Почти, или Пять...

По приезду в Петербург Саша слушает только Мельницу. Ей так спокойнее. Ей так больше нравится. «Гляди-ка, все мы в белом выходим на бис»… Бисировать ей, к счастью, не придётся. Один только танец, и она сможет уехать. Рядом с Данилой ей теперь тяжело; если она раньше могла походя полоснуть его словом, как бритвой, и пойти дальше, то сейчас она его… замечает в пространстве. Он ей мешает, потому что она невольно начинает за ним следить взглядом. Специально приезжает отдельно от коллектива, чтобы не видеть его в поезде. Специально на прогон притаскивает с собой Наташку, чтобы не оставаться с ним один на один. Она не дура. Она знает, что Козловский не может этого всего не замечать. Ну, или если он не замечает, то чувствует точно, и она точно попала. Но когда они впервые сталкиваются взглядами на Дворцовой площади*, среди уже готовых декораций, у Саши снова находятся силы нацепить броню. Если раньше она вырастала мгновенно, как в фильмах Марвел, то сейчас приходится постараться, чтобы защитить хотя бы солнечное сплетение. Но над ней внезапно решают сжалиться. Козловскому концерт работать, слишком он занят, чтобы вдумываться, чего она окаменела. Не до того ему. Он улыбается, видя Сашу, он целует её в щёку, но никто не обращает внимания. Она впервые ощущает укол совести, точный такой – будь, мать твою, профессионалом, вон как он. Данила доволен. Ему не до рефлексий, но он доволен, ведь Саша ему уступила. В глаза не смотрит, но всё он чувствует. Танец выходит у них… суховатым. Техничным. Глаза в глаза, да, как по мизансцене застроено, но там стена. Зрачки-то убегают, поймать он их не может. Ну что такое. Договорились же вчера, что-то такое особенное поняли друг о друге. Стали чуточку ближе, ну можно же быть чуть теплее. «Не потому ли, что у льда сестра кипящая вода…» Саша затыкает уши наушниками, не успев сойти со сцены. До вечерней встречи на музыкальной репетиции у неё есть время погулять по Петербургу, и она этому обстоятельству почти что рада, но – кто же, чёрт возьми, может ещё это быть – Козловский настигает её на лестнице. - Саша, погоди. Она останавливается, но не оборачивается. Козловский непринуждённо прислоняется к стене рядом с ней, чтобы хотя бы вполоборота лицо её видеть, и показывает жестом – вытащи наушник. Саша неохотно подчиняется, пытаясь сочинить универсальный ответ на любую его возможную фразу, но в голову ничего не идёт. А у него после прогона хорошее настроение, и вот только тут, с этой девчонкой, что-то у него провисает, подтянуть надо. Вон она опять застыла, как изваяние, каждое движение контролирует. И он решает действовать напрямик. Не хочет он сейчас думать, что правильно, а что нет, хочет импульсам поддаваться. - Ты сейчас что собираешься делать? Саша почти зубами скрипит, потому что он глазки делает такие невинные, словно время спрашивает. Только нимба над головой не хватает. - А что? – отвечает она невесомо, но её голос в глубине пролёта звучит звонче, чем ей бы хотелось. - Надо, раз спрашиваю. – Козловский ничего такого особенного не делает, стоит да смотрит, но уйти Саша не может. Словно та самая громада его тела, которой она соврала, что боится, по законам физики притягивает её, как Луну Земля. - Семечек захотелось, в магазин иду. – В магазин он за ней не потащится, там слишком много ненужных глаз. - Неправда. Семечки перед концертом нельзя. – Она по-прежнему не смотрит ему в глаза, но искорка проскальзывает в его голос. - А я в последнее время много чего делаю, что нельзя. – Фраза поначалу кажется ей страшно колкой, но стоит договорить – Саша чуть ли не до крови закусывает губу, и ей под землю хочется провалиться, жар заливает до кончиков ушей. Сдала себя с потрохами, умница, пойди и застрелись сейчас же. Данила ушам