Осуждай меня, если хочешь

ЛЕТО Джину посмотрел в зеркало, привычным движением поправил волосы. Он вздохнул: завтра должны были вернуться родители. И Тэхен был прав, говоря, что юбки, туфли, блузки на ближайшие несколько месяцев для него под запретом. Отец уже грозился выгнать из дома, если найдет хоть один-единственный тюбик туши или даже бесцветный лак. Джину оттягивал неизбежное, мучительно-медленно стирая ватным диском макияж с глаз, вытирая помаду, отклеивая накладные ресницы. Бережно снял и расчесал парик, под ним оказались короткие всклоченные волосы того же оттенка Посреди комнаты, распахнув «рот», лежал чемодан, в которые уже была сложена большая часть одежды. В шкаф теперь наполнился унылыми футболками, джинсами и безразмерными вязаными кардиганами, ни одной светлой вещи, как будто наступил траур. Для Джину это и был траур, он уже с трудом представлял себя в мужской одежде. А теперь ему на несколько месяцев нужно стать кем-то другим, превратиться в кого-то другого. Ну, ничего, повторял он мысленно, актер должен уметь сыграть, что угодно. Джину трясущимися руками расстегнул одну пуговку на блузе, другую, третью, глаза его невольно наполнились слезами, изнутри вырвался некрасивый утробный всхлип. Он закрыл лицо руками и рухнул на стул. В зеркале отражалась его сгорбленная фигура, подрагивающие плечи, нелепо торчащие волосы. И сейчас ему казалось, что весь остальной мир так же равнодушен и холоден к нему, как это зеркало. Никто не видел, как ему больно расставаться с самим собой, но никто не видел и того, как он слаб. Никто не смеялся, но никто и не плакал вместе с ним. Его глаза покраснели, исчезла привычная легкомысленность во взгляде, губы распухли от постоянных покусываний, и казалось, что это бледное чудовище в зеркале кто-то другой, похожий на него, но не он. Джину запрокинул голову и подышал через рот, подавляя рыдания. Две последние слезинки проползли по вискам и потерялись в волосах. Он заставил себя переодеться в узкие джинсы и футболку, блузка, юбка и белье полетели в чемодан. А за ними следом отправились все флакончики, бутылочки, кисточки и спонжики, декоративное зеркальце и набор заколок. Джину в последний раз оглядел свой «сундук с сокровищами» и как раз собирался застегнуть замок, когда… В дверь настойчиво постучали, Джину вздрогнул. Снова постучали; для родителей слишком рано, у Тэхена свои ключи, да и кто мог обойти домофон внизу? По спине пробежал холодок, а руки наоборот вспотели. Просто соседи, настойчиво сказал себе Джину, просто соседи решили зайти. Может, новые жильцы пришли поздороваться, и, шаркая, поплелся в прихожую. Что за дикость пугаться стука в дверь? В конце концов, он не ребенок. Джину глянул в глазок, и рука сама потянулась к замку. Но в последнее мгновение, он закусил губу и замер. — Открывай, я знаю, что ты там! И снова стук. — Открывай, или я заночую прямо здесь! Буду сидеть на лестнице, пока не откроешь. Джину покорно отпер дверь, Мино ввалился внутрь и тут же отпрянул назад, а потом на его лице мелькнуло узнавание. — Вот значит, как ты выглядишь, — протянул он с какой-то трудно определимой интонацией. Джину нервно теребил край футболки и все поджимал пальцы босых ног. — Зачем ты пришел? — вместе с женским обликом испарилась и его уверенность. Он особенно остро ощущал свое уродство под направленным на него взглядом Мино. Тот не должен был смотреть на него, на эти маленькие глазки и куцые ресницы, сухие узкие губы. Джину вздохнул. Он весь сжался, чтобы скрыть свою нелепую худую фигуру, костлявые плечи, и спрятал за спину ладони, казавшиеся слишком большими без колец и браслетов, без лака. — Я знаю, что отвратителен. Смейся, если хочешь. Мино оставался серьезен, шагнул к нему, Джину отступил, Мино сделал еще шаг, Джину снова отошел. И так они дотанцевали до самой стены, пока Джину не уперся в нее спиной. — Ну