"Это был неравный бой Между небом и людьми Между сердцем и судьбой Под названием “Се Ля Ви”.(с)
Больница Ратимора. Аранис смотрел сквозь стекло на Калиса. Мальчик с равнодушным видом слушал медбрата, глядя перед собой. У альфы были сомнения, слышит ли он его. Всё произошедшее уложилось в голове Араниса, хоть и с большим трудом. Он уже беседовал с Лайошем по телефону. Но интересным было другое — он всё понял ещё у озера. Ощущение присутствия давало и знание. Хотелось поговорить об этом с ребёнком, но мужчина решил, что не стоит. Во всяком случае сейчас. Прошло уже два дня с тех пор, как у Калиса отказали лёгкие и сердце. Врачи собрали анамнез и пытались сложить все факторы вместе. Что могло вызвать сердечный приступ в тринадцать лет? Аранис думал, необходимо как можно быстрее вытащить Калиса из больницы. Но полчаса назад ребёнок упал в обморок, не дойдя до туалета. А до этого несколько раз просыпался с криком, мгновенно впадал в истерику, не понимая, где он. Двое врачей оба раза с трудом удерживали его и вводили успокоительное. Адреналин на многое способен, даже если тебе всего тринадцать. Нэйт дремал в палате на стуле. Его никто не будил. Альфа бодрствовал двое суток. Аранис вошёл, когда медбрат покинул палату. Калис по-прежнему смотрел перед собой, вложив ладонь в ладонь. Он сидел прямо, обложенный подушками. Не успел Аранис сесть на край его постели, как мальчик произнёс без какой-либо интонации: — Раэ и Чокки. — Они с Кио. С ними всё хорошо. Я только оттуда. Раэ вернулся к утру. Калис кивнул. — Без тебя они не ладят. Я запер Раэ в гараже. Калис снова кивнул. Аранис склонился к нему и пощёлкал пальцами перед глазами. Мальчик моргнул. — Калис, прости меня, — прошептал альфа. — За что? — За то, что... Не слушался. — Аранису обожгло глаза, он накрыл ладонью его ладони. — Обещаю, я... Всегда буду тебя слушаться. — Надеюсь, больше не понадобится. Аранис посмотрел на катетер в его руке, соединённый с капельницей, набрал воздух в грудь и чуть крепче сжал ладошки Калиса. Нэйт сидел с другой стороны кровати. Склонённая голова мужчины клонилась вбок. Он глубоко дышал. — Мне поговорить с врачами, чтобы тебя выписали? Ты ведь... Не болен, да? Калис заторможено повернул к нему лицо и как в замедленной съёмке, моргнул. — Пусть лечат. Я болен, — ответил мальчик. — Под моей кроватью — коробка. В коробке... Достань нож. Уничтожь его. Совсем. Не просто выкинь. Надо, чтобы его не стало. — Хорошо. А... Остальное? — Остальное пусть останется, — Калис с той же скоростью отвернулся и по его горлу прокатился комок. — Но коробку увези домой. В Карсис. Аранис водил пальцами по раскрытой, забинтованной ладошке мальчика, не зная, что ещё сказать. У него тоже одна рука была забинтована. Он рассматривал Калиса и невольно вспоминал, каким он был тогда, на озере. Слова на ум не шли. — Ты говорил с... — Калис сглотнул, зажмурившись. — Лайошем? — Да, — часто закивал альфа. — Говорил. Он с твоим папой Лиром, — Аранис вонзился пальцами меж его пальцев. Мальчик явно ждал продолжения, сверля тусклым взглядом жалюзи на окне. — С ним всё будет хорошо. Он уже пришёл в себя. Лайош хочет перевезти его в больницу Карсиса. Тебя тоже перевезут. — Он убил его? Аранис замешкался с ответом. — Наверное. Мы не говорили об этом... Я не знаю. Калис напряг губы, прикрыв глаза, и лёг на подушку. Его пальчики чуть сжали руку Араниса. — Аранис, — прошептал он. — Я маленький. Но... Сходи к врачу... — Калис прервался на несколько громких вдохов и выдохов. — Проверь то, что тебя интересует