Почти, или Пять...

На первую же репетицию Александра явилась полностью готовой. По видео с концерта она выучила весь танец, и уже через пятнадцать минут Козловскому становится понятно – это именно то, что он так долго искал. О, её согласие он никогда не забудет. С музыкантами из «Фонографа» они репетировали партитуру новой песни, специально для благотворительного концерта, а девушек из бэк-вокала всё не было, и в перерыве Дима, ритм-гитарист, первой набрал именно Сашу, да ещё и громкую связь включил. - Саш, ты где? - В смысле «я где»? У меня маникюр. Голос спокойный и невозмутимый, у Козловского по спине даже мурашки пробежали. Он постарался не выдать себя перед Димой, который, впрочем, и так не обращал на него внимания. Они довольно быстро выяснили, что в графике произошла несостыковка, и когда Дима уже собирался положить трубку, Саша его остановила: - У тебя там Козловский? Дай-ка ему трубочку. - Ты на громкой связи, Саш. Дима откинулся на стуле. Данила, на секунду замешкавшись, всё-таки взял телефон, ну, страшновато ему было разговаривать с той, кто может его так легко умыть. - Алло, Даня? – Саша на том конце, казалось, была всё так же жгуче прагматична. – Если твоё предложение ещё в силе, то я согласна. Тут он уже не мог выдержать. Отключил громкую связь, вышел в коридор, и первым вопросом, стало, конечно: - Почему? И он не столько услышал, сколько догадался, что она хмыкнула: - Ты выключил громкую связь, да? - Я тебе больше скажу, я ещё и в другую комнату вышел. С секунду Саша помолчала. - Не нужно этого. Вернись, пожалуйста. Если я тебе ещё нужна, вышли мне координаты репетиции. Я отключаюсь, мне нужна вторая рука. Данила с недоумением и досадой посмотрел на фотографию Саши, исчезающую с дисплея. И вот она, является с идеально выученной партитурой. Отличница, мать её. Безукоризненна так, что найти трещинку хочется ужасно. - Боже, вы бы знали, какой убогий рэп сейчас играл у таксиста, - бросает она весело, входя в репетиционный зал в танцевальном комбинезоне. Данила переглядывается с хореографом. Он бы с удовольствием порепетировал с Сашей один на один, но он ведь ещё не знает, что она полностью готова. - Могла бы попросить выключить, - он отвечает хмуро, и сам не понимает, почему. - Человек целый день за рулём, - нарочито уравновешенно возражает Александра, и он догадывается, что подтекст – «обрати внимание на кого-нибудь, кроме себя, мажор». – Пускай слушает что хочет. Да и я где таких впечатлений наберусь. Слушайте, а у меня волосы в хвост обязательно должны быть завязаны? Можно одно вращение добавить, мне чтобы по лицу тебя не хлестнуть… Она его откровенно злит, делает это намеренно и знает, что это работает. Но после третьего прогона настроение у Данилы заметно поднимается. Он ещё не дал себе понять – это от того, что Александра так хороша, а значит, у него появился повод не отпускать её от себя до тех пор, пока актуальна «Большая мечта». Одно только сковыривало корочку на ранке. Финальный поцелуй. Саша и не думает целовать его… снова. Она прикрывает отсутствие прикосновения руками, так, как это делала Паулина, и вроде и хореограф доволен, и она, Саша, спокойна, но в третий раз Данила поднимает руки, стоит Саше остановиться ровно в сантиметре от его лица. - Стоп. Девушка изгибает бровь дугой. - Что? - Мне этот момент никогда не нравился. – Он врёт, надеясь, что цепкие голубые глаза не выследят эту ложь. – Поцелуй прикрытый, провинциально-сценический, и это всем видно. Это кульминация номера. И поцелуй должен