что? — возмутился он, когда оказалось, что больше бежать некуда. От близости Мино у него бешено колотилось сердце, как будто только что пробежал стометровку, соревнуясь с Усеном Болтом. — Ты пришел, чтобы ударить меня? Валяй. Я, может, даже заслужил. — Что? — Думаешь, ты первый парень, который так жестоко обознался? Многие были разочарованы. Может, в универе и никому нет дела, что я хожу в юбке, зато (как бы банально это не звучало, это все еще правда) подростки бывают очень жестоки, и они редко винят самих себя. А ещё им не нравятся те, кто не похож на них. У Мино стало какое-то отчужденно-холодное лицо, и он выдавил: — Я не собираюсь тебя бить. Он вдруг положил ладони Джину на талию чуть выше таза. Ким покосился на руки, но промолчал. — И я не подросток. Я знаю, что сам виноват. Ты отталкивал меня столько раз, а я все давил и давил. — Тогда мне стоило сразу раскрыться? — Нет, нет, — покачал головой Мино, странно улыбаясь. — Тогда я не успел бы в тебя влюбиться. — В… Влюбиться? — Джину смотрел на него растерянно с надеждой, но через секунду она резко затухла в его глазах. — Я не верю тебе. Он облизал губы. — Я хотел бы, но я не верю тебе. Так не бывает. Ты влюбился в девчонку, в короткой юбке, а не в парня. — Я, — Мино прижался к нему теснее, так что ремень вдавился Джину на низ живота, — влюбился в человека. Не в твои длинные ноги (хотя они мне и очень нравятся), ни в искусственные волосы или накрашенные глаза. А в то, что в тебе и так было настоящего. Поцелуй вышел томительный и страстный, Джину больше не отталкивал руки Мино, позволяя им скользить по его телу. Он и сам стал жадным, жадным до его поцелуев, до ласк, до грубоватых рук и прикосновений. И хотелось поскорее упасть в пропасть, чтобы нельзя было шагнуть назад, чтобы больше не бояться быть отвергнутым. Джину поспешно стащил с Мино толстовку, за ней футболку и провел растопыренными пальцами по его груди. Он сглотнул и, отбрасывая сомнения, нежно провел языком по шее Мино, ниже по ключицам. — Ты… — выдохнул Мино, — уже делал это, так? С кем-то другим, да? — Нуу… — замялся Джину, хотя на его губах возникла невольная коварная ухмылка. — А ты что, ревнуешь? — Нет, — слишком очевидно соврал он, — просто хочу знать, есть ли у тебя опыт. — Идем, — в голосе проскользнули вибрирующие нотки. — Покажу тебе весь мой опыт. Джину, словно боясь, что Мино убежит, за руку привел его в свою спальню, где все еще валялся раскрытый чемодан. — Это что? — Ничего, — Джину быстро запинал его под кровать, и дернул Мино на себя, увлекая его в постель. Простыня пахла мылом и кондиционером, одеяло то и дело попадалось под руку, и Мино с раздражением спихнул его на пол. Джину хихикнул. — Что? — насторожился парень. — Ты меня щекочешь. — Тебе кажется. Он вытряхнул Джину из футболки и штанов, но замешкался, не зная, что делать дальше. С девчонкой все ясно и знакомо, тут поцеловать, там погладить, а дальше все само собой. Джину мягко его оттолкнул и оказался сверху. Его рука ловко и стремительно оказалась у Мино в штанах. Тот на короткий миг подавился воздухом, а потом часто-часто задышал животом. Губы Джину почти казались его уха, он шептал что-то. А Мино лишь постанывал сквозь плотно сжатые зубы. — Расслабься. Я все сделаю сам, только не бойся. И не… не отталкивай меня, хорошо? Если ты, правда, любишь меня. Ведь, правда? — он умоляюще посмотрел в помутневшие глаза Мино, который уже слабо соображал. Внимательно следя за его лицом, Джину опустился ниже и стащил с него штаны вместе с трусами. Язык легонько, осторожно коснулся уздечки, а пальцы обеих рук колечками заскользили вверх-вниз. Мино задышал коротко, поверхностно, через рот и вцепился одной рукой в простыню, другой в волосы Джину. Он заглотил глубже, расслабляя горло, и сунул руку себе в штаны, движения замедлились. Язык нежно скользил по члену Мино, в то время