Тернистый путь

      С того дня мы с ним не виделись почти две недели. Во-первых, общественности нужно было время отойти от смерти Крамера. Игры Конструктора привнесли в жизнь людей не только боль и ужас, но и идею, которые некоторые психи поняли, исковеркав саму её суть. Во-вторых, мне на голову к моему счастью свалилось очередное убийство. Оно помогло оторваться от постоянных мыслей о Джоне, о его кончине и последствиях его действий. Незаметно для себя я свела приступы панических атак почти что к минимуму. Хотя есть ли этот минимум? А Марк, как сказал Фиск, закрывал дело Крамера, подчищал все хвосты и намеревался передать дело в архив. Там ему и место.       Он не звонил, не писал. Первые дни было даже как-то не привычно не видеть, не слышать его, не ощущать запах резкого одеколона, чувствовать затылком восхищённый взгляд, как он уставился мне в спину, во время очередного допроса или обыска. Можно сказать в какой-то мере я чувствовала себя голой без него. Какие пафосные сравнения, но, пожалуй, так и было.       Вчера позвонил Фиск и поинтересовался, являюсь ли завтра на награждение и брифинг, закрытие (официальное!) дела Конструктора. Я сомневалась, стоит ли мне появляться в отделе убийств, после окончания совместной работы, но Фиск уговорил меня одной единственной фразой: «Он будет рад, если ты тоже его поздравишь». Кто, правда, сказал ему, что Хоффмана обрадует моё присутствие, он не уточнил.       А мне лишь это было в радость, хотя признать это сложно. Чертовски хотелось с ним повидаться. Особенно после последней нашей встречи. Бросить его там было не очень хорошим жестом с моей стороны. В конце концов, услышать от него какие выводы он сделал из нашего разговора, тоже очень интересно.       Но как бы я не спешила успеть в назначенное время появиться как на награждение, так и на брифинг, не успела. Так сильно была поглощена мыслями о предстоящей встрече и даже в некотором роде переполняемая волнительным трепетом, что не уследила за ходом времени.       Войдя в здание, я краем глаза заметила столпившихся в углу журналистов. Они уже собрали всё, что могло интересовать: ответы получены, фото наделаны. Большая сенсация для маленьких газетёнок — мнимое спокойствие для горожан.       Люди до сих пор думают, что все закончилось, и никто не подозревает, что очередная игра может начаться уже завтра. Не подозревает сейчас и Памела Дженкинс, чья лучезарная улыбка сейчас освещает весь холл. Вот кто никак не мог пройти мимо такого желаемого кусочка. Ведь обойти стороной смерть Джона и не засветиться на первой полосе, исковеркав все имеющиеся факты, она просто не имела права, по её мнению.       Проводив взглядом журналистку и недолго поразмыслив, стоит ли спрашивать у кого-нибудь где находится Хоффман, решительно двинулась в сторону отдела убийств, а точнее к кабинету Хоффмана. Этим самым я избежала лишней возни и бессмысленных разговоров. В конце концов, хрен знает, где он сейчас бродит, а в кабинет то точно вернётся рано или поздно.       Постучавшись, я немного стушевалась. С минуту ещё стояла, разглядывая буквы, складывающие в уже такое родное, но безумно надоевшее, имя. Но дверь открылась, и перед взором предстал Хоффман собственной персоной. Его глаза зло сверкнули и грубо схватив за предплечье, он затащил меня в кабинет и захлопнув дверь.       — Ты что, мать твою, творишь? — все попытки вырваться оказались четны. Его глаза пылали злобой, свирепое лицо, оскал. Он готов был разорвать меня прямо там, а я даже понятия не имела за что.       — Если ты вздумала играть со мной, ты очень об этом пожалеешь, дрянь!       — Я, конечно, знала, что мозги могут размягчаться, но надеялась, что тебя это обойдёт стороной. — тяжёлая пощёчина. Место удара загорелось огнём, словно меня приложили к догорающим углям и продолжали вдавливать в них, оставляя следы вмятин острых контуров камней.       Он не даёт прикоснуться к месту удара, продолжая удерживать крепкой хваткой мои дрожащие измученные конечности. И правильно делает, иначе бы любой предмет, оказавшийся у меня под рукой, уже давно сидел бы у него вместо глазного яблока.       Ему явно всё равно больно мне или нет, он продолжает гнуть свою линию об игре.       — Подумай своими недоразвитыми долями: стала бы я себя так подставлять? — ни одной лишней эмоции. Ему, похоже, совсем не жаль тех, кто погиб в этой гонке. Но и не радостно от выигрыша. О, мой дорогой, всё только начинается.       — Не стоило мне слушать Фиска. Дело-то вы так и не закрыли. Не с чем тебя поздравлять. — пытаюсь перевести тему разговора. Для начала нужно успокоиться и подавить желание убить ублюдка и нормально разобраться во всём.       Марк толкает меня на позади стоящий стул, а сам, продолжая злиться, возвращается на своё место. Из стопки бумаг он достаёт конверт, который после небольшой заминки отдаёт мне. Откинув голову, закрыла глаза, уже ясно понимая, что раздражаю его этим ещё больше.       — Что за шуточки?       — Так ты из-за этого куска бумаги захотел сделать меня отбитой? Пользуясь случаем сообщаю, что на дворе XXI век. Письма пишу электронные, записочки мальчикам я бросила писать в средней школе, а про тебя я не вспоминала уже две недели. И сейчас бы не появилась, если бы Фиск не позвонил. Я же сказала, что мне нахер не сдалась ваша командная работа. — он зол. Чертовски зол и напуган. Голос выдаёт его как провинившегося школьника грязь на брюках. Вместо ответа продолжает пытаться всунуть мне конверт.       Он поднялся с места, а я, не обращая на это внимание, устроилась поудобней, прикрыла глаза.       Я понимаю почему он напуган. Сама найдя подобное напряглась.       Я понимаю почему он злится. Я единственная с кем он контактирует из учеников Джона.       Я не понимаю почему он расстраивается.       О, да. он точно расстроен. Или скорее разочарован. Во мне? Возможно, но ему следует привыкать. Я полна разочарований.       Марк подошёл ко мне, секундное дело в его-то комнатушке два на два, и тут я почувствовала холодное лезвие на шее. Но это не вызвало шока, или страха, или испуга. Ничего. Только улыбка стала украшать моё безобразное лицо.       — Только не говори, что ты прихватил бронхит? — забираю злосчастное письмо.       Обыкновенный конверт с одной лишь подписью:       «Детективу Хоффману».       Подпись явно сделана от руки.       — Ты дурак?       — Отвечай на вопрос.       — Во-первых, ты должен был уже понять, что я ни черта тебе не скажу. Даже если ты будешь тыкать в меня зубочисткой. Во-вторых, какой вопрос? Это не моё письмо. Мог бы и почерк сравнить. А теперь будь добр, убери ножичек, а то не дай Бог поранишься. — открываю его и нахожу лишь небольшой листочек.       «Я знаю, кто ты»       Сначала шок. Потом изумление. Какой-то черт решил, что может запугивать нас вот так? Хотя, судя по Хоффману, у него прекрасно это получается. Потом понимание происходящего.       — Боже, Марк, я думала это из-за того, что я тебя бросила тогда. Ты же теперь герой. Так что привыкай к письмам от поклонниц. Не отрицаю, есть из них чокнутые, но в принципе, их бояться не стоит. Как ты вообще? — и хотя я старалась не засмеяться, получалось с трудом. Нет, мне определённо было страшно, в конце концов, раскроют его — раскроют меня, а мне в интерьер пока не требуется электрический стул, но вся комичность ситуации не давала мне продолжать бояться.       Я взглянула ему в глаза. Он угрожающе смотрел на меня и всё ещё держал нож у горла.       — Марк, слово скаута. Это была не я. — он отпустил моё плечо (когда он успел его схватить?) и, убрал оружие. Достал маленькую коробочку из стола, которая оказалась нечто подобным аптечки.       Выхватив её, я начала обрабатывать порез. Ничего страшного, но мало ли, что он там им ещё мог поковырять.       — А теперь серьёзно. Теперь все по-другому. И доброго дядюшки Крамера больше нет. И если ты так и дальше будешь трястись из-за записочек, то пришло время нашим дорогам разойтись.       И ушла, громко хлопнув дверью.       Как же меня бесят эти люди, которые понравились Крамеру. Возомнят себя пупами Земли, а ты потом огребаешь за всех сразу. Как бесит его желание найти тех, кто сможет продолжить работу. Его работу.       Нужно было вернуться, нормально поговорить. Возможно, даже рассказать о том, что у меня не мало таких же. Но гордость продолжала переставлять ноги в сторону выхода.       Он не доверяет мне. Не хочет. Не желает верить мне. Значит, и я не обязана посвящать его в свои наши проблемы.       