своим не верит. Его тут же до костей пробирает, и он спускается на пару ступенек ниже, преграждая путь и одновременно ловя наконец Сашин взгляд. Данила смотрит на неё так, что её вулканической лавой жжёт изнутри абсолютное желание шагнуть и встать на ступеньку рядом с ним. Она ёжится, стараясь не выдать себя. Глаза у Саши посветлели, совсем голубые теперь. Любой здравомыслящий человек давно спросил бы, мазохист ли Козловский. Но он никакой не мазохист. Он и на километр не подходил бы к ней, если бы не чувствовал, что там, в этих её чёртовых неотпускающих глазах, испугом дрожит горный хрусталь, не дай Бог скажи что-то больное, фальшивую вибрацию выдай – выльется слезой наружу. Саша тем временем таращится отчего-то на широкую ладонь, мягко обнявшую перила. Бессознательно сравнивает смуглость тёплой шершавой кожи со своей, тонкой и полупрозрачной, и ей эти данные совершенно не нужны. А его карие глаза теплеют. Превращаются почти что в карамельные. Саша понятия не имеет, почему разрешает себе в них смотреть. - Ты же меня сама упрекала, мол, ты мне, Козловский, не друг. – Бархатистый мягкий голос её почти успешно гипнотизирует. – Не только ты обо мне ничего не знаешь, но и я о тебе. Мне интересно. Узнать тебя. Александра выдыхает. Это проще, чем она думала. Данила опять решил козыри сдать, но ведь она уже демонстрировала ему, что на это не купится. - Ты знаешь, мне совсем не хочется быть ни подопытным кроликом, ни цирковым клоуном. Я бы не против побыть просто… человеком. – Она открывает ему только краешек своей усталой правды в верном расчёте обескуражить. – Да, пожалуй, это бы меня устроило. Данила понимает, что Саша просит – «пойми меня», и её саму удивляет, как складно у неё это вышло. Она пожимает плечами. Она не признаётся даже сама себе, что изумительный запах его парфюма, его кожаной куртки и его тела её почти удерживает на той самой ступеньке с ним рядом. Но она удобнее перехватывает рюкзак и спускается вниз прежде, чем он успевает придумать, что скажет ей, когда остановит за руку. Данила смотрит в стену, туда, где только что было её лицо. Какое здесь всё холодное. Цинковые перила, железная лестница, светодиодные лампы, всё такое серо-металлическое, как мороз, с которым Александра обращается к нему. Первое прикосновение к её губам тогда даже поцелуем не было. Они не поцеловались, а скорее подрались, ему просто нужно было что-то ей доказать. Но потом, там, на репетиционной базе, и вчера вечером, он и сам не понял, как оказался по уши в тяге находиться к ней поближе в пространстве. Саша вдруг стала… Козловского окликают, и он с тихим шипением выдыхает через плотно сжатые зубы. *** Вечерняя музыкальная репетиция для Данилы оборачивается полной неожиданностью. Он сначала даже внимания не обращает, когда у входа на сцену появляется кто-то с тросточкой для ходьбы. Но потом он видит, кто это. Александра, конечно, кто же ещё это может быть… Как будто всё, что может происходить, только вокруг неё и вращается, чёрт бы её побрал. Он быстрым шагом приближается к кучке из нескольких человек вокруг неё, но на долю секунды его опережает Жилин: - А это что? Вопреки всем возможным ожиданиям, Саша едва ли не смеётся: - А это кое-кто дура и группироваться не умеет. Она делает шаг и натыкается на ошарашенный взгляд Козловского. Тут же, конечно, считывает, почему он сверлит её глазами, и спешит уверить: - Не беспокойся. Я тебя не подведу. Поскользнулась тут на крыльце, всего лишь небольшой ушиб. А нечего так мрамор надраивать. - Но… как? - Дань, пожалуйста. – Она наклоняет голову, максимально убедительно глядя в лицо, имея в виду «поверь мне», а он видит «кретин, я лучше знаю». - Ну, слегка болит внешний свод стопы. Я на внутреннем протанцую. Не волнуйся, пожалуйста, номер не