как рука коротко ходила по его собственному, резко, почти больно. Наконец, он оседлал бедра Мино и прижал свой член к его. Обе руки мягко заскользили вверх вниз. Джину почувствовал, как напряжение достигает пика, и Мино, закусывая губу, вцепился ногтями в его бедра. Сначала Мино излился себе на живот, а затем и Джину кончил сверху. Он быстро, стыдливо стер все своей футболкой и отбросил ее на пол. Ведь Мино мог уже и очнуться. Джину неловко прилег рядом. — Прости, — прошептал он. — Что? — переспросил Мино. Джину молча обнял его, пристроив голову на плечо. Он слышал, как быстро стучит его сердце, грудная клетка ходит вверх-вниз, будто после пробежки. Кожа стала липкой и мокрой, на груди выступили капельки пота. — Я думал, — пробормотал Мино, уши у него вспыхнули. — Я думал, что все будет не так. — А как? — мурлыкнул Джину. — Думал, я сразу подставлю тебе задницу? — Эээ… — Не бойся, дойдет и до этого. Просто я подумал, что для начала нужно что-то более привычное. Губы Джину коснулись его уха, язык прошелся по раковине. — А хочешь, повторим? Мино сглотнул. — Хочешь, — продолжал шептать Джину, — снова почувствовать мой язык на своем члене? Хочешь, чтобы я облизал там все? Взял его так глубоко, чтобы ты умолял меня дать тебе кончить? У тебя уже встал? Джину, продолжая гипнотизировать его взглядом, опустился вниз. *** В студии было тепло и солнечно, в раскрытое окно врывался теплый ветер, а узкий дворик был тих, ни шума машин, ни голосов. Сынюн растерянно оглядел полупустое помещение: зеркало, ширма и стойка для вешалок, с разными костюмами, у одной стены штука напоминающая карниз, на нее намотаны разноцветные однотонные фоны, стол да одинокое кресло. Стены пусты, выкрашены в нейтрально-белый, а на окнах — ни жалюзи, ни тюли. Тэхен сидел прямо на полу и что-то делал со своей камерой. — Посиди пока, — велел он, не поднимая головы. — Я быстро закончу. Сынюн неловко пристроился в плетеное кресло. Он ведь совсем не модель, Тэхен мог бы найти себе кого-то более… опытного. У него уже есть спонтанные фото из парка, и, конечно, стоит признать, что Тэхен более чем талантлив. И разве этого не достаточно? Хотя, говорят, есть художники, которые склонны писать одну картину всю жизнь или переписывать ее раз за разом, создавая все новые и новые копии. Может, есть и такие фотографы? — Сынюн, — вывел его из задумчивости голос Тэхена, — ты чего? Уснул? — Да нет. — Вчера снова засиделся в студии? Ты совсем не спишь, — он осуждающе покачал головой. — Кто бы говорил, — усмехнулся Сынюн, зная манеру Тэхена работать до тех пор, пока не начнет валиться с ног. Тот лишь фыркнул в ответ. Он жестом попросил еще подождать, а сам куда-то сбегал и вернулся с высоким барным стулом с потертым сидением, в котором проглядывала набивка. — Ты уже фотографировал меня, — слабо возмутился Сынюн, впрочем, даже не сопротивляясь, когда Тэхен усадил его на стул перед белым фоном. — Ну и что? Мне нравится снимать тебя. Он отбежал в сторону и полюбовался им, как будто какой-то диковинной инсталляцией в музее. Сынюн посмотрел в нацеленный на него глаз фотолизы. — Мне улыбаться? — Нет… как хочешь, — лицо Тэхен едва виднелось из-за камеры. — Расслабься. Легко ему сказать: «расслабься», а Сынюну казалось, что внутри у него все замерло. Плечи напряглись, спина выпрямилась, будто он проглотил палку, лицо сковало пресной, безликой улыбкой. — Тебе плохо? — нахмурился Тэхен. — С чего ты так решил? — пробормотал Сынюн, продолжая скалиться. — Ну, у тебя лицо такое, будто тебя сейчас стошнит. Или будто кто-то убил твою собаку. Сынюн выдохнул на секунду и закатил глаза. — Вот! Сейчас лучше было. Каменное выражение снова вернулось. — Да что с тобой?! — Из меня плохая модель, Тэхен-а, не умею я перед камерой позировать. Напрягаюсь, будто на паспорт фоткают, — заныл он и умоляюще сложил руку. — Может, не будем, а? Пойдем