быть… ну, настоящим. Саша думает не дольше секунды. Он не успевает попробовать предугадать её реакцию, как она уже непринуждённо пожимает плечами: - Хорошо. На генеральной репетиции и самом концерте будет настоящий. Данила кивает, пытаясь скрыть улыбку. Пользуясь тем, что хореограф во время передышки отвлекается на телефонный звонок, он шепчет, наклоняясь к Александре: - Почему ты согласилась? Она видит, как в его глазах пляшут черти, как лукаво он поджимает губы, спрашивая. И деловито задирает подбородок, снисходительно улыбается: - Какое твоё дело? Согласилась же. И лишь потом понимает, что не нужно было начинать играть в эту игрушку с приятельскими тычками и увёртками. Вот уж нет. - Давайте ещё раз, и закончим, - в их безмолвный разговор вмешиваются. – В следующий раз будем уже непосредственно на локации репетировать, Даня, с живым вокалом, хорошо?.. После репетиции Данила всерьёз намеревается проводить Сашу, куда бы она ни отправлялась. Но Саша, хмыкнув, снова умудряется как-то отпереться и дать понять, что остаётся в зале, чтобы позаниматься собой. Козловский подумал бы, что это уловка, чтобы не оставаться с ним наедине. Но когда он возвращается за своими ключами, оставленными, само собой, нарочно, то видит – Саша и правда лежит на полу на животе, ноги разведены в поперечный шпагат, руки вытянуты вперёд, а глаза закрыты. Ну, ясное дело. Кто ты такой, Данила, чтобы она тебе врала. - Саш? Она лениво, как пантера из «Маугли», открывает глаза. Полное равнодушие. Козловский прислоняется к стене, встречая её прохладный взгляд в зеркале. - Почему ты согласилась? Она отвечает через паузу, неоправданно долгую для него. - Сначала ты мне скажи, на кого ты там орал только что. Данила морщится. - Во-первых, я не орал. Во-вторых… - он вспоминает о фильме, об Ольге, и всё это сейчас ужасно некстати. – Накладка. Не с концертом, нет, - Данила видит, что Саша хочет спросить, едва ли не впервые в жизни предугадывая её поступок. – Груз с реквизитом из… из Владивостока не придёт вовремя. – Саша прикрывает глаза, тоже вспоминая о его девушке. – Перевозчик подвёл… Он садится на пол неподалёку. Не так часто ему выпадает шанс заговорить с ней хоть о чём-нибудь. - Теперь ты отвечай. - На что? – она отлично знает, на что. Но усилием воли заставляет себя не шевелиться, и без того внутренне взбешённая тем, что наличие у него девушки вызывает у неё что-то, кроме безразличия. - Почему ты согласилась. - Почему я должна тебе отвечать? – губ Саши касается улыбка, потому что она знает, на чём поймает сейчас этого позёра. - Потому что я ответил тебе. - И? - И ты сказала… - Данила понимает. Сам ухмыляется собственной глупости, и Саша даже с закрытыми глазами ловит его. - Вот именно. Я сказала только то, что сказала. «Если я говорю «никогда», это значит именно «никогда», ты понял?» - Я понимаю, ты меньше всего в моём мнении нуждаешься, но нельзя же было не подстраховаться, - после паузы, подозрительно комфортной для обоих, говорит она. – На людей нельзя рассчитывать. Это в работе самый нестабильный элемент. И снова пинает себя. Слишком много сказала. Он может понять что-то о ней, он может заинтересоваться ей сильнее, чем ему можно, если она будет продолжать вести себя так неосторожно. - Этому тебя в Фонографе научили? Ту ладонь, что ближе к Козловскому, Саша сжимает в кулак и почти смеётся: - Руки прочь от Фонографа. Данила подчиняется неожиданно возникшему импульсу. Устремляется вперёд и ложится на спину рядом с ней, и теперь они близко и видят перевёрнутые лица