Saving someone

где у наследной принцессы обнаруживается ещё пара секретов, фрейлины страдают от вынужденной бессонницы, призраки прошлого гуляют по замку и наконец-то появляется Роковой Мужчина. Небо в этот вечер было тёмно-синим, почти чёрным. Придворные поэты назвали бы его цветом воронова крыла и не прогадали бы, обратившись к классике. Облака, седые и бледные, тонким слоем ваты покрывали горизонт, и звёзд не было за ними видно. Лишь в одном месте они разрывались, образовывая почти ровный круг с рваными краями, и из этого круга на мир смотрела луна — серебристая, желтоватая, и — страшная. В такие дни во дворах ходят только ночные работники — воры и наёмные убийцы, да и то, будь их воля, сидели бы сейчас в казематах, пили холодный травяной отвар, а луна светила бы сквозь оконный проём, не в лицо, напрямую. Мало кто бодрствовал в такую ночь, мало кто желал любоваться призрачным сиянием, и почти все предпочитали пойти спать пораньше, закрыть глаза на закате и проснуться с рассветом — когда ночь сойдёт на нет, и химеры прошлого исчезнут под косыми лучами восходящего солнца. Были, однако, и те, кто не мог похвастаться здоровым сном, и в их число входила кронпринцесса с фрейлинами. Будь Её Высочество волколаком, уже давно выла бы на луну, но необычных способностей у неё никогда не наблюдалось, а потому чтобы выразить свою тоску, приходилось использовать резервы бедного человеческого организма. — …говорят, что Её Высочество родилась на полнолуние, и с самого рождения в это время каждый месяц её тело слабеет, да и разум мутнеет, а потому нельзя её оставлять. До рассвета мы дежурим у постели кронпринцессы, потом она засыпает. Бедная — так мучиться целую ночь… Аника шла по длинному коридору и внимательно слушала Софи. Блондинка с искренним сочувствием рассказывала о наследной принцессе и заодно объясняла новенькой, что ей придётся делать. Своё дежурство у постели больной она уже отсидела почти сразу после наступления темноты, и теперь, не желая идти спать, пока кто-то страдает, старалась хоть чем-то помочь. — …Тебе нужно говорить, желательно постоянно. Старайся не замолкать, вспомни все истории, что ты знаешь. При этом, — Софи назидательно подняла указательный палец, — говори именно с принцессой, не в потолок или стенку. Она не должна почувствовать себя одинокой. Тёплую воду и полотенца мы будем приносить, вино или молоко — если попросит. Зови нас, если что-то понадобится, ни в коем случае не иди никуда сама. И, — тут голос блондиночки повысился, — ни в коем случае не оставляй принцессу. Что бы ни случилось. Она может не говорить об этом и вообще утверждать, что совсем наоборот, хочет побыть одна — но этой ночью мы нужны ей куда больше, чем кто-либо другой. Софи улыбнулась новообретённой коллежанке, ободрительно и немного грустно, и впихнула её в покои принцессы, мягко закрыв за ней дверь. Аника была здесь до этого всего раз, помогала горничной, но уже тогда это место её впечатлило. Комната была раза в три больше её собственной, с широкими, почти во всю стену, окнами, которые сейчас были закрыты плотными шторами зелёного бархату. У второй стены, дверь в которой вела в комору* горничной, стоял большой гардероб, занимающий почти всё расстояние от пола до потолка. У входной двери стояли два столика, тяжёлое зеркало на латунных ножках и картинка, представляющая эльфийский лес. Главное место в покоях занимала, конечно, кровать — как положено, с резным изголовьем, изящными деревянными ножками и высоким балдахином. Украшенный вышивкой дамаст был присобран у верхних балок, открывая взгляду белоснежное бельё и лежащую посреди одеял и подушек Марисель. Принцесса, обычно радостная и бодрая, сейчас вполне удачно могла бы расположиться на обложке «Некромантии» для второго курса магических школ и её уж точно нельзя было бы отличить от таких же бледных упырей и навок. Было бы, потому что краснотой лица она мало отличалась от юной девицы, которой только что рассказали первый в её жизни похабный анекдот. — Что, Аника, — усмехнулась она, заметив фрейлину, — пугающе выгляжу? И не надо тут ободрений и прочих комплиментов, — довольно живо отмахнулась Марис, заметив, что девушка уже открыла рот, чтобы что-то сказать, — я видела себя в зеркало и сама знаю, что не хотела бы встретиться с кем-то таким на узкой тропке тёмной ночью, да ещё и в полнолуние. Что, остальные сказали, что ты не должна замолкать ни на секунду, а все мысли, какие были, из головы пропали? Не волнуйся, я люблю много говорить, ты знаешь. Только воды подай, в горле пересохло, да и полотенце нужно сменить, согрелось уже, — и она указала на влажный прямоугольник у себя на лбу, с которого по лицу скатывались крупные капли. Аника послушно заменила полотенце на другое, вымоченное тут же в тазу с холодной, чуть ли не ледяной водой, подала принцессе кружку с водой тёплой и села рядом с кроватью, в специально поставленном для сиделок кресле. Марисель сделала глоток, коснулась холодного полотенца рукой, прикрыла глаза. Ей было жарко в лицо, но холодно в тело, и она по самую шею куталась в одеяло, высунув только свекольно-красное лицо да тонкие дрожащие руки. — Я люблю говорить, Аника, но я не могу говорить с тем, кто настолько испуганно на меня смотрит, — принцесса улыбнулась, глядя служанке в глаза. — Уверяю тебя, умирать я не собираюсь, а такое состояние у меня только до утра. Вот высплюсь, и пойдём в таверну, с меня квасок. Нравятся небось Эммины напитки, а? Улыбка