лучше перекусим или, хочешь, поедем в парк? — Снова снимать природу? — скептически скривил губы Тэхен. — Ну уж нет! Он вздохнул и походил кругами, огибая Сынюна и треногу с фотоаппаратом. Пальцы нервно барабанили по губам. — Поговори со мной, Сынюн, — сказал он вдруг, резко затормозив. — О чем? — чуя подвох, сощурился парень. — Как ты начал заниматься музыкой? — это было первое, что пришло ему в голову, но Тэхен все равно почувствовал себя дерьмовым журналистом. — Не знаю, — Сынюн смотрел на свои руки. — В школьные годы я был плохим сыном, у нас не было денег, я не мог ходить в дорогую частную школу. Связался с дурной компанией, не знаю, как мама меня терпела. Его лицо осветилось теплой смущенной улыбкой. — И однажды она просто подарила мне гитару, хотя я вовсе этого не заслуживал. Наверное, хотела, чтобы я нашел себе другое занятие, кроме как целыми днями тусоваться с «друзьями». — А твой отец? — тихо спросил Тэхен, незаметно делая несколько фотографий. — Его тогда с нами уже не было. Родители развелись, когда мне было семь. Он просто исчез из моей жизни. Но тогда мне было уже плевать на это, мне на все было плевать. Она плакала, но я с упрямством ребенка гнул свою линию. — Музыка тебя спасла? — Да… да, думаю так. Это была страсть, которая была сильнее жажды саморазрушения. Каким-то образом мама точно угадала, что мне поможет. Я учился и занимался как сумасшедший ради поступления, ради стипендии. Он говорил, не замечая тихих щелчков затвора, Тэхен, мягко направляя поток его мыслей, не забывал фотографировать. Лицо Сынюна ожило, движения стали естественными, без скованности и зажатости. И его глаза были то грустными, то злыми, то нежными, полными любви. — Какой ты коварный, Тэхен, — он улыбнулся, а Тэхен самодовольно тряхнул волосами. — У нас нет ни одной общей фотографии. Замри! Он поставил фотоаппарат на длинную выдержку и подбежал к Сынюну. Их первая совместная фотография. Тэхен обнял его за плечи, щелчок, повис на шее, щелчок, поцеловал в щеку, от неожиданности Сынюн раскрыл рот, еще щелчок. Руки сами собой обвили талию Тэхена, невинное прикосновение губ переросло в нежный, долгий поцелуй. Стул с грохотом упал, но они лишь теснее прижались друг к другу. — Я думал, ничего кроме музыки не сможет меня так захватить. — Значит я круче? — Не заставляй меня выбирать. — Никогда, — выдохнул Тэхен, снова целуя его. *** В этот раз он боялся показывать фотографии Сынюну, потому что не знал, как тот отреагирует. Никогда в жизни Тэхен не боялся показывать кому-то свои работы, наоборот, он ими гордился, стремился выставить напоказ. А ведь он сам уговаривал Сынюна позировать. Ладони вспотели. Но что, если он просто посмотрит их, как фотки с очередной студенческой вечеринки, и сразу же отодвинет сторону? Что если он поведет себя не так, как хочется Тэхену? Что если он вдруг окажется таким же как все те, другие? Может, он как Джисон увидит в них лишь самого себя? Что, если он разозлится, когда вспомнит, что за прием использовал Тэхен, чтобы раскрутить его? Сердце Тэхена билось как сумасшедшее, когда он вручал Сынюну пакет со свеженапечатанными фотографиями. И тот, может, заметив его нервозность или же сам по себе, но понял, как невероятно важна для Тэхена его реакция. Сынюн не торопился, медленно перебирая фотографии. Он не спешил, осторожно за уголки беря фото. Сынюн смотрел и не узнавал себя. Это был какой-то другой человек. Открытый, искренний, невозможно красивый. Не того человека он видел по утрам в зеркале. Но, может, именно этого человека, этого мужчину видел Тэхен? Его он разглядел в замученном юноше? Но там был и Тэхен, незримо присутствовал на всех фотографиях. Эти был их общий портрет. Сынюн сглотнул и посмотрел на нервно кусающего губы автора. Он промолчал и лишь поцеловал Тэхена, словно награждая его и говоря: «Я понимаю, сколько сердца и души