друг друга. Отчего оба улыбаются, не успев отдать себе в этом отчёт. - Почему ты согласилась? Саша вздыхает и отворачивается. Данила наблюдает, как она сгибается пополам, чтобы привести в порядок чересчур прогнувшуюся поясницу. - Ты сам сказал… мне нужен импульс. – Она неправильно лежала в шпагате, поэтому болит спина, догадывается он. – Если ты решил так щедро поделиться со мной своей популярностью, глупо было бы этим не воспользоваться. Ещё вопросы? Они оба знают, что Саша лжёт. И он почти успел понять, как поймать её на этой лжи, как она исчезает из поля зрения. Он настигает её на кухне. Но – чёрт, вот чёрт! – туда уже пришли музыканты, и они смеются так громко, что просто бесит его. - … вот такая пятница-развратница… - Алкоголики, - Саша неторопливо наливает себе чай. - И как же ты расслабляешься? – вопрос заставляет Козловского застыть прямо за дверью. - А я как Вовочка из того анекдота – не напрягаюсь, - она смеётся. – Ну, мне нет нужды бухать, чтобы нивелировать последствия своих будней. - Клёвая, да… Они смеются. И даже когда Данила входит, с ним здороваются, но не прекращают смеяться и болтать. Едва ли не впервые он чувствует себя незамеченным. И когда, устроившись с кружкой в углу стола, он слышит, о чём говорят между собой Дима и Саша, естественно, не верит своим ушам. - Сашка, ты правда клёвая. Я бы за тобой приударил. Но боюсь. - Боишься? Чего же? – а ему она никогда так тепло не улыбалась. - Ну, ты… не просто клёвая. У тебя там прячется что-то под кожей. - Пошляк. Смеются. Смеются, паршивцы, и она смеётся так, словно его, Данилы, и вовсе здесь нет… - Ну, Дим, ты же понимаешь, что если хочешь за мной, как ты выражаешься, приударить, то лучше не надо. - Почему? Почему. Хотел бы он знать это в числе прочих «почему». Саша становится чуть серьёзнее. Вряд ли кто-то заметил. То, что она ему, этому чёртову длинноволосому рокеру, доверяет, тут же стало понятно, что же он ей сделал такого? - Дима, да ты посмотри на мою жизнь. – Она говорит чуть медленнее, глядя куда-то в стену, и Данила забывает себе напоминать, что нельзя таращиться на неё так откровенно. – Я совсем одна. Я не жалуюсь, просто на факт посмотри – я всех, кого люблю, была вынуждена отпустить. Я даже собаку отвезла к маме, потому что работаю сутками. Я классная, да, такая вся понимающая, всем даю свободу… но хоть бы кто сказал, что его свобода рядом со мной. Она его словно не замечает. За последние пятнадцать минут ничего не изменилось, если ей врать ему – ниже её достоинства, то почему она правды должна стесняться… И когда Саша натыкается на него взглядом, то видит, как много в нём накопилось вопросов. Даже вызов, заложенный, как динамит, в этой правде, гаснет перед ним. И он спросит, не пожалеет её, спросит, заведёт в засаду, поэтому нужно ретироваться – и немедленно. Козловский снова, как тогда, настигает её в дверях. - Саша, стой. – Он поворачивает её к себе за плечо, сам вздрагивая от неожиданного контакта. – Почему ты согласилась? Ему впервые удаётся её удивить. От неожиданности она даже ухмыляется, закрываясь: - Да ты обалдел, что ли? Я же сказала. - Ты соврала. Ты считаешь пошлым, что мы сделали с Ольгой фильм, тебе, как и всему Интернету, кажется, что она пользуется мной, и что я конченый лох. Поэтому сама ты ни за что бы так не сделала. Так почему ты согласилась? Сашины брови выше ещё никогда не поднимались. В ней разгорается азарт любопытства, что же он ещё вычудит, как далеко они зайдут? «Ну ты действительно лох», даже вслух озвучивать не надо. - Она