24/7

Это — Лу Хань, он на сорок пять процентов алкоголик, на пятьдесят — картежник, а остальное занимает гуманитарный склад ума. Сегодня Лу Хань модно немного-не-брит и в настроении «ром-кола». Собственная кошка выгнала его из квартиры за неуплату, поэтому он и здесь, пьёт, что дают, потому что пить то, на что денег хватает ему уже не по карману, и разглядывает поблескивающие в тусклом свете дешёвых ламп бутылки, хаотично разбросанные по полкам стеллажа напротив, пока мудовый мотив из шипящего радио навязчиво лезет в уши. Это — Ким Минсок, он наполовину циник, наполовину пессимист, он ненавидит такие места и внезапно хочет оставить свой номер Лу Ханю. У Минсока идеально белый воротничок, дорогие часы на правой руке и абсолютная уверенность в том, что во-о-он та перезрелая блядина уйдёт сегодня с во-о-он тем губошлепом, хотя во-о-он тот носатый оказывает ей больше знаков внимания. Сегодня Минсок здесь, потому что завтра (не)законный выходной, а коллега три дня подряд звал его сюда, обещая что-то интересное, и если под интересными он имел ввиду пустившего корни в барную стойку Лу Ханя, то Чёрт возьми, Бэкхен, как ты догадался, что мне это понравится?! Это — Лу Хань и Ким Минсок, они сидят на соседних стульях и правыми руками подпирают щеки, облокачиваясь на засаленное дерево шершавыми локтями. Они моргают с разрывом в две миллисекунды и смотрят на одну и ту же грязную бутылку джина. Лу Хань вздыхает — дорогой. Минсок хмурится — противный. Это Лу Хань и Ким Минсок, и зря они вообще вот все это, потому что в баре подвального типа, где углы заблеваны, а в постоянных посетителях одни несостоявшиеся в жизни мужчины, не встречаются любовники-в-перспективе с обязательным бесконечно счастливым будущим. В таком месте не встречаются возможно-друзья, которых в дальнейшем ожидает диван, светлое пиво и старость в домах по соседству. В таком месте не встречаются даже просто получасовые знакомые с расчетом на хорошую компанию и душевный разговор. В таком месте и в такое время встречаются разве что будущие соседи по коробкам под мостом. Или, знаете, печеньголики с больным алкоголем. Или плохие детективы, закупающие у барменов информацию за секс, который «не проговорись моей дочке, пожалуйста, у вас с ней завтра годовщина свадьбы все-таки». Такие, как Лу Хань и Минсок могут встретиться только в одном случае — когда Богу станет скучно. И кажется, он уже прошёл четвёртый фоллаут. Лу Хань готовится сказать: «Оставь мне свой номер, детка». — Хочешь оставить мне свой номер? — Неуверенно говорит Лу Хань. А Минсок смотрит на него удивленно, а потом: Чёрт возьми, Бэкхен..! Ой, нет. А потом: — Допустим. Минсок хочет оставить свой номер Лу Ханю и ничего не может с этим поделать. Он хочет — и это совершенно не то, чего он хочет. А потом: Кошка в квартире Лу Ханя матерится на французском, ковыляя подальше от чего-то непонятного, со стуком ввалившегося в квартиру, и обещает сама себе выселить Лу Ханя сразу с этого света. Новый запах Армани и табака все-таки успевает наступить ей на хвост, а что-то непонятное состоит из рук, ног и пошлых стонов, от которых «го интим» хочется даже книжному шкафу, а строгая приверженца асексуальности по соседству уже поспешно набирает близкого друга. Но, вообще-то, кошки не знают французского и не матерятся, и выселить никуда не могут. Шучу, конечно. Кошки могут все. Минсок впервые не стесняется стонать, Лу Хань как всегда не стесняется вообще, нетерпеливо пытаясь разобраться с пуговицами на чужой и своей рубашках одновременно, и воздух искрится, сердце стучит, колени подкашиваются, а еще — как там дальше в этих желтоватых дамских романах-то? «Их челюсти слились в лихорадочном взаимном перетирании. Слюна и пот. Пот и слюна». Или что-то вроде. У Лу Ханя в спальне на полу валяется голый матрас в позе арт-хауса, потому что он свою кровать либо пропил, либо продал, либо не покупал вовсе — черт его разберет, а у Минсока в карманах наполовину спущенных штанов целая куча веских причин остаться на этом матрасе навсегда. В таком месте не встречаются в принципе. Но они-то встретились.