Почти, или Пять...

Из Владивостока он вернулся через полтора месяца уставшим и простывшим. С климатом местности они, конечно, не рассчитали. Съёмки запускать нужно было немедленно, пока не сгорели установленные Минкультом сроки… Конечно, он никак не ожидал на студии своего друга встретить… Сашу. Александру, девочку с ледяными глазами и контрастно жаркими губами, которые он запомнил, несмотря на то, что с Ольгой он не ссорился, и ведь вместе они уже давно… Только он был так вымотан сейчас, что Ольгу решил оставить один на один с монтажом картины и поехать предлагать «Фонографу» новые идеи для своего любимого концерта. Ему так нравилась именно эта репетиционная база – своей маленькой кухонькой, на которой не только привычные чайник и микроволновку можно было найти, но и плиту, и уютный гарнитур, неизвестно откуда взявшийся, но ужинать в приятной компании именно здесь было почти равносильно домашнему, спокойному вечеру. Покой нам только снится. Потому что среди прочего здесь – хореографический зал, бывший тренажёрный, из которого выперли в своё время тренажёры, чтобы после репетиции душ принять… И ведь уже почти дошёл до заветного чайника. Услышал звуки «Libertango» Пьяццоллы, увидел, что дверь открыта, кретин. Голос услышал. - Танго в кедах, кошмар. Никогда в жизни такого ещё не делала. Стоп. Сердцебиение пустилось бы аллюром, если бы под кожу не впрыснули леденящий жидкий азот, заставляющий застынуть руки и ноги. Такой же леденящий, как… … Саша. Сам не понимая, что делает, Козловский останавливается в дверях. Там – три пары, три парня и три девушки, и одна из девушек – она. Чёрт. Не было такого во Владике. И до Владика – не застывал он пушкинским каменным гостем, видя её. Первый раз такое. Они танцуют танго. Они танцуют танго, не заметив Данилу, и он пользуется этим – смотрит. На ней широкая юбка до колен, совсем не для этого танца, но ему приходит в голову, что у Офелии в «Гамлете» - точно такая же. Красные кеды, красные, как туфельки Гели в «Варшавской мелодии», волосы убраны, как у Луизы в «Коварстве и любви», футболка с лицом Хью Лори, как футболка той же Офелии с лицом его собственным, и чёрные капроновые колготки, как у леди Мильфорд в пресловутом «Коварстве…» Он много чего переиграл. В любой девушке можно отыскать то, что отзовётся. Но ему не приходит это в голову. Ему туда вообще ничего сейчас не приходит, кроме того, что она изумительно двигается. Он отлично умеет танцевать танго. Он мог бы подменить этого парня собой. Он так давно её не видел, что глазам больно, почему он не пытался искать её в соцсетях? «Потому что у тебя есть Оля», – услужливо подсказывает разум. Ну конечно. Первая мысль, которая пробилась к нему через озноб – откуда он взял, что Саша и лёд – слова-синонимы? Ведь она изумительно двигается. Безукоризненно технически, но это ничто по сравнению с тем, как она чувствует ритм, как смотрит, как держит спину и руки, как улыбается глазами, подмурлыкивает тексту, как смеётся, на ходу предлагая что-то новое, как доверяет этим людям, и как сильно это заставляет Данилу хотеть подменить её партнёра собой. Но ему этого, конечно, не светит. У него Оля. Его наконец замечают. И – попалась! – тут же она отворачивается, делая вид, что они не знакомы. Сыграла хорошо. Для себя, для своей команды. А для него – в молоко, и не может этого не понимать. Козловский торжествует. Одна из двух других девушек спрашивает, зачем он приехал, он что-то отвечает и спрашивает сам, а внутри торжествует, не давая себе силы задуматься, почему он захвачен этим. Так не реагируют на тех, кого так целовали. На тех, кого с таким видимым удовольствием виртуозно цепляли невзначай брошенной фразой. Если бы она сощурилась, скрестила руки на груди, хмыкнула, он бы поверил. Но она задевает его взглядом и тут же возвращается к партнёру, к себе, к своей обуви и к волосам, как у Луизы в «Коварстве». Попалась. Чтобы не мешать, Данила улыбается и продолжает свой путь. Его выводы подтверждаются, когда у ребят заканчивается репетиция, и Саша по ту сторону двери видит – он не ушёл. И войти внутрь её заставляет только нежелание выдать себя перед коллегами. Но