ты вложил в эти фотографии, я вижу в них тебя и твою руку, и да, ты — гениален». Тэхен прижался лицом его плечу, жарким дыханием обдавая в шею. — Я люблю тебя. *** Слышен был только мерный перестук палочек о пиалы. Тэхен как всегда по утрам был неразговорчив, мысленно еще в кровати. Джину то и дело дергал ворот футболки, будто она его душит. Он сутулился так, что даже через ткань проглядывали позвонки. Его родители, как два бойскаута, сосредоточенно поглощали еду, истово следуя заповеди — завтрак самая важная пища за день. Хотя отец еще и успевал читать газету. Время от времени он хмурил брови, а на сухом морщинистом лице отражалась озабоченность. — Снова стреляют, — хмуро возвестил он, — и снова из-за этих пи… — Дорогой, — предостерегла его жена, указав глазами на детей. Джину затравленно гипнотизировал остатки риса, а Тэхен посмотрел на супругов с насмешливым любопытством. — Из-за гомосексуалистов. Какой-то маньяк напал на них в клубе. Псих, конечно. — Какой ужас! — Ага, перестрелял кучу народу. Хотя по-хорошему их всех надо было упечь в психическое. И его, и этих. Джину побледнел, а Тэхен гневно сжал зубы, но пока молчал. — Один на вере помешался, а эти взяли моду — морды красить да одеваться как папуасы. — Дорогой, — укорительно покачала головой жена. — Да ты будто их парады не видела! Они же явно больные люди. Во всех есть странные, низменные порывы, но одни, нормальные люди, могут их сдерживать, искоренять в себе эту заразу, эволюционировать, а другие лишь потакают своим прихотям и мерзким желаниям. — Замолчи, — дрожащим голосом произнес Джину. — Что?! — Я сказал, замолчи. Ничего не видишь, и ничего не понимаешь! — Уж я-то, милый мой, на них насмотрелся. Ты с нами не был в Рейкьявике, когда они там устраивали свою вакханалию. Ходят все в разноцветных перьях и набедренных повязках, так что приличному человеку и глаза деть некуда. — Ты не понимаешь! Он отодвинул от себя еду, а у отца стало несчастное и злое лицо, губы побледнели, а бровь дергал тик. — Я все прекрасно понимаю, сын. И надеюсь, что вы-то с Тэхеном играете за нужную команду, так? Никаких заскоков? Ты ведь бросил эту блажь, как я и велел в прошлый раз?! — Я… — Джину побледнел. — Ты обещал мне прекратить! Ты говорил, что все это просто баловство. Ты должен измениться, перестань заставлять нас с матерью за тебя краснеть! — А если я не хочу и не могу жить как все? — Тогда, как договаривались, — его голос покрылся ледяной коркой, — уходи. В этом доме для тебя места нет. Мой сын — нормальный, а тебя я не знаю. — Вот как! — Джину вскочил, отшвырнув палочки в сторону. Мама взвизгнула и вцепилась отцу в плечо. — Тогда и ты мне не отец, — он направился к двери. — Скатертью дорожка, как оголодаешь — приползай обратно. Только прежде подумай о своем поведении. Подумай, кто тебя кормил, одевал, на чьи деньги куплена машина и из чьего кармана в ней бензин! — Хватит! — резко оборвал его Тэхен. — Джину! Джину! — крикнул он вслед убегающему парню. Родители недоуменно переглянулись, лицо дяди все еще было красным от гнева. — Да что с вами такое?! — закричал Тэхен. — Джину красивый, талантливый и добрый. Его нужно любить. А вы только и можете, что нападать на него. Может, он и носит юбку, но он все еще ваш сын. — Вот именно, — снова загремел отец, — ему пора вырасти из этих детских платьишек. Это все твоя мать… она потакала его дурным наклонностям. — Не смейте говорить о маме… — дрожащим от гнева голосом предостерег Тэхен. — Она и тебя сделала таким же. Даже удивительно, что ты тоже не красишь губы да не подводишь глазки. — Дорогой, — укорила его жена, но он уже несся вперед, как сошедший с рельс паровоз. — Что разве, нет? Как вышло, что вы оба по этой части? Разве вокруг мало девушек, почему вы выбрали мужиков? Ты хотя бы остаешься парнем, а Джину дай волю, и он станет ходить в женском шмотье