пострадает. Он и правда в первую очередь о номере подумал, и, поняв это, слегка себя укоряет. - Я тебя после репетиции к врачу отвезу. У меня есть здесь на примете хорошая клиника. - В этом нет надобности… - Есть, ещё какая. Не спорь, пожалуйста. Саша умолкает, упрямо щурясь, и словно Козловский один только слышит, как она шипит. В их очередное безмолвное противостояние на этот раз вмешиваются. Это Жилин: - Дитя моё, что я могу для тебя сделать? Саша смотрит на Сергея Сергеевича и улыбается. - Отнесите мой посох… к подножию этой горы, - кивает вниз, на сцену. – Я там его подберу. Она протягивает тросточку Жилину, другой рукой сильнее опираясь на перила. Спускаться без палки, конечно, удобнее, но Сергей Сергеевич качает головой: - Балда. Он наклоняется, берёт девушку на руки и несёт к микрофонам, и та заливисто смеётся, и Козловского в её мире снова будто нет. Глядя в широкую дирижёрскую спину, Данила подмечает, что Жилин, пожалуй, и повыше и покрупнее него будет. И его она явно не думает бояться. Сжав руки в кулаки, Данила идёт к своему месту в середине сцены. *** Саша никогда и никому не расскажет, как ей нравится то, что Козловский делает. Как он свободен в этой музыке, и как она восхищается им – как артистом, конечно. Она, что она? она девочка из бэк-вокала. А сумасшедшая энергетика, которую концентрирует в себе Данила, неподдельна. Скопировать её нельзя, перенять тоже. У неё вот точно не получится. Она улыбается, почти забыв про ноющую боль в ноге, выполняя свою работу в коллективе Козловского-исполнителя, и втайне надеясь, что Козловский-человек забудет про свою угрозу отвезти её к врачу. Ну, или она успеет потихоньку улизнуть. Сбежать, хромая, не получится точно. И она обломалась. После репетиции Данила появляется в дверях гримёрки – довольно уставший, уже одетый, с шарфом вокруг шеи, но полный намерения исполнить сказанное. - Ты всё? Поехали. Саша недовольна. Она ответила ему, ух, ответила бы, но в гримёрке – девчонки. Глядя на суровость Козловского, они начинают собираться быстрее, но Саше это слабо помогает. - Послушай, правда, не надо. Я же чувствую, что у меня там, в ноге, там нет никакого перелома или трещины… Козловский молчит, прислонившись к косяку. Внешний вид не оставляет сомнений – он ждёт, когда Саша выговорится и позволит довести себя до машины. - Всего лишь нога чуть-чуть ноет. Если бы я думала, что могу поставить номер под угрозу, я бы так и сказала. Но если я говорю «всё нормально», - она продолжает с лёгким нажимом, - значит, всё нормально. - Возможно, ты и права. – Данила качает головой, но Саша видит, что это даётся ему непросто. – Точнее, я очень надеюсь, что ты права. Но не ехать к врачу при травме – просто глупость. Поехали, я отвезу тебя туда, где тебя нормально осмотрят. Саше это надоедает. Она снова берёт свой рюкзак и, прихрамывая, выходит в коридор. Козловский идёт за ней, предусмотрительно прикрывая дверь гримёрки, не позволяя провожать их нескольким любопытным женским взорам. Они оба чувствуют облегчение – за ними больше не наблюдают – но вряд ли это осознают. Саша хромает вперёд уверенно и даже быстро, не разрешает Даниле взять себя под руку. Он послушно идёт рядом, даже не пытаясь – ему интересно, сколько ещё это может продлиться. Но когда она достаёт телефон, чтобы вызвать такси, у него заканчивается терпение. Наклонившись через её плечо, он нажимает кнопку сброса вызова. Она возмущённо поворачивает голову: - Совсем обалдел? Вот-вот. Только этого он и ждал. А ещё он знает, что Саша чувствует свою вину, и только поэтому не сказала чего похлеще. И этим не воспользоваться – ну, совсем уже надо кретином быть. - Саш, бросай, а. Я не уверен, что хочу понимать, что там творится, в этой маленькой красивой голове, но зачем к врачу-то