомительной прогулки по городу Лир вернулся в номер, принял душ и подвязал волосы узлом, прижал их чёрным платком к затылку. Таким образом и спереди они не лезли в глаза. Надев тренировочные шорты, он проверил медицинские растяжки на колене и бедре, потуже затянул пояс внизу живота, служивший для снятия напряжения со шва от кесарева сечения.       Включив бойкую музыку на тихую громкость, он принялся отжиматься на ладонях, а через десяток раз — на кулаках. Он испытывал себя. Пытался понять, насколько безнадёжным он стал. Каждый день делал упражнения, начинал с одного-двух раз, но результаты определённо были. Для тренировок ему было достаточно небольшого квадрата площади в гостиничных номерах. Отжиматься с хлопками Лир пока не решался. Попробовал сделать фуэте, касаясь рукой стены, но его хватило на два раза.       Раньше нагрузка всегда помогала Лиру структурировать мысли.       Нет никакого Лайчи. Нет никаких детей. Ничего нет. Я один. Я — просто я. Больше ничего нет.       Он махал руками в воздухе, стоя в боксёрской стойке, делал резкие броски в пустоту. Нога нестерпимо ныла. Лир понимал, что зря перегружает ещё толком не зажившие суставы, но хотелось двигаться. Он не мог иначе.       Забыть всё. Я один. Абсолютно один в этом мире. Я Лир. Лир Галлахер.       Он выдохся спустя пятнадцать минут, не успев получить нужную дозу нагрузки, необходимую ему морально.       Стоя в ванной у зеркала, он смотрел на своё порозовевшее лицо. Ледяная вода струилась по ладоням. Лир прожигал взглядом сам себя.       Слабак. Соберись, чтоб тебя. Собери сопли, Галлахер. Вспомни, кто ты.       Он кривил губы и стискивал зубы сверх меры — челюсть ныла.       Это единственный шанс проверить и себя, и его. Наверное, даже больше — его.       Лир щедро отшлёпал себя по щекам, гоня образ Лайоша, гоня воспоминания о сокровенном, о том, что испытывал под его взглядами и руками. Гоня звучание его нежных слов.       Всё мишура. Пустое. Я же знаю это. Что гнало меня прочь от Нэйта и матери? Что заставляло бежать в тот же Каледон? И почему сейчас, когда — бегу, мне так этого не хочется? Я запутался в сетях...       Он снова принялся лупить себя что было сил, сколько позволял инстинкт самосохранения. Щеки покраснели сильнее и опухли. Лир выдохнул и брызнул на лицо водой.       Последняя схватка, да? Ещё никто не выдерживал моих игр, но вряд ли Лайош позволит мне выиграть. Скорее всего, я не выживу.       Лир усмехнулся сам себе, оскалив зубы в живой ухмылке, пытаясь вспомнить себя прежнего. Пробудить.       Подойдя к окну, он едва коснулся шторы, но улица ему приоткрылась. С внутренней стороны двора стоял небольшой минивэн с антенной. Лир закрыл глаза и отпустил ткань.       Хочешь смотреть — будешь смотреть.       Океан       — Шаман.       Калис не обернулся. Ему не нужно оборачиваться. Мячик ударился об стену и вернулся к нему. Мальчик знал, что Лайош вздрогнул, но не проснулся.       — Шаман. Где Пламя?       — Далеко.       — Когда вернётся Пламя?       Калис накрыл нижнюю губу верхней.       — Мне неизвестно.       — Ты виноват.       — Знаю.       — Верни мне Пламя. Мне мало Ока.       — Я не могу.       Левенте умолк, но Калис знал, что он снова заговорит. Мальчик поднялся и подошёл к люльке, склонился над спавшим братом, чьи веки подрагивали. Калис считывал слова младенца на языке мёртвых из слабых проявлений в атмосфере. Это больше, чем слова — пульсация. Он не знал, почему его называют Шаманом духи и младенец, почему Око и Пламя — обозначают Лайоша и Лира, но прекрасно понимал, о ком идёт речь.       — Мне тяжело без сестры.       Калис вздохнул и опустился рядом с ним, положил ладонь ему на животик, стал водить ею по часовой стрелке.       — Мне очень холодно, Шаман. Отдай мне всё.       — Бери.       Рука Калиса мелко дрожала, он отдавал всё, что мог. Он платил ему.       — Ты останешься теперь со мной навсегда?       — Сколько буду нужен тебе, Свет.       Левенте заворочался, погружаясь в сон всё глубже. Соска вывалилась из его ротика, и он шлёпал губами, ища её. Калис нашёл её в люльке и вернул на законное место, Лево зачмокал с большим усердием.       