Выйдя на улицу и оглянувшись вокруг, а я выругалась. В последние месяцы остывать после конфликтов получается всё хуже. Как впрочем и сдерживать агрессию.       Сажусь в машину и по привычке смотрю в зеркало заднего вида.       — Эд, они торчат там целую вечность!       — Видимо, пробка.       — Но мы можем опоздать! — маленькая беспокойная девчонка скачет возле молодого парня. Он же с присущим ему терпению легко переносит все её выкидоны и даже со снисходительной полуулыбкой наблюдает за её попытками сбежать от него. И хотя внешне не скажешь, что он беспокоится, гнетущее чувство уже начало разъедать душу. Родители, и правда, задерживались намного.       Положив голову на руки, сложенные на руле, я попыталась обдумать всё спокойно.       Да, я могу злиться на Марка, но он не совсем уж виноват. Я бы тоже подумала в первую очередь на него. Он единственный известный мне человек, после Гордона, способный поиздеваться так. Хотя он слишком груб, чтобы пытаться провести такую тонкую игру. Запугивание не его метод. А вот я идеально подхожу под эту роль. Он ни черта обо мне не знает — это бы пугало кого угодно. Считает, что мы на равных — и тут эти записки. Он, конечно, же начинает злиться. Марк лишь начинает осознавать, что я не сразу перехожу к активным действиям. Как итог — он уже неплохо понимает меня, хотя я надеюсь, что сам он это ещё не начал осознать.       Гордон решил повеселиться? Он часто работал один, лишь изредка привлекаемый Джоном для массовой сходки испытуемых. В отличие от неотёсанного Хоффмана, мог попробовать поиграться с этим.       Не терпит, когда ему мешают. Решил, что детектив помеха для него? Возможно. Это стоит проверить. Что-то давненько я его не навещала.       «Забыл старых друзей?»       Не торопясь завожу машину и осторожно выезжаю на проезжую часть. Мне спешить некуда.       После игры Лоуренс сильно изменился. И это вовсе не касается его самопожертвования ногой ради спасения себя и своей семьи.       Он стал мыслить по-другому, чувствовать острее, научился быть осторожным, ответственным и честным. Пожалуй, последнее важнее всего остального. К тому же разве этими качествами он не должен был обладать раньше? В конечном счёте, доктором он был и прежде, значит это всё шло багажом к прежде влиятельному статусу и высокооплачиваемой должности заведующего отделения онкологии.       Но первые недели он был сломлен. Джон лишил его далеко не просто конечности, он забрал у него уверенность в завтрашнем дне, душевное спокойствие.       Семью.       Прежде чем принять предложение Крамера Ларри колебался. Во-первых, он всё ещё надеялся спасти брак, давно рухнувший из-за его безразличия, извечных измен и вранья. Во-вторых, дочь. Поняв, что восстановить руины семейной жизни ему не по зубам, док решил, во что бы то ни стало, добиться встреч с Дианой, которую к тому времени увезла жена и запретила приближаться как к ней самой, так и к дочери. Ему потребовалось несколько месяцев судебных тяжб, чтобы в итоге добиться встреч с родным чадом и только в присутствии Элисон, ибо дочь теперь жила в кошмарах. Детская психика была не способна справиться с произошедшем. Последней каплей стало увольнение, вроде как по собственному желанию. Небезызвестное медучреждение быстренько избавилось от него как от ненужного хлама.       — Здравствуй, Лилиан. — Гордон обходит столик справа от меня и присаживается напротив. Он не случайно выбрал небольшую забегаловку недалеко от нового места работы. Тут не так многолюдно, что поможет избежать утечки информации. Но при этом тут достаточно людей, чтобы его преждевременная смерть, возможно, что даже от моей руки, не осталась незамеченной.       — Мне показалось или ты стал забывать о наших с тобой хороших отношениях? — разглядывать стаканчик полюбившегося латте мне, почему-то, интереснее, чем поднять взгляд на человека, которого так или иначе я считала своим союзником. — На днях я получила интереснейшее письмо. И я была искренне поражена узнав от кого оно.       — Разочаровалась в своём детективе?       — Разочаровалась в своём докторе. — долгая минута молчания. Затем пара попыток оправдаться Лоуренса. — Адресат был написан от руки. Как и записка находящаяся внутри. И я, воспользовавшись своим серым веществом и положением, провернула одну штуку. Почерковедение называется. И угадай с кем, удивительным образом, он совпал?       — Я ни черта подобного не делал. Проверила бы своего маньяка.       — Бинго! Слушай дальше. Сегодня мой маньяк, как ты выразился, тоже получил послание. И угадай чьи закорючки совпали с предыдущими? Весело, правда? — поднимаю глаза и натыкаюсь на его встревоженный и возмущённый взгляд. Он нервно постукивает по стаканчику с уже давно остывшим напитком, изредка подглядывая в стороны. — Скажи мне только одно — зачем? Я ещё могла как-то оправдать подобные письма мне, но чем тебе помешал Хоффман? Он же хороший исполнитель, но с организацией не дружит совсем. Вы же даже не пересекаетесь, Ларри.       — Лилиан, это был не я. Как ты и сказал — мне не зачем заниматься этими интригами.       — Хорошо. Попытка засчитана. Как и десять предыдущих. — поднимаюсь и не спешно направляюсь к выходу. Глупо было надеяться, что наш Дулиттл признается, но попробовать стоило.       — У меня тоже есть такое. — останавливаюсь в шаге от двери. Медлю, прежде чем обернуться.       Теперь Гордон подавлен. Или он хороший актёр, или у нас явные проблемы. Возвращаюсь за столик и ожидающе уставляюсь на дока.       — Три дня назад нашёл в почтовом ящике. Внутри фотография с Дианой.       — Он угрожает её жизни?       — Я думал это ты. — широчайшая из возможных улыбок, которую только могла изобразить.       — Мне лестно, что ты обо мне такого мнения. Но ты знаешь моё правило. Я не трогаю твою семью, пока мне ничего не угрожает. — я поднимаюсь и предпринимаю очередную попытку уйти.       — Лили?       — Я разберусь сама. Не беспокойся.       — Не об этом.       — Что ещё?       — Давно ты пьёшь такой кофе? — он кивает в сторону оставшегося на столике стаканчика.       Ехать с Хоффманом в одной машине, особенно когда он за рулём, одни злоключения: то пробка, то чуть в аварию не попадём, то колесо сорвёт. В общем, не жизнь, а сплошное приключение.       Но тут он внезапно останавливается. И в этот момент я надеюсь, что он не умышленно, хотя и пытается меня не убить, но чуточку покалечить точно. Также стремительно он оставляет меня одну в машине, на ходу бросив: «Жди здесь».       За его десятиминутное отсутствие я успела вздремнуть, хорошенько поматерить детектива, пощёлкать радио, проверить почту, пролистать очередное досье на какого отморозка, которое почему-то валялось в салоне авто, а не в кабинете, где тому и положено быть.       Холодный осенний воздух вновь ворвался в машину, когда с виду довольный Хоффман снова оказался в машине. Я укуталась посильнее в тоненькое пальтишко и с вызовом взглянула на него.       — И как объясняться будешь? — в руках он держал дымящийся стаканчик, который он сразу же сунул мне. Я, хоть и оценила этот знак внимания со стороны Хоффмана, но промолчала об этом.       — Я не пью кофе в стаканчиках.       — Мне плевать. Можешь хоть просто к подбородку приложить. Главное — я хочу перестать слышать, как стучать твои челюсти.       — Позвони если ещё найдёшь. До встречи, Ларри.       Только к вечеру я возвращаюсь домой. И всё это время я была поглощена отвратительными и гнетущими мыслями.       Я только после разговора с Гордом зацепилась за мысль об интригах. Это было бы вполне логично: рассрорив нас он или она в конечном счёте останутся с кем-то одним, а это куда проще, чем бороться против всех сразу. Так бы поступила бы и я.       Сука.       Кто бы ни начал испытывать нас на прочность, он явно знает больше, чем я. Но сильнее волнует то, что у кого-то на меня есть маломальская информация. На стенку лезть хочется от незнания. Теперь я в опасности, а у меня ни единой идеи, что делать дальше.       — Только не говори, что пришёл меня добить. — на лестничной площадке топтался явно мною нежданный детектив. Он с не присущей ему улыбкой и через-чур радостным лицом посмотрел на меня и поднялся со ступенек.       — Ещё и решил это сделать этим веником. — указываю на букет цветов, прохожу к двери. А всё равно чертовски приятно видеть его здесь. Да ещё и с извинения.       Марк, видимо, пропустивший мои слова мимо ушей, своевольно прошёлся по направлению к кухне. Сам достал кувшин — такой роскоши как ваза в моей квартире давно уже нет — поставил в неё цветы, заблаговременно набрав воды. И только сняв пальто, Хоффман, наконец-то, обратил на меня внимание.       — Что тебе нужно? — как бы я окрыляющее не чувствовала, злость, съедаемая меня, готова была вот-вот выплеснуться наружу. И тогда ещё неизвестно кто из нас больше пострадает.       — Нужно, чтобы ты съездила со мной в одно место.       — Ты забылся? — да, что со мной происходит. Злюсь с ничего.       — Хант, мне нужно чтобы ты, не задавая вопросов, поехала со мной.       — А мне надо, чтобы ты исчез из моей жизни. Сейчас хотя бы просто из квартиры. Вон! — скрестив руки на груди, я глубоко задышала. В голосе, который я изо всех сил старалась сделать стальным, слышались нотки приближающейся истерики. И он их уловил.       — Одна поездка. В знак дружбы. В качестве извинений.       — Извинения приняты. А теперь пошёл вон.       — Хант, я уйду отсюда только с тобой.       — Вот ты упёртый мудак. — кидаю в него кружку. Быстро увернувшись, он пользуется случаем и приближается ко мне. Кружка с характерным треском разлетается на кусочки.       — Одна поездка. А дальше ты катишься в ад и больше не отсвечиваешь, ясно?       — Спрошу об этом позже. — он предпринимает попытку схватить меня за ладонь, но я оказываюсь проворнее. Он в гордом одиночестве направляется на выход.       Я не пожалела, что согласилась на эту «прощальную» поездку.       К моему удивлению Марк привёз нас на роллердром, что стало только первым сюрпризом за вечер. Он оценил мой скептицизм по поводу выбранного места. Но больше всего меня смущало, что он был явно в своей стихии, в отличие от меня.       Вторым сюрпризом стал момент, когда он присел завязывать мне шнурки. Это стало совсем уж неожиданным. Да, я немного замешкалась, задумавшись над происходящим. Он буднично присел передо мной и, осторожно забрав шнурки, начал затягивать их, что-то попутно шутя о моих способностях. Ну да и пусть, всё равно я пропустила их мимо ушей.       — Я должна сказать это сейчас. Я очень плохо катаюсь.       — Для этого здесь я. — он неуверенно протянул мне руку, чтобы помочь подняться.       Это было очень мило. Он окружил меня заботой и после пары не очень удачных попыток просто подошёл ко мне и обнял, прижав к себе.       Всего на мгновения, я позволила себе слабость. Разрешила себе остаться в его руках и просто стоять посреди толпы людей, на минутку, на одну минутку, побыть как все.       И, несмотря на произошедшее утром, в этот момент я почувствовала себя в безопасности. Он сумел создать уют даже в этом месте, переполненном людьми. Какие-то пошлые шутки, язвительные фразочки, немного неловкие прикосновения — придавали житейскую обыденность, которой собственно между нами то и нет.       Он позволил мне хотя бы на вечер стать той маленькой девочкой, которая слишком рано выросла. И я ему была за это благодарно. По крайней мере, в тот момент.       — Давай, дорогая. Тебе просто нужно отступить от бортика. — девочка лет пяти с испуганными глазами смотрит на поодаль стоящего женщину. Уверенность, которую та излучала хватило бы на всех немногочисленных посетителей «Восьми колёс». Она вытянула руки навстречу дочери и отчаянно пытается уговорить ту отлипнуть от стенки и попытаться оттолкнуться. Но девчонка продолжает стоять. Мама быстрая, но поймает ли она её также быстро как Эд?       — Лили? — тёплое прикосновение выводит из раздумий. Хоффман сидит напротив с очень настороженным видом.       — Извини, задумалась. — он понимающе улыбается, но не торопиться отодвигаться.       — Это я должен извиниться. Повёл себя, как…       — Как мудак. Это твоё постоянное состояние. Я привыкну. Когда-нибудь точно. — убираю руку, откидываясь на спинку диванчика, и продолжаю разглядывать развлекающихся детей. Марк был совершенно не против такого расклада, поэтому повторив мои движения снова о чём-то заговорил.       — Вообще-то, я умею кататься.       — Зачем тогда сказала обратное?       — Было интересно, что ты будешь делать.       По дороге домой всё же пришлось коснуться планов работы. В последние дни они меня мало интересовали, а вот Хоффман тщательно подготовился. И со мной ими поделился. Хотя и расплывчиво. А наложившись на изнуряющую неделю, сплошной стресс от новых знакомых: эта муть стала сумбурным комком.