круглосуточно. Он наивно думает, мы не знаем, что он творит, пока нас нет! Он позорит нашу семью! Почему? — с отвращением спросил он. — Почему вы оба не можете быть нормальными? — Мы нормальные, — холодно ответил Тэхен. — А вот и нет! — едко ответил отец Джину. — Были бы вы нормальными — на вас пальцем бы не показывали. Даже животные знают, кого надо любить. — Как вы не понимаете, что это не выбор, что это не наше решение? — волнение Тэхен выдавали лишь побелевшие губы да дрожащие кулаки. — Мне вас жаль, узколобый, ограниченный человек. И не смейте обвинять мою мать. Никогда. Он вышел из-за стола и тоже направился к выходу. — Стой! — велел отец. — Стой, Тэхен. Не смей уходить. Мы еще не закончили! Вы не владеете собой! Вы просто заблуждаетесь! Это пройдет! Просто блажь! — Дорогой, — тихо сказала его жена, — они уже ушли. *** Джину быстро добрался в бедный район, он оставил машину на парковке и дворами направился к дому Мино. Остановился у парадной и посмотрел вверх на неприветливую мансарду, посверкивающую стеклами на солнце. Может, его и дома нет, подумал Джину, с чего он решил, что Мино непременно сидит дома. Ему не нужно было копаться в «контактах»: номер парня всегда висел последним в «вызовах». — Ты дома? — без приветствия спросил Джину, все еще задрав голову. Будто Мино мог мелькнуть в окне. — Ага. — Можно, мне зайти? Я недалеко, — он сам себя ненавидел за этот подобострастный, просительный тон, как будто он уличная собака, напрашивающая переночевать в доме в дождливую ночь. — Мм… — протянул Мино, Джину стало страшно, мысли забились в мозгу, как птицы в слишком тесной клетке. У него там девушка! Привел кого-то прошлой ночью и еще не успел ее выпроводить. Или его постоянная девушка, а это он, Джину, и есть «любовница». — У меня срач, но…может, я и успею прибраться. — Вообще-то, я прямо у подъезда, — его голос не дрогнул, хотя мысленно Джину умолял: «Скажи, скажи мне правду! Ты не успеешь ее выпроводить. Или нет! Не говори. Просто попроси меня погулять по округе, чтобы я мог сделать вид, что ни о чем не догадываюсь. Ведь так я и дальше могу строить иллюзии о нашем светлом будущем». — Ну хорошо, поднимайся, только не очень пугайся, — смущенно откликнулся Мино. — Ок? — Да, — выдохнул Джину и взлетел по лестнице до самого последнего этажа. Дверь оказалась открыта, и на первый взгляд внутри не было никакой девушки, только лохматый Мино в шортах и майке с растянутыми до невозможности бретелями, так что она болталась на груди. Прятаться вероятной девушке было просто негде, ведь вся квартира Мино представляла собой одну большую комнату, где спальня, гостиная и кухня разделялись разве что зонально. — Ты рановато, — он указал на часы. Да, наверное, не очень вежливо заваливаться к кому-то в восемь тридцать утра. — Прости, — Джину смущенно улыбнулся и присел на табурет у массивного обеденного стола. — Ничего, — он заглянул в холодильник. — Только вот пожрать ничего нет. Будешь чай? Джину пожал плечами, и тогда Мино, как образцовая домохозяйка, заварил чай в маленьком глиняном чайнике. Они молчали, пока закипал кипяток, пока настаивался чай, пока Мино разливал его по чашкам. — Так ты расскажешь, что случилось? — Мм… — Джину отпил и отставил кружку подальше, чай оказался очень крепким, почти горьким, густого янтарного цвета и совсем без сахара. — Это… Он передернул плечами, как будто по телу прошел разряд. — Все из-за родителей, из-за отца. Он… просто не может и не хочет принимать меня таким. Мы не видимся месяцев восемь в году, но в оставшиеся четыре разбросанные на весь год, он старается наставить меня на путь истинный. — В каком смысле? — Ему не нравится моя одежда, мой образ жизни и то, что делает меня — мной, пока он дома я обязан выглядеть как парень, даже если м-мне это не нравится. Ему не нравятся моя внешность, моя учеба, мои друзья…. И хуже всего, боюсь, ему