Лайош всхрапнул. Калис прислушался, затаился всем естеством. Что-то ещё пыталось к нему пробиться. Неспокойная душа, хранившая мужчину, пульсировала, искажая воздух, но сильнее проявиться не могла. Теперь мальчик знал, как зовут этого умершего — Лайош ему сказал. Калис вздохнул, он чувствовал себя ужасно уставшим, но знал, что Санни хочет говорить. Из-за того, что его останки находились слишком далеко — отпечаток души был слаб для общения.       Калис тихонько, на цыпочках вышел из кабинета и притворил за собой дверь. В своей комнате он зажёг чёрную свечу, поставил её на столе и сел напротив, сложив руки, как ученик за партой.       — Ты хочешь говорить, Санни?       Теперь ему предстояло ориентироваться не только на язык мёртвых, но и на движение пламени.       — Да.       — Говори.       — Трудно...       Калис потряс головой и прижался лбом к столу, но так, чтобы видеть на периферии зрения свечу. Из невнятных движений и слов он смог вычленить: “Твой отец — как я. Западня. Близко. Берегись”.       От этого Калису легче не стало. Он обернулся, заметив шевеление тонкого мира. Размыто и едва разборчиво из теней приглушённого света выступил полупрозрачный, уже знакомый образ. Санни решил помочь Калису, использовав то, что всегда было рядом и известно и ему, и Лайошу, и Лиру.       Калис узнал белого волка, хоть тот и постоянно рассеивался, исчезал, разбирался на части.       — Почему волк, Санни? И почему сейчас?       — Шаман, спаси Око. И потом тоже.       Присутствие души испарилось, словно и не было. Калис постукивал кулаком по губам. Что значит: “Потом тоже?”       “Я устал от этого всего, боги, как я устал!” — мысленно прокричал Калис и упал на руку, лежавшую на столе.

***

      — Калис, я думаю, если с Лево всё будет хорошо, в конце июля — вернуться в Карсис, — произнёс Лайош за завтраком. Это было правило — есть вместе. Они ели вместе всегда, даже если между Калисом и Варгом был разлад.       Мальчик пожал плечами.       — Мне всё равно.       — Я думаю, если мы вернёмся, тебе придётся переехать к Нэйту. Он не поймёт.       — Я надоел тебе?       — Нет. Ни в коем случае. Просто не вижу выхода. Нэйт действительно не поймёт, если ты будешь жить в трёх часах езды от него. Конечно, я бы в сентябре устроил тебя в школу в Карсисе. Но всё зависит от Нэйта.       — Всё зависит от меня. Он будет меня слушаться.       Лайош усмехнулся. Слово: “Слушайся” очень прочно засело в лексиконе мальчика. Обычно это забавляло, но в некоторых случаях — пугало. Калис не заинтересовался, с чего вдруг Варг решил вернуться, и Лайош заговорил сам:       — Мне кажется, нам там действительно будет лучше. Всем нам.       — Возможно.       Мужчина уже давно об этом думал, но пару дней назад Аранис рассказал ему всё произошедшее за последнее время в семье... Помимо этого, он поведал о визите детектива и ужасной смерти Руди. Лайош считал своим долгом вернуться. Особенно сейчас.       — Ты решил заняться тем, чем занимался? — спросил Калис.       — Отчасти. Если честно, с ума схожу от безделья. А там всегда полно работы. И умственной, и физической.       — Мне казалось, ты бежал не только от Ремо, — Калис посмотрел ему в точку между глаз, как Лайош и учил его пару дней назад.       — Нет. Но, понимаешь, там много аспектов. Я нужен городу...       — А город — тебе?..       День ото дня Калис становился всё более проницательным. Лайош отложил вилку и отвернулся.       — Ещё есть семья. Есть задачи. Есть проблемы. Когда-то я взял эту ответственность на себя. И сейчас у меня нет тех, кто мог бы меня заменить. А я не могу взвалить всё полностью на Араниса.       — А если появятся?       — Когда появятся — тогда буду решать. Это очевидно.       Калис смотрел в тарелку.       — Как мне тебе помочь, Калис?.. — Лайошу было невыносимо смотреть на подавленного ребёнка.       Мальчик поднял на него тяжёлый взгляд, продравший цепкими крючками защиту Варга.       — Всё наладится. Я отдам долги. И всё будет хорошо, — он вымученно улыбнулся. — Ни ты, ни папа — ни при чём. Правда.