больше всего. Ты удивишься. — Не совсем понимаю, что я должен проверить. Ты о... — Аранис поразился собственной догадке. Калис улыбнулся, не открывая глаз, и слегка потряс его ладонь. Мужчина поднял задумчивый взгляд и столкнулся с проснувшимся Нэйтом. Тот склонился над сыном и поцеловал его в лоб. POV Лайош. Каледонская больница Стараясь избежать неизбежного, мы лишь приближаем его. Но что, если бы я не послушал Лира и поехал к нему сразу? Возможно ли, что трагедии удалось бы избежать? Для меня это трагедия. И даже то, что он выжил, меня не успокаивает. Я всё ещё там, смотрю на бритву и кровь, ногу в сине-фиолетовых разводах от внутреннего кровоизлияния, слышу крик и дрожу от ужаса и страха. Я вижу и слышу то, чего уже нет. И каждый отголосок случившегося на фабрике рождает во мне новую волну злобы. Лир тоже ещё там. Меня не пускают к нему, а стеклянная палата плотно закрыта жалюзи. Он не хочет меня видеть. Кричит и вырывается из крепких рук медбратьев, едва приходит в себя. Глотает воздух и орёт во всё горло. Я слышу его. Мне надо побыть с ним наедине. Я смогу его успокоить. Но пока мне остаётся только метаться у палаты. Передо мной возникает расцарапанное лицо медбрата. Кажется, бедняга лишился нескольких клочков волос. Лира успокоили, он замолк. Я прижимаюсь лицом к стеклу и бессильно цыкаю. Казалось бы, меня должен разбить инфаркт или инсульт от моральной перегрузки в моём возрасте, но ничего не происходит. Моё тело сильно и заряжено. Я сам себе напоминаю часовую бомбу. Взорвусь — так весь целиком и сгорю дотла. В душе Лир разодрал себе мочалкой всё туловище до ожогов. По его требованию, ему делали клизму дважды. Он будто забывает и просит снова. Ему мерещится грязь. По этой причине он не хочет меня видеть. Не хочет, чтобы я видел его таким. Мне не дают с ним поговорить. Я пытался. Едва шагнул в палату, он почти оторвал металлический бок от своей койки и накрылся одеялом целиком, продолжив раскачивать койку с истерическим плачем. Меня сразу выставили. Я так долго ждал его доверия, его восстановления. И всё рухнуло в одну секунду. Потому что я вовремя не разглядел змею. Самую настоящую. Её бросок был мгновенным и точным. Пророчество Клэптона сбылось. Спрашиваю у медбрата о его ноге. Говорю: Лир так любит танцевать... Парень отводит глаза, и я вздыхаю. Мне жжёт горло. Но врач сообщает, что нога пострадала не столь сильно. Она восстановится. Хотя при взгляде на неё появляется только одна мысль: “Ампутация”. Но мой мальчик будет ходить. Я убеждаю врачей пустить меня. Уговариваю не заходить, даже если он опять впадёт в истерику. Уверяю, что вызову медбратьев сам. Но мне не позволяют. А я не уверен, что сейчас смогу повлиять на них без последствий. Сдерживаюсь. Мне необходимо отвлечься. Лира усыпили часа на четыре. Меня не пускают даже, если он спит. Вдруг проснётся. Тц. Поэтому я поднимаюсь на этаж выше, к Ксандру. Ксандр бодр и весел. Счастливчик. Земляной червь так торопился, что прострелил его насквозь дважды, не задев жизненно важных органов. А третий раз вообще не попал. Я рад. Я не желаю Ксандру смерти. Шагнув в палату, сразу попадаю под обстрел вопросов. Ксандр спрашивает о Лире. Тц. — Жив. — цежу я и наблюдаю за реакцией. Я всё ещё не уверен, что могу с ним говорить. Ничего не происходит, он не тянется за проводом, чтобы себя удушить. Но пончик застрял у него во рту. У Ксандра заботливая дочь. — А ты? Пончик явно больше не лезет ему в горло, и он его откладывает. Я не хочу отвечать. Он знает о том, что Лир здесь, этажом