Данила не знает, что за время репетиции Саша успела вспомнить его. Вспомнить, как, за что, и что теперь. Так что она вновь невозмутима, словно чёртова Статуя Свободы, готова отражать любые удары, как Родина-мать. Переодевшись, сидит напротив с чашкой чая и не смотрит, не смотрит, не смотрит в глаза, пока не уходят остальные, прощается с ними улыбчиво, провожая шуткой и теплом. Она понимает то, что двадцать минут назад понял он, и она снова должна стать целесообразной, чтобы не уступить. Уходить отсюда, пока у неё нет никаких дел, ей незачем. Он поймёт, что она убегает. Не зная этого, они делят одно стремление – им нужно побыть наедине друг с другом, хоть чему-то дать произойти. Спадает гипноз, и ни один из них не может вспомнить, о чём они говорили с только что ушедшими. Теперь – правильно. Так что она деловито поедает бутерброды. А Козловский так же деловито, не думая скрывать намерения, в открытую разглядывает её. И только сейчас всё видит. Саша – не холодная. Саша гордая. Или даже горделивая. Невооружённым взглядом видно. Посадка головы – королевская, прищур – ироничный, насмешливый, взгляд прямой, несуетливый, очень конкретный. Странно, как ей удалось при этом избежать даже намёка на высокомерность и снобизм. Всё сама. ВСЁ САМА. Нате, съешьте, подавитесь. А ещё она красива. И не просто, а той красотой, на которую не надоедает смотреть. Только что в зале черты её лица казались яркими, броскими, сексуальными, а теперь, вблизи, при тусклом свете лампы, они затаиваются. Саше больше не нужно работать артисткой, и красота её сейчас другая – тонкая и тихая. Зовущая к изучению, разгадыванию. Запоминанию. Удержаться от стремления разгадать и запомнить, кажется, невозможно, ну не видел он раньше, что от того, как падает свет, от манеры завязывать волосы или от настроения девушка не просто меняется – становится совершенно незнакомой. - Козловский, ты или спрашивай, что хотел, или завязывай на меня глазеть. Она не возвращает его этим вопросом в реальность, как рассчитывает. Он-то понимает, что теперь это и есть реальность. И он собирается ответить что-то в этом роде, но его перебивает кашель – грудной, влажный, мешающий дышать, тот, что он привёз из Владивостока с собой. И видит, как девушка приподнимает брови. - Простыл? Всё ещё кашляя, он кивает, жмурится, и Саша вздыхает будто укоризненно – «как можно так небрежно с собой обращаться», читает он в этом жесте. Поднимается и достаёт из холодильника банку со светло-коричневой вязкой жидкостью, наливает немного в стаканчик: - Выпей, только согрей во рту, чтобы холодное не глотать. Я тебе ещё с собой дам. Утром и перед сном по чуть-чуть, за два дня всё пройдёт. Его удивлению нет предела. Защищаясь, он язвит, пользует один с ней приём: - Мне показалось, что в прошлый раз мы остановились на том, что я не очень тебе нравлюсь. Она безмятежно улыбается, зная, что превосходит его во владении ситуацией. - Это не значит, что я тут позволю тебе повсюду разбрасываться бациллами. Температура есть? Ответ – мгновенный и совершенный, не подкопаешься. - Не знаю. Данила пробует лекарство, оказавшееся сладко-мятным на вкус. Саша внимательно следит за его реакцией, и, видя его лицо – он-то ждал мерзость – на мгновение теплеет и почти улыбается, её аккуратная головка склоняется над банкой так по-девичьи, что Данила щурится – показалось? - По части лечения простудных мне нет равных. А ещё тебе нет равных в кусачих, больных поцелуях между всегда переполненными студиями Останкино. Данила таких девушек ещё не встречал – настолько уверенных в своих достоинствах, трезво относящихся к недостаткам. Не надо было с ней говорить, чтобы видеть это. - Спасибо. И, сюрприз! – этим-то простым словом он всё и ломает. Не будет между ними никакой дружбы, не хочет она этого контакта. Ничего в её поведении не меняется, лишь взгляд на долю градуса холоднее и направлен теперь на пару сантиметров выше его левого уха. Куда угодно, только не в лицо. - А что за лекарство? – он надеется завязать разговор, но впустую. - Секрет. – Саша возвращается к своему чаю. Ей перестало нравиться, что он делает. Он знает, что заступил за границу, но