не понравишься… ты. — А зачем мне нравиться твоему отцу? Надеюсь, достаточно того, что я нравлюсь тебе, ведь так? Джину, лукаво закусив губу, кивнул. — И все-таки я хочу немного понимания. Разве я…плохой? Я скверный человек? — Не неси чепухи! — А что, если так? Я расстраиваю своих родителей, заставляю их переживать и волноваться. Они говорят, что друзья отвернутся от них, если только узнают обо мне, а еще их карьера под угрозой. — Знаешь, лично мне плевать парень ты или девушка, я ж тебя, бл*ть, люблю, — он опустился на колени перед Джину, взял в руки его ступню. — Я тебе не верю… — Придется. Мне нравятся эти маленькие пальчики, эти ноги, — рука скользнула в штанину, — и то, что выше. Мне нравятся твои глаза, твои губы. Мино потянулся вперед и легонько поцеловал его. — И здесь мне тоже все нравится, — его губы щекотнули шею. — Я хочу тебя всего. Постоянно. Мне тебя всегда будет мало. — Мне уже раздеваться? — насмешливо поинтересовался Джину, хотя пунцовые щеки выдали его смущение. — Желательно, — ответил Мино и плотоядно клацнул зубами. — Хотя подожди, у меня для тебя сюрприз. — Что? Мино уже выбежал из комнаты, чем-то зашумел и не возвращался довольно долго. Джину успел заскучать, допил остывший чай, погрыз черствое печенье, неизвестно сколько валявшееся в вазочке на столе. — Тадаам! — Что за х…? — Джину замер с открытым ртом. — Я думал, ты никогда не материшься. — Ну, знаешь, есть отчего. На Мино красовался черный парик до плеч. Белая рубашка была подвязана под ненастоящей грудью, немного комковатой и неровной. Темно-синяя а-ля школьница юбка в складку болталась вместо талии на узких бедрах. — Не нравится? — густо краснея, в тон к помаде, грустно спросил Мнио. — Ты что? Очень нравится! — воскликнул Джину, закусывая губу, чтобы не рассмеяться. — Я просто хотел показать, что ничего не имею против твоей одежды. Мне нравится, что ты и парень, и девушка. Джину улыбнулся и обнял его, прижимаясь щекой к груди. — Я ценю. Правда. Нужно только слегка поправить макияж, а так, ты — красавица. — Я старался, — Мино кокетливо заправил прядку за ухо и покраснел еще сильнее, хотя казалось, уже некуда. — Еще кое-что. Я… я… тут купил через интернет-магазин. — Что? Мино развернулся к нему спиной и слегка повилял «хвостом». — Посмотри. Оказалось, что под юбкой у него ничего нет, зато между ягодиц посверкивает бледно-розовым страз. — Оу, — выдал Джину, — Это ведь анальная пробка… — Я…я… я вот готовился, — заикался он, — для тебя. Она крохотная. Но…но… Джину прикоснулся к стразу, Мино поморщился, но не отошел и ничего не сказал. — Ты, правда, этого хочешь? — Н-не знаю, — похоже, что заикание становилось хроническим. — Не стоит, — мягко сказал Джину, легонько шлепнув его по ягодицам. — Еще рано. Он обвил шею Мино, поцелуй поначалу нежный и легкий, постепенно стал глубже, грубее. До кровати не дошли, повалились прямо на диван. Мино стянул с Джину штаны и замер, нерешительно и, кажется, даже со страхом глядя на стояк. Джину судорожно со стоном выдохнул через рот и скатился с дивана. Он встал на четвереньки, пристроившись грудью на ворсистое сиденье. — Может, так будет легче? — смущенно предложил он. — Так, ты даже, можешь, представить, что я девчонка. Он был готов расплакаться от обиды, но старался улыбаться ради Мино. — Нет, — Мино развернул его к себе, — я люблю тебя, твое тело, твое лицо. Я хочу видеть тебя, я хочу спать с тобой. Только с тобой. Мне не нужно никого представлять. Пол был прохладный и гладкий, спина тут же покрылась мурашками. Но Джину не чувствовал ничего, кроме Мино внутри себя, не видел ничего кроме Мино перед собой. Даже если бы в окно влетел дракон и устроил рядом пикник, то он бы не заметил. Он морщился от боли и сильнее переплетал свои пальцы с пальцами Мино, ногтями впиваясь в его руку. Мино остановился и вдруг коснулся его члена, Джину запрокинул