ехать отказываться? Она понимает, что происходит. Теперь Козловский сдаёт козыри как приём. Он знает, что сейчас Саша его не может отбрить так же нахально. - А потому что нечего притворяться, что ты меня ради концерта к врачу тащишь. Я не забыла ещё, что ты мне утром говорил. Она блефует, конечно, ну, потому что – а вдруг и правда ради концерта. Данила улыбается. - Хорошо, не буду. Но мне кажется, я не должен вслух озвучивать, что хочу провести с тобой какое-то время. Мне с тобой интересно, ты одна не смотришь на меня, как восторженный олень. От такого сравнения по лицу Александры поневоле расплывается улыбка. И это совсем, совсем, совсем не входит в её планы. Отвернувшись, она бурчит: - Конечно, носишься с одной площадки на другую, святая невинность, и вообще не знаешь, что на свете делается. Козловский улыбается, ему снова хочется обвить её плечи рукой и уткнуться носом в макушку: - Не надо пытаться меня разозлить, Саша. Завязывай ершиться. Она не находит, что ответить, и прихрамывает в сторону выхода, стараясь не пользоваться тросточкой, чтобы он поверил. Но Данила идёт следом, и Саша бросает через плечо: - Козловский, я с тобой никуда не поеду, ты что, не понял? - Я тебя вроде особенно и не спрашиваю, - он уже почти смеётся. – А если ты мне сейчас опять скажешь, что я тебе не начальник, то мы сейчас позвоним Филиппу, и он мою мысль с удовольствием одобрит. - Да какая мне… - Саша останавливается. Ей более удачная мысль приходит в голову. Брать такси или, того хуже, тащиться к метро нет никакого желания. – Если тебе так хочется, можешь подбросить меня в гостиницу. Не откажусь. Там у меня есть разогревающая мазь, и завтра, я тебе говорю, всё будет нормально. Её нисколько не удивляет, когда он соглашается, для приличия ещё раз уточнив про больницу. В салоне его машины, естественно, кожаном, приятно пахнет, и прохладно – до тех пор, пока Данила не включает отопление, предварительно открыв перед Сашей дверь. Она подбирает под себя ноги, из-под распущенных волос наблюдая, как его руки медленно ложатся на руль. Любопытно. Есть ли что-то в этом мире, что он делает плохо. Она отворачивается к окну. Всё это лишние, никчёмные мысли. Чего они оба не ожидают – так это тесноты в салоне, навалившейся внезапно, как только он захлопывает водительскую дверь. И это не в автомобиле тесно, это вдруг вокруг них стало совсем тихо. Мягко. И даже сладковато. Чуть-чуть. - Ты заводить машину не собираешься, нет? – полушёпотом спрашивает Саша. Он и правда не торопится. Этого же хотел. Данила неохотно поворачивает ключ в замке зажигания, ждёт, пока двигатель прогреется. На улице уже стемнело. В стекле своего окна Саша видит, что он смотрит на неё. И он видит, что она видит. И она хочет сказать «Прекрати глазеть». Но молчит. Данила снова улыбается. Совсем незаметно, в бороде улыбку прячет, но Саша всё видит. - А если бы ты сломала ногу, тоже запретила бы мне тебя везти? - А если бы я сломала ногу, то мне пришлось бы ещё и почку продавать. Неустойку выплачивать. - Не волнуйся, я бы с тебя денег не взял. - А что так? – хмыкает Саша. - Ты такая… - он морщится, желая продолжить «упрямая», «вредная», «невыносимая», но ничего не подходит. - Ну, - она поворачивает голову и глядит на него напрямую, не через отражение в стекле, - какая? «Говори. Говори, какая. Найди хоть какое-нибудь слово, чтобы мне знать, как дальше быть». - Я не знаю. «Чёрт». Она скрещивает руки на груди, снова пытается придумать, какой бы вызов ему бросить. Но у неё не выходит. Данила смотрит на неё, он ничего больше не делает, он просто смотрит и всё, сидит и смотрит, глаза у него теперь совсем тёмно-кофейные, чёрт возьми, а у Саши внутри всё медленно рушится. Он не просто переходит границу. Он её перепрыгивает без Сашиного