сдаваться отказывается, ему даже немного хочется сделать ей больно, чтобы нащупать – где это, где ей больно: - Может быть, мне понадобится ещё? Саша резко поднимается и отправляет кружку в мойку. Ощетинивается опять. И Козловский злится, и это закономерно – он ей ничего плохого не сделал. - Сомневаюсь, что ты поедешь за зелёными сосновыми шишками в сибирский лес, - да какого хера она бесит-то его так? И он тоже холодеет. Застывает почти до состояния камня, голос становится жёстким, и теперь они в одном и том же исходном агрегатном состоянии. - У меня к тебе есть рабочее предложение. – Два и два сходятся прежде, чем он понимает. Отчасти и эту проблему он приехал решать. Вооот. Вот так-то лучше. Оперируя мечами и рапирами, с ней можно говорить. - Удиви меня, - сработало. По крайней мере, она в лицо ему смотрит, в переносицу куда-то, не в глаза. Козловский подаётся вперёд и облокачивается на стол. Ему хочется воевать с ней, доказать, что он сильнее, чёрт бы её побрал. Он ведь сильнее? Саша тем временем отмечает, как быстро он перенял у неё манеру проницательно щуриться. - Мне нужна танцовщица в «Большую мечту». В танго, в «Sway». Ни одна не устраивала меня с тех пор, как ушла Поля. Я хочу предложить попробовать тебе, ведь у тебя есть навык и время, нет только импульса, чтобы стать самостоятельным номером. Приобрести имя вне коллектива. Саша в самом деле удивлена. Медленно, по-кошачьи откидывается на спинку стула и складывает руки на груди, вытягивает длинные ноги, и её кеды под столом касаются его ботинок. - Поля – это которая Катя? Па-у-ли-на, - ехидно протянула по слогам. Опять двадцать пять. Мисс «я-терпеть-не-могу-понты». Если они станут работать вместе, это может быть утомительно. - И всё-таки? - Не лезь в мою работу, - твёрдо обрывает, давая понять, что больше говорить об этом не намерена. – А я не полезу в твою. Данила даже замер, на миг забыв, что нужно шевелиться. Только сейчас до него дошло, как кардинально Саша отличается от Оли, которая при всех своих амбициях не смогла запустить съёмки фильма, пока не подключился он. - Увидимся. – Она уходит, она уже в дверях, когда он соображает, как достойно отреагировать на отказ. - Саша, постой. – Он просит. Он впервые её всего лишь просит, и бархатистые обертона, лишь чуть-чуть подпорченные хрипом, приклеивают подошвы красных кед к полу, и Саша разворачивается к нему на пятках. Простой человеческий голос. Его, Данилы Козловского, голос. - Озвучь мне причины, по которым я так адски раздражаю тебя. Мне нужно знать. Иначе, согласись, это слишком похоже на глупые детские игрушки в привлечение интереса. - Глупые детские игрушки, в которые ты, тем не менее, охотно играешь, - невесомо пробормотала Саша. - Что? Она помотала головой, будто, ну, подумаешь, выпала на мгновение. Опустила голову, сама себе не веря, что собирается говорить с ним серьёзно. - Разве это не очевидно? Данила приподнял брови. «Нет, Саша, вовсе не очевидно». Она смотрит на него многозначительно, выжидая, пока сам догадается, и за долю секунды перед тем, как у него могло бы вырваться предательское «влюблена?», девушка наконец отвечает: - Я боюсь тебя. Он мог бы ожидать чего угодно, только не этого. Только не того, что Саше знакомо какое-то понятие из области страхов, не того, что она способна без стеснения признаваться в страхах, не того, что он, Данила, может у кого-то вызывать страх. - Не понял. Он поднимается, и Саша рефлекторно отступает назад, в тень коридора. Не столько от того, что правда боится, а от того, что сказала ему об этом. Оправдать вроде как надо. - Ты же это не серьёзно. Боишься, ты? Саш… чего? Нельзя ему говорить с ней проникновенно, как сейчас. Нельзя ей так же отвечать ему. Но она отвечает, смущённо улыбнувшись, почесав лоб: - Ну, ты… ты сильный. Ты сильнее меня физически. У тебя сильные руки, ты, вон, высокий какой, на голову меня выше. Если захочешь, ты меня одним движением пополам переломишь. Эти слова не останавливают его от того, чтобы подойти к Саше ближе и опереться плечом о стену рядом с ней. Впервые в красивых синих глазах он видит искренность. Ни единой иголки, только растерянность