голову. Все чувства смешались в один котел, закипающий на огне, уже плюющийся обжигающими брызгами. Ему хватило нескольких минут, чтобы кончить еще прежде Мино. Они лежали на полу прямо под стеклянным потолком, солнце ласкало обнаженные тела. Джину все еще держал Мино за руку. — Пробка все еще внутри? — Ага. Джину улыбнулся. — Добро пожаловать в наши гейские ряды. — Заткнись. *** Джину лежал у него на груди и слушал стук сердца, мерный и успокаивающий, выводя пальцем на смуглой коже узоры. Тело налилось тяжестью, но не ломящей, не болезненной, а приятной, будто погружаешься в теплую воду после продуктивного дня. — Мино, — позвал он приглушенно. — Чего? — в голосе слышалась тягучая расслабленность. — Как… как ты… — ему хотелось сказать «докатился до жизни такой», но вместо этого Джину осторожно спросил: — Как ты начал продавать наркотики? Это ведь не вакансия в газете. Мино молчал, но Джину услышал, как на секунду его дыхание сбилось. Он молчал так долго, что Ким даже начал засыпать. — Я… раньше тоже учился в вашем университете. Всего на пару лет раньше тебя. Знаешь, поступить было легко, я усердно готовился, и экзамены показались не слишком сложными. Началась учеба… — он говорил медленно с частыми паузами, — я думал, что достаточно умен и талантлив, чтобы не напрягаться. Но в то время, как все мои сокурсники пошли вперед, я безнадежно отстал. Оказалось, что все умны, все талантливы, и я вовсе не исключение, не особенный. И проблемы одна за другой нагромождались в шаткую башню, но я продолжал улыбаться, хотя внутри мне было так страшно. И тогда я сбежал… Мино отстранился и сел, пол встретил холодом босые ноги. — Мне было стыдно. Никто никогда не сомневался во мне, никто не думал, что я могу с чем-то не справиться. Я и сам так думал. Я подвел всех: родителей, сестру, самого себя. Мама всегда говорила, что без образования мне ничего не светит, что даже для музыканта нужно какое-никакое образование. Я, как дурак, думал, что будет легко. Все раньше давалось мне легко, и трудности напугали меня. Напугали так, что не двигаться показалось самым безопасным, вернуться обратно в зону комфорта, где все знакомо и привычно. Он закрыл лицо руками, и голос дрожал и зазвучал глухо, будто из чашки. — И вместо того, чтобы изучать теорию музыки, быть среди людей, которые выше меня, я вернулся в клубы, … где моих навыков было достаточно. Джину накрыл его плечи одеялом и привалился голой грудью к плечу. — И там меня нашел один человек. Не знаю, почему он подошел ко мне, может, заметил надломленную душу или просто решил, что среди музыкантов куча нариков. Он сказал, что представляет международный наркокартель, сначала я рассмеялся. Кто же рассказывает первому встречному такое? Только сумасшедший. А потом оказалось не сумасшедший, и все — правда. Он начал меня обхаживать, сказал, что ему нужна помощь и вообще у меня больше связей со студентами. Увидел, что мне уже наплевать на все, и выложил все начистоту. Мол, будешь торговать, деньги привозить, себе процент оставлять. — А ты? — А я… согласился. И знаешь, не жалел об этом, пока… пока тебя не встретил. Джину протяжно вздохнул. — Они тебя отпустят? — Да, после отступных. Ничего, у меня есть… ммм… сбережения. Он старался казаться равнодушным, но Джину видел груз на его плечах. Мино снова стало страшно. Но в этот раз он не сбежит, ни за что не сбежит, ради Джину, который так преданно заглядывает ему в глаза, который так верит в их счастливую совместную жизнь. Джину ущипнул себя за руку, Мино заметил и удивленно приподнял брови: — Ты чего? — Засыпаю, — смущенно прошептал он. — И? — Ну, — замялся Джину, — рядом с тобой мне кажется, что спать — это просто потеря времени. Время, которое можно провести с бОльшей пользой, бездарно уходит. — Идиот, — засмеялся Мино и притянул его к себе. Ему нужно стать сильнее, ради них обоих.