ниже. — Вопросы буду задавать я, — констатирую факт. — Так не пойдёт, — без улыбки говорит он. — Что ты наплёл начальнику полиции? Об этом всегда пожалуйста. Мои ответы лаконичны и исчерпывающие. Полиция в курсе, что маньяк — мой. Если бы они его взяли сами и запротоколировали — я бы не смог его забрать. Волчонок подвернулся очень кстати. — Это моё, — говорю я. Связность мне сейчас только снится. — Его уже нет? — Конечно. И он надёжно закопан. Ксандр соглашается с моим решением. Да, он не получит от ведения этого дела ничего, но у него нет выбора. В своё время я отдал ему Вайши. Он сделал с ним, что захотел. Теперь мы квиты. Благодаря обыску места преступления, скорее всего, полиция найдёт ещё трупы, если они есть. В любом случае, они не в убытке. Пришлось поставить на место главу Каледонских копов, остальное ему объяснил Карсисский. Сам удивляюсь тому, как умею делиться надвое почти в любой ситуации. — Ты сказал, будешь задавать вопросы. Я хочу знать, как это было. Там. В санатории. Хочу и боюсь. Но моя злоба просит подпитки. Поэтому я спрашиваю, и Ксандр рассказывает в деталях. Я каменею всем телом, сатанея изнутри. Меня выдаёт только ладонь — я сжимаю и разжимаю её. Ксандр смотрит испытующе. — Он успел что-нибудь?.. — закончив свой рассказ, спрашивает он. Я наклоняю голову вперёд, толкаюсь лбом в кулак. — Морально. И лицо... Бритвой... — не могу договорить. Ксандр вздыхает тяжело и протяжно. — Уже зашили, — всё-таки произношу я. — Пластика. Останется тонкий белый шрам. Так они сказали.***
Я снова у палаты Тигра. Он всё ещё спит. И я умудряюсь уговорить врача пустить меня. У меня стынет кровь. Я не в ярости, я захлёбываюсь злобой и умираю от сожалений и чего-то горячего. Оно-то и соединяет меня с Лиром, не позволяет утонуть в ледяной отрешённости полностью. Мой мальчик в бинтах и пластырях, за которыми не видно ни лба, ни бровей, ни волос. Врачам пришлось частично побрить его, чтобы зашить разрывы. Я почти лежу на его постели, целую ледяные руки. У него синие, рассечённые губы, а щека и подбородок окрашены фиолетовым кровоподтёком. С другой стороны бинты и широкие пластыри. Я не могу не думать о змее. Трогаю его грудь, улавливаю глубокое дыхание, у меня дрожит рука. Веки Лира — сине-чёрные и вздутые. Я закрываю глаза. Мне нужно в Карсис. Без Лира я никуда не поеду, это исключено. Нам нужно в Карсис и как можно скорее. Я получил разрешение перевезти его в специально оборудованном вагоне поезда через сутки. — Лайош, — шепчет он сквозь сон. Почувствовал меня. Я глажу и обнимаю его. И Лир просыпается, я понимаю это по сильному толчку здоровым коленом в грудь. Это мой единственный шанс. Я вскидываюсь и зажимаю ему рот рукой. Он дёргается и пытается биться, один из катетеров вылетел, но каким-то чудом я прижимаю его к постели и смотрю в открытые глаза. В них дрожат ужас и слёзы. У меня всего несколько секунд, но я успеваю взять его под контроль, перестроившись на мысли, не связанные с земляным червём. Покой. Безопасность. Я с тобой. Ты чист. Ты абсолютно чист. Безопасность. Всё, что было — не имеет никакого значения. Я вхожу в него, но неглубоко. Глубже и не нужно — всё на поверхности. Ты любим. Ты красив. Ты будешь танцевать. Он в сознании, я не ввожу его в транс. Лир улыбнулся, я улыбнулся в ответ. Медленно отпускаю его, снова беру его руки в свои. Касаюсь его не только кожей, всем собой. Я думаю только о нём, о своей любви к нему. Перед глазами — разгорячённый, счастливый Лир, он поёт. Мои чувства от его песни, я распускаю их