от себя, открывшейся перед ним, тем, кому призналась сейчас в страхе. И словно от этого он получает направленный импульс – вспомни, вспомни, как её губы горели на твоих. Вспомни, как это сладко, вспомни, как бесстыдно хорошо тебе было с ней. Будто он забывал. - Но это не главное, конечно, - Саша не замечает. – Энергетика, которая от тебя идёт… непростая. Ты непростой, а в человеке самое главное качество – простота. И мне это ужасно не нравится. Тебя так много, когда ты появляешься – это всегда заметно, мне тесно в одном пространстве рядом с тобой, - Саша приподнимает ладонь на уровень его роста, жестом поясняя свои предыдущие слова про его пугающую силу, и рукав свитера обнажает точёное запястье, на которое он с мгновение заворожённо смотрит. – Ты весь в себе, сквозь двойные очки как будто смотришь на всё. Это меня настораживает и напрягает. Творческая элита, лидер того-другого-третьего, все дела. «Посмотрите, какой я во всём молодец», - она рисует тонкими пальцами в воздухе кавычки. – Па-у-лина Андреева и Фёдор Бондарчук, куда деваться. Таких никогда среди моих друзей не было. Для меня это качество отталкивающее. «I`ve gotta be me» в «Большой мечте», весь этот «вау-эффект»… Мне, чтобы быть собой, не нужны такие громкие манифесты. Ты, может, и неплохой человек… для кого-то. Для меня ты слишком поглощён собой. Настала его очередь быть приклеенным к полу. Он не находится, что ответить, и Саша видит это. Специально. Она знала, что сказать, чтобы обескуражить – правду. Данила смотрит на Сашу, которая слабо улыбается, словно извиняясь за свои на него реакции. Прости, мол, парень, говорю как есть… И настолько нелепо вдруг у неё пищит телефон, что он от раздражения почти ударяет кулаком в стену, сдерживает только это её «Я боюсь тебя». Она достаёт из кармана телефон и читает сообщение. - Ладно, я… мне идти надо. Сергей Сергеевич сказал, через сорок минут будет, можешь его подождать. Пожав одним плечом, Саша уходит. И пространство, освободившееся от неё – от необходимости плотно концентрироваться вокруг неё, как будто она чёрная дыра – даёт Козловскому под дых, раскрывая диафрагму и отрезвляя. Он видит пустое место напротив себя, и достаточно вменяем, чтоб понять – не нравится это ему. Он не понимает, что нужно сказать Саше. Но хоть что-то – нужно, наладить отношения, он ведь не сделал этого тогда, поэтому нужно как-то сделать сейчас… Настигает он её в раздевалке у входа. Но она говорит с кем-то, с мужчиной, стоящим вполоборота спиной, он не видит его лица, но видит Сашу – и тот самый лёд в прозрачно-синих, нарочито спокойных глазах. - Я не студентка, а ты не ректор. Я ни за что ни перед кем не буду отчитываться, Андрей, и если ты мне не доверяешь, то… Пощёчина. Парень сам отшатывается, он явно взбешён, но Данила его не замечает. Пощёчина? Кому, ей? Саше? Не в этом мире. Не из тех она, кто может это допустить, и Козловский ненавидит себя за то, что снова даёт слабину. За пощёчину женщине он выбил бы зубы любому. Вот только… Если бы Саша упала, если бы отлетела в сторону, если бы вскрикнула или заплакала, ну или хотя бы за щеку схватилась, он бы уже влетел и переломал ублюдку все кости. Но она только голову от инерции удара отвернула и закрыла глаза, и на лице отчётливо проявляется… улыбка. - Ты даже не представляешь, что ты сейчас сделал, - зашептала она, но даже Данила слышит. - Саша… Саша, Боже мой, прости меня, прости, я… не хотел… - тот, кого она назвала Андреем, бросается к ней, и Саша отшатывается, в голосе прорезаются грубые грудные ноты: - Убирайся… - Саша, - парень пытается взять её за руки, и она почти испуганно прижимается к стене, судорожно хватает первое попавшееся – деревянный стул, и вклинивает его между собой и ним: - Убирайся нахер и больше в жизни на двести метров не смей приближаться, тебе это ясно? Упорный ужас в её глазах и истеричный окрик снимает с Козловского блокировку. В два шага он оказывается позади и заламывает Андрею руку: - Мне кажется, девушка ясно дала понять, что теперь тебе надо от неё держаться подальше. Ты понял? - Ты… тебе какого хрена тут надо? Это не твоё дело, ты… - Данила не даёт продолжить, заводя