с тобой спит. Вот почему это кажется пошлым и мне, и, как ты говоришь, всему Интернету. Преувеличиваешь, кстати, всему Интернету до неё дела нет. Пока что. Грамотным пиаром это можно исправить, что, мне кажется, и происходит. А я в self-made woman за чужой счёт не играюсь, так что ничто не мешает мне воспользоваться тобой неприкрыто. Надеюсь, ты не рассчитываешь, что у меня есть совесть. Она выплёвывает ему в лицо самую озлобленную версию развития событий. Неприкрашенную, не смягчённую в угоду чьему-то самолюбию. Ты хотел правды. На, возьми. Только Саша не догадывается, что меньше всего Козловскому хочется спорить с ней об Ольге. Она уже видеть его не может, надоел за сегодня, сил никаких больше нет… А уйти не получается. Ноги опять к полу приварены. И он опять садится на полку для обуви, не чтобы сесть, а потому что такой момент тут был с ними в прошлый раз, ну пусть она вспомнит, пожалуйста. - Знаешь, кого ты напоминаешь мне? – что-то забавное есть в ней сейчас, полпроцента, но есть. Как она храбрится, как взъерошивается, как снопы иголок мечет в него пачку за пачкой. Совести у неё, видите ли, нет. – Ёжика. Саша натягивает было куртку, но застывает, давая понять – договаривай, чёрт тебя возьми. - Видела ёжиков? Ты точно такая же – колючая, ершистая, как будто ёжик спинкой поворачивается. Вся такая прямо «не подходите ко мне никто, не трогайте, уколю». И это вообще-то больно. А потом ёжик поворачивается мягким животиком. И тогда вдруг ты такой настоящей становишься. В тебе такое тепло прорывается, какого я ещё никогда не видел. Саша так и замирает, с рукой, протянутой за шапкой на крючке. Он её добивает, хотя хотел вроде прямо противоположного. И она приходит в себя, лишь когда он подходит ближе, перегораживая ей свет. - Это со мной происходит всю мою жизнь… - голос срывается на шёпот. – Разные люди, которые друг друга не знают, называют меня ёжиком. Одними и теми же словами, со всей вот этой вот байдой про спинку и животик… И ты знаешь, что я на это хочу сказать? – Саша поднимает голову, и крупные горячие слёзы в её глазах поражают его сильнее пули. – Катитесь – вы все – в жопу. Она больше не может сдержать горестного крика, рвущегося из груди наружу, и, лишь бы Даниле не дать его услышать, резко устремляется наружу. Ему и думать не надо, чтобы догнать, и внизу, на полуосвещённой лестнице, у самого выхода на улицу, за которой наверняка караулят фотографы, он ловит девушку за руку и с басовитым рыком «Стой» прижимает к двери. Только в лицо посмотреть. Саша точно знает, что она ни в чём не виновата, что справляется она как может, что она лучше загрызёт всех, кто её ёжиком называет, только теперь у неё глаза – как две вишни, огромные, тёмные, умоляющие сделать что-то, не оставлять, помочь. Хоть как-то. Зовущие к себе. Данила в кои-то веки не задумывается. Он не знал, что Саша умеет так смотреть. Но раз умеет, все тормоза внутри него имеют право быть сорванными. За мгновение до поцелуя Саша по-детски зажимает рот руками, и дыхание Козловского сталкивается с её ладонями, заканчиваясь грудным шипением. Саша глотает слёзы. Больше она никогда не расплачется перед ним. Оба пропускают воздух сквозь лёгкие с шумом и болью. Вдох. Выдох. Александра обретает дар говорить. - На генеральной репетиции и на концерте. – Данила почти успевает отреагировать, как она, не моргая, не отводя взгляда, подаётся назад, и секунду спустя он уже смотрит в слепящий светом дверной проём, из-за шума крови в висках не слыша, как отчаянно Саша убегает оттуда.