вокруг него. Я держу на руках Лево, я кормлю его. Тепло усиливается. Наполняет и меня, и Лира. Защита. Безоговорочное принятие. В палату заходит медбрат, проверяет нас. Я киваю ему и снова возвращаюсь к своему мальчику. Смотрю ему на плечо, глажу его пальцы. Он едва слышно мяукает, забираясь рукой в мои волосы: — Я нужен тебе... Такой? — в его словах немерено горя. Червь. Дождись меня, я скоро буду. — Любой. Всегда, — отвечаю и снова прижимаюсь губами к костяшкам его пальцев. — Я тебя люблю. Безопасность. Защита. Ты не один. Цельность. Давай, Тигрёнок, откройся. Я знаю, ты хочешь открыться. Я заберу все твои печали. Стеклянные глаза, за радужками не видно белков — капилляры лопнули, кровь залила их. Лир сотрясается, но держится от слёз. Перестань создавать видимость силы, родной. — Он... — произносит он с болезненным придыханием. — Он... Он сказал... Ты наказываешь... Я пьяно моргаю. Не думать о нём. Не думать. Только о Тигрёнке. Я окутываю его собой, расширяю двоящееся пространство, видимое краем глаза. — Я... Я не поверил ему. Не ты... — нашёптывает он по-детски, я смотрю на его распухшие синие губы. — Т-т-т-ты не мог... — Нет. Не я, — прижимаюсь лицом к его шее. Там быстро пульсирует вена. — Не думай о нём. Он качает головой. — Не будем говорить о... О нём. Вообще. Никогда. — Не будем. — Мне... Мне всё-ё-ё-ё, — тянет он, — Всё ррр... Равно. Гд... — он напряжённо затихает, силясь выдавить слово. — Де он. И-и-и-и... — он закрывает глаза, ему опять сложно произнести. — Что с... Ним. И я понимаю, что он заикается. Ничего, это я тоже могу снять. Всё потом. Лир часто дышит, отдыхая после фразы. Я отвлекаю себя от червя, как могу. Никого в жизни я так не ненавидел. Никого. — Я-я-я... — снова произносит он. Его пульс учащается. Он злится. — Ж-ж-жа-а-а... Лопнул пузырёк терпения. Лир разражается слезами, прикрывая рот ладонью. — Чш... Покой. Безопасность. Ты под защитой. Мой. Мой Тигр. Ты храбр и абсолютно чист. — Ты такой сильный, — говорю я, не пуская собственные слёзы даже близко к глазам, глотаю их, держа маску улыбчивости. — Врачи говорят, ты удивительно сильный. Они боялись, ты не заговоришь. Это значило бы, что ты плохо справляешься. Но ты говоришь. Твой организм всё переборет. Ты будешь танцевать. Нога. С ней всё хорошо. — Хр-р-р-у-у-уст, — выдавливает он. — Нет, она не сломана. Они же не будут нам врать, — я глажу его по скуле с неповреждённой стороны. — Ты доверяешь мне? Он слегка двигает головой. Соглашается. Вот так, мой хороший, вот так... — С-с-си-и-иняя... Вид... — он прячет глаза за мокрыми ресницами. Я целую его в лоб. В поезде начну работать над заиканием. А пока просто обнимаю и утешаю, не подавляя воли. Направляю всё светлое и положительное, что во мне осталось — в него.***
Карсис В поезде Лир всю дорогу жался ко мне и плакал. Он говорил, очень много говорил, захлёбываясь словами. Я вовремя провёл гипнотический сеанс, всё по книжке. Снял ему блок. Он заикается совсем чуть-чуть. Ещё сеанса два-три, и сойдёт на нет. Он говорил: “Не хочу больше никаких чужих людей. Никого. Няню. Проверенную. И всё. Не хочу. Лайчи. Давай выбросим всё оружие, всё... Не могу больше. Давай построим дом? Я хочу свой дом. Без людей... Только я, ты и дети. И камин с охотничьими собаками. И чтоб никого... Никогда. Я хочу... Покоя”. Да, милый. Так и будет. Я всё продам, от всего откажусь. Теперь я готов начать новую жизнь. Только ты, я и дети. Он лежит в Карсисе в одной палате с Калисом. И даже Нэйт, почти безвылазно находящийся в палате, меня