его руку чуть дальше: - Я не слышу. Ты понял, или дождёмся характерного хруста? - А! Да понял, понял! - Молодец. А что ты понял? – он ещё раз легонько нажимает на руку. - Твою мать! Не подойду я больше к ней, не подойду… чёрт! - Вот так. – Не отпуская, Козловский развернул Андрея к выходу и только тогда толкнул вперёд, закрывая Сашу. – Уматывай, и чтобы я тебя больше никогда не видел. Он сам удивляется, почему так спокоен. Впервые в одном помещении с Сашей он хоть что-то делает правильно. Матерясь и чем-то там угрожая, парень убирается прочь. Данила выдыхает. Саша… Саша, её ударили, её, наверно, успокоить надо… Повернувшись, он больше не видит в её глазах ни льда, ни страха. Только ступор. Он мог бы поспорить, Саша собирает себя изнутри сейчас, как пазл, чтобы сообразить, как быть дальше, и только ножки стула всё ещё по-дурацки выставлены вперёд. - Саш, отомри, - нерешительно предлагает он. – Как ты? Она встряхивается. Данила узнаёт её, вот она, прежняя Саша, только её левая щека покраснела немного. Меньше всего ей хочется, чтобы её защищал этот. Мажор этот с закрепившимся в речи западным акцентом, которому она зачем-то отчаянно доказывает, как мало значения он для неё имеет. Она ставит стул на пол, и Козловский пользуется этим, чтобы приблизиться. Он не знает, испугается ли она его, но всё же несмело касается кончиками пальцев её плеча, повторяя: - Как ты, Саш? И от прикосновения она стремительно и сурово, как с низкого старта, бросается к шкафу с верхней одеждой. - Вот только руками меня сейчас трогать не надо, - шипит, как кошка. Данила снова злится, и снова причина – она. Боится она, видите ли, не того она боится, дура. Наблюдая за ней, он присаживается на пустующую полку для обуви и скрещивает руки на груди: - Могла бы хоть что-нибудь объяснить. - Что тут нужно объяснять, - резонно заявляет, и Данила перекрывает реплику, говорить надо с ней, говорить: - Ну, или спасибо сказать, - впрочем, в ответ Саша немедленно бросает ничего не значащее механическое «спасибо», запихивая кеды в пакет. Козловский теряет силы удивляться. Хоть как-то, хоть в чём-то с Сашей ему нужно совпасть, эй, там, наверху, это что, так сложно устроить? И когда она открывает дверь, настигает её донельзя самодовольное, раздражающее: - А когда ты целовала меня, ты уже встречалась с ним? Саша непринуждённо оборачивается, и теперь лицо её светло. - Не пытайся мной манипулировать, Козловский. Не пытайся заставить меня поверить, что я должна отвечать. Он ожидал какого угодно ответа: «да», «нет», «не твоё дело», «мы не встречаемся», «это мой двоюродный брат, кретин». Но никак не того, что Саша после всего этого будет парировать, так умно защищать свои границы, хотя именно этого от неё и следовало ожидать… Саша застывает в дверях, по-прежнему держась за ручку. Она понимает, что по какой-то причине не может уйти, Данила смотрит на неё светло-кофейными глазами, и в них она видит… понимание. Те, кому в жизни приходится сложно, всегда найдут общий знаменатель. Они оба понимают эту секунду, они оба в ней, внутри, и скрывать, что она произошла, нельзя больше. Тёплое мгновение, подобное этому, было с ними только один раз – после их единственного поцелуя, ровно до тех пор, пока Саша потребовала не сметь больше её целовать. А Данила всё-таки защитил её. Она возвращается внутрь. Подходит к Даниле близко, и пальцы у неё не холодные – он чувствует, потому что она опускает их ему на плечо, туда, где ключицы… Она наклоняется и, не сомневаясь в том, что делает, мягко целует его где-то между лбом и виском, украдкой вдыхая его запах, тот, который лишь однажды она могла так близко почувствовать. Губы у неё нежные, и он ещё не отжил это ощущение, как до него доносится шёпот, мягкий, совсем девичий: - Нет у тебя температуры. – Саша молчит и тут же с лёгкой улыбкой добавляет: – Спасибо. Он отражает эту улыбку на своём лице и не сразу это понимает. Саша убирает от него пальцы, Саша выпрямляется и уходит, не обернувшись, но внутри у Козловского что-то благоговейно замирает, и он носит это ощущение в себе до тех пор, пока не приезжает Сергей Сергеевич и не отвлекает его работой.