разрешения, по-олимпийски, с разбегу. Этим своим взглядом, а не всем, что уже успел позволить себе с ней. Он смотрит на Сашу, словно имеет на неё какие-то права. И ей бы щёлкнуть его по бесстыжему носу, чтобы хотя бы отвернулся, но вместо этого она сама несмело отводит взгляд куда-то к приборной панели. Голову повернуть она не может, нет. Это слишком много. В ней нет на это воли, как будто Данила её держит – взглядом. И ей сейчас совсем не хочется внутри себя называть его по фамилии. Они едут по ночному Петербургу в тишине. И Саше всё хочется запомнить – как Данила держит руль, как смотрит в зеркало заднего вида, как – на неё, думая, что она не видит. Запомнить. Не огрызнуться, не обматерить, не рассмеяться в лицо. Она боится этого слова… но сейчас ей уютно. И ещё острее она это осознаёт от горькой недолговечности. Оттого и сидит рядом с ним тихонько, и ноет уже не нога, ноет где-то в мозгу. Потому что Данила смотрит так, что у Саши внутри всё медленно рушится. - Я помогу тебе подняться в номер. Он не спрашивает разрешения. Он даже не перед фактом её ставит, нет. Он негромко информирует её о том, что сейчас будет делать. Избавил её от необходимости разрешать. Молодец. Они идут по коридору медленно, Саша могла бы доказывать себе, что не стала прихрамывать уже нарочно, но не думает об этом. Данила держит её под локоть, второй рукой зачем-то удерживая ладонь. Ещё ни разу он не держал её за руку, разве что только на репетиции. Ему нравится. Он приводит Александру к двери с нужной табличкой. Она открывает дверь, но внутрь не входит, и так и мнутся они оба – ни там, ни здесь. - Если вдруг станет хуже, сразу звони, прямо мне, - тихо говорит он. – Я… я должен знать. Саша отвечает не сразу. - Да. Ты должен знать. Он не отводит от неё взгляда. Его невозможно отвести. Господи, да мог ли он когда-нибудь подумать, что у неё такие глаза? Лёд? Бросьте, откуда? Сейчас там небольшая электростанция. Данила наклоняется и бережно целует ей руку. На лице Саши появляется улыбка, ведь он ни разу не пытался сделать этого с секунды их знакомства, когда она ему отказала. Реванш. Впрочем, они оба больше не играют. - Отдыхай, девочка. – Шепчет ей на ухо, только лишь мягко чиркая носом по её щеке, и не успевает подмечать, что Саша прикрывает глаза ресницами. У неё не находится сил вдохнуть и ни единой мысли, чтобы ответить. Даже «Спокойной ночи» ей в эту секунду не сочинить. Он улыбается ей, разворачивается и идёт по пустынному коридору обратно. Он уже доходит до поворота, как Саша его окликает: - Даня… Он останавливается и поворачивается сразу, как будто ждал своё имя из её губ. Саша прислоняется к косяку своей двери. Смотрит на него внимательно и серьёзно. Её глаза зовут его. Огромными вдруг становятся, значимыми, такими, что он кроме них больше ничего не замечает. - Я согласилась, потому что хотела этого. Другой причины нет. Данила понимает не сразу. Но много времени ему не требуется, и вряд ли за последнее время ему приходилось испытывать такое облегчение. Он сокращает расстояние между ними. Прикосновение, желанное ими обоими, плавится между двумя улыбками. Саша даже привстаёт на носочки, чтобы ему было удобнее целовать её, а Даниле кажется, что она вот-вот сбежит или растает, поэтому он кончиками пальцев держит её лицо, и только-только позволяет себе кончиком языка коснуться её нижней губы. Самый невинный поцелуй в жизни, самый нежный… На прощание он только дотрагивается губами до её переносицы, подмигивает, вызвав этим её смешок, и, унося с собой ощущение их общей нерушимой тишины, больше не оборачивается и уходит. Саша ещё долго стоит, глядя в опустевший коридор, и мечтательно улыбается чему-то своему. «В сердце твоём сопротивленье, мой друг, бесполезно, поверь, бесполезно… мне жаль».