не напрягает. Мы все во всём разобрались. Той ночью, в поезде, мы с Лиром разговаривали и о Калисе. Я рассказал ему всё, что считал нужным. Он сам завёл разговор. Больше того, сказал: “Калис был со мной. Я это понял, только не знаю... Как”. Лир принял правду о своём ребёнке даже легче, чем я рассчитывал. Говорил, что замечал... Ещё при Ноэль. И когда сын был поменьше — часто удивлял. И ещё Калис слышал его крики из пустоты. Тигрёнок улыбался сквозь слёзы. — Знаешь, я ведь... Когда им забеременел, у меня даже мысли об аборте не возникло. Ни у меня, ни у Нэйта. Хотя мы легко могли всё решить. Но... Будешь смеяться, я... Действительно ни разу не подумал об этом. А ещё так странно... Я выпил противозачаточное, когда придумал тот свой... Хитрый план. Но сомнений у меня не возникло. Шаман должен был родиться... Мой мальчик... Сколько он видел... — Да. Вы с Нэйтом должны были его сделать. — Как туман. Необъяснимая слепота... А Нэйт? — Я горжусь Нэйтом. Судя по тому, что он говорил и спрашивал — понял и принял Калиса. Боюсь представить, что они с Аранисом видели. Нам нужно будет обсудить это... Вчетвером. — Да. Ему ведь не угрожает опасность? Врачи... В больнице... Психологи. Он... — Твой сыночек всех вокруг пальца обведёт. Волчатами я тоже горжусь. Роско сказал о “посылке” только брату. Вдвоём они засунули червя в одну из клеток в зверинце. От него осталось совсем мало, но мальчишки собственноручно привели клетку в пригодное состояние. По моему наказу оставили там несколько бутылок воды, буханку хлеба и посадили его на цепь. Я не хотел, чтобы с Волчатами что-нибудь случилось — червь опасен. Поэтому они больше сюда не суются. Приставили временно двух охранников, которых я уже отпустил. Мы с червём один на один в подвале склепа. На газовой переносной плите закипает вода в чугунной кастрюльке. Я сижу на стуле, а он на полу. Снова на цепи, вделанной в стену. На нём строгий, металлический ошейник. Не думал, что когда-нибудь стану его использовать. Даже с доберманами и стаффордами не приходилось. Он молчит, потому что не может говорить. Из Каледона я привёз часть его “оборудования”. Оно разложено на полу. Цепь на самом деле не нужна, но глазу приятно. У меня подёргивается носок, выдаёт моё... Предвкушение? Злоба топит меня. Я планирую убить его сегодня. Но он не может умереть просто так. За всё нужно платить. Я позволяю ему двигаться. И червь сразу шевелится, суетится, смотрит раболепно в глаза. — За что ты убил Руди? — Он пренебрежительно о тебе отзывался, — говорит он абсолютно честно. Врать он сегодня не в состоянии. Косится на гремящую крышкой кастрюльку. — Лайош. Ты мой хозяин. И я сделал всё, чтобы оградить тебя от предателей. — Лир тоже предатель? — Он изменял тебе. Он делал то, что ты запрещал. Убил твоих животных, взорвал... Заткнись. Я щёлкаю пальцами, полуприкрыв глаза. И червь тянет руку в сторону кастрюльки. Должен признать, земляной червяк тяжёл. Даже очень. От меня требуется некоторое усилие. Он тянется увереннее, не сводя с меня замерших глаз. Ты верно понял. Будет больно. Крышка сдвигается, и его ладонь нехотя ползёт по краю кастрюльки. Я чмокнул губами. Сопротивление усиливается. Ну, разумеется, ты не хочешь. Я усмехаюсь, не давлю даже вполсилы. Его томление мне приятно. Он касается ладонью раскалённого ободка и инстинктивно пытается отдёрнуться, но его мозг в моей власти. Киваю ему. Пальцы касаются булькающей воды. Горячий пар скрывает его руку, червь приоткрыл рот от натуги. Я не смотрю на него прямо, он растерян. Подушечки пальцев опустились в кипяток. Сопротивление снова возрастает. Он скулит и жмурится, обнажает зубы. — Боишься боли? Странно. Я думал, она тебе нравится. Четыре пальца на две фаланги в воде. По его телу пробегают первые судороги, а лоб и виски блестят. Мне надоело. Слишком тихо. Ты же любишь крики, любишь — на живую, червь. Я утоплю в них и тебя, и себя. Ловлю его взгляд и уже не отпускаю. Червь орёт, ведь рука погрузилась в кастрюлю выше запястья. — Тц. Молодец. Теперь давай вторую. Он меня, конечно, не слышит. От его вопля закладывает уши. Он хотел бы её отдёрнуть, да не может. Как тебе беспомощность? А неизбежность? Обе его руки неконтролируемо дёргаются внутри кастрюльки, которая не выдерживает, сваливается со всем своим содержимым ему на голые колени. — Визжишь, как поросёнок, ей-Бо. Прерываю контакт, и он валится на спину, сворачивается в позу эмбриона и дёргается, не переставая орать, но боль всё-таки лишает его голоса. Он шлёпает губами. Кипяток коварен, поражает кожные покровы поступательно. Боль видоизменяется, то жарко, то холодно. Червь смотрит испуганно. Я подхожу к нему и давлю сапогом на обнажённый бок. — Такой большой и сильный. Высокий порог боли? Не отвечай. У нас сегодня ещё несколько дел, — улыбаюсь ему я, как можно радушнее. Он цепенеет, глотает, его мощный кадык двигается. Дышит как боров перед убоем. Его движение к блестящим кусачкам напоминает движение к Лиру с бритвой в руке, отдаётся мгновенным импульсом. Но здесь мне нет смысла сдерживаться. Он плачет, как дитя, и рывком загоняет себе кусачки в ухо. Кровь стекает чёрным, густым потоком. Обваренные руки плохо слушаются. В камере червя нет окон. Это подвал, самый обычный. Цементный. Из освещения только небольшой фонарик, положенный мной в углу. Червь в одних трусах. Всё-таки мне не нужно, чтобы он оглох. Одно ухо придётся оставить. Когда он немного отходит от шоковой боли, я ослабляю влияние. — Ты всё ещё считаешь, что прав? — я переношу на него весь свой вес. Давлю червя. Он корчится.— Паттерсон, Уилкс, Руди Стайн, Карсон. За что они умерли? Ты изнасиловал моего омегу, чуть не изувечил. — не могу сдержать гримасы отвращения. — Но кое-что успел. Ты правда думал, что я это одобрю? Его рот трясётся, глаза бегают, обожжённые руки дёргаются, он с трудом к ним прикасается, покрикивает, возит башкой по полу. — Если я не прав... Чем ты лучше меня? — смотрит ядовито, озлобленно. Я усмехаюсь, бью носком сапога в живот. Он сгибается ещё больше, пытается защититься. — А кто тебе сказал, что я лучше? Я — хуже тебя. Милосердие — не мой конёк — и ты это знаешь. Я блокирую ему часть ощущений боли, чтобы он мог нормально говорить. Из раненого уха с бульканьем бьёт кровь. Но ко мне обращено другое его ухо. — Твой омега задурил тебе голову. Ты попал под влияние. Я хотел защитить тебя. От них всех, — он хрипит на грани визга. Я не могу заблокировать естественные реакции организма на боль полностью. — Ты врёшь, — выталкиваю гортанно, чувствуя, как дёргается верхняя губа. — Ты издевался и убивал потому, что хотел этого. И я тут ни при чём. — А ты? Сейчас... — шипит он. И я отчётливо вижу змею, толстую, с капюшоном, брызжущую ядом. — Я уже говорил. Я — хуже тебя, — холодно улыбаюсь и отхожу на шаг. Он молча вытягивает из сваленных в кучу металлических орудий спицу и загоняет себе под ноготь. Это даётся ему непросто обожжёнными руками. Они неплохо сварились за сорок секунд. Я снова оглушён, перестаю улыбаться, возвращаюсь на стул. Через полчаса я должен вернуться в больницу.