сама собой появилась на лице фрейлины, а из взгляда исчезла затравленность и затаённый страх. — Люблю. Квас, да, а ещё сок виноградный и грушовку, — попыталась поддержать разговор она. — Оооо, — Марис прикрыла глаза и покивала головой, — грушовка, это да. Лучший способ хорошо себя почувствовать долгим летним вечером, когда день никак не может закончиться, а ночь необходима как глоток воздуха… В комнате стало тихо. Аника думала, что бы такое сказать, чтобы не оставлять принцессу наедине с её мыслями, но ничего почему-то не приходило в голову. А принцесса таяла на глазах. Исчезла из взгляда весёлость, закрылись веки, руки опали на одеяло, тонкие бледные губы раскрылись, вбирая воздух. — Не идёт у нас светская беседа, верно? — хриплым шёпотом спросила она, и, не открывая глаз, поинтересовалась: — Прости, у меня не всегда получается держать себя в руках. Они молчали какое-то время. Аника — испуганно, хаотично собираясь с мыслями, кронпринцесса — устало. И, когда тишина уже собиралась перейти в пугающую, когда даже тени холодят кровь и сердце стоит где-то под горлом, Марис, не открывая глаз, тихо спросила: — Ты умеешь петь, Аника? Спой мне что-нибудь, пожалуйста. Колыбельную там, или балладу какую. Я попытаюсь заснуть. Они обе знали, что у девушки ничего не получится и что бодрствовать ей до самого рассвета, но Аника всё равно перебрала в голове пару вариантов, и, недолго думая, запела. Она не делала этого уже давно, с тех самых пор, как умер от неизвестной болезни её младший брат. В тот страшный вечер она тоже пела ему, и боль уходила из его взгляда, а дыхание становилось тише и свободнее. Она обещала ему никогда не переставать петь, этому маленькому мальчику с серыми глазами и сердцем слишком добрым для ребёнка из такой семьи. Но что он мог знать о боли? Он никогда не терял близких, а Аника тогда лишилась брата и друга, и песня до сих пор ни разу не сумела протиснуться через её горло. Не умела — до этого момента. Звуки, чистые, словно журчание лесного ручья, наполняли комнату, и сказочные фантомы окружили постель больной. Аника пела о войне — и одновременно не о ней. Она пела о любви во время войны, о чистых и светлых чувствах, не таявших среди боли и крови. Она пела о девушке с волосами цвета спелого льна, чьи руки дарили покой и свет. Она пела о юноше, слишком взрослом для своих лет, что уже успел познать зло войны, что обещал никогда не причинять другим зла и не сдержал клятвы. Слова прощения и принятия звучали под высокими сводами, слова любви и юности, обещания вечно быть вместе, свадебные клятвы. Они были счастливы столь недолго, но столь сильно, как редкий взрослый мог познать такой счастье. Но на войне нельзя любить вечно, и многим приходится уходить раньше, чем то записано на скрижалях судьбы. И юноша бросился вслед за любимой, в мир тьмы и пороха, готовый воевать за неё до самой смерти. И старуха с косой отступила, подтверждая право возлюбленных на жизнь, открывая им дорогу к добру и свету. И война закончилась, сражённая этой победой. Марис казалось, что они стоят вокруг неё — духи этой баллады, влюблённые и неразлучные. У них была их любовь, были их друзья, их семья и даже их враги — честные и благородные. И она чувствовала себя своей среди них, любимой и нужной, но звук оборвался, и песня закончилась. Аника молчала, сидя рядом с кроватью, и слёзы текли по её щекам. В песне всё закончилось хорошо; в песне, но не в жизни. Она помнила, как наткнулась на стеклянный взгляд брата, как лихорадочно прислушивалась, пыталась нащупать бьющуюся жилку на шее — и как неистово кричала, тогда и на похоронах. Призрак мальчишки стоял рядом с ней, и крепко держал за плечо, не давая пошатнуться и упасть на пол. И Марис, замученная и не выспавшаяся, не стала спрашивать, что произошло. Она хотела помочь подруге и не знала как, и только одна мысль билась в её голове. И она заговорила, рассказывая о себе то, чего не знал ещё никто — надеясь, что этот небольшой секрет поможет фрейлине ожить, моргнуть, утереть слёзы, оправиться от испытанной боли. — Впервые я столкнулась с этим, когда мне было пять вёсен. Это была долгая зима, и мой день рождения прошёл недавно, и тыги не минуло. В тот вечер я уже собиралась спать, моя нянюшка отложила книгу сказок и пошла закрывать окно в комнате. И одёрнула шторы. А я увидела полную луну. Знаешь, как это бывает, когда ты встречаешься с чем-то в первый раз? Это любопытство, когда ты хочешь узнать, что же это такое, и зачем оно нужно, и тебе объясняют, а ты стоишь и заворожено смотришь. И я стояла у окна, уставившись на полную луну, хотя моя нянечка почему-то пыталась меня уволочь оттуда и задёрнуть шторы. Но я была упрямым ребёнком, притом единственным ребёнком короля, и я хотела смотреть. Мне хватило несколько клиньев, чтобы почувствовать, что что-то не так. Вместе с лунным лучом, скользнувшим прямо по моему окну, в моё сердце попала тоска — и решила остаться там подольше. Мне было больно и страшно, причём не телесно. Я чувствовала, что я одна, хотя король прибежал по первому же зову, и людей было много, и все старались меня успокоить. Но я не могла избавиться от этого сосущего чувства одиночества, которое накрыло меня волной, словно бушующая стихия, и для меня это и была стихия. Ты представляешь, Аника, как страшно человеку, когда он понимает, что он один на один со всем миром, и никто не может ему помочь? А что будет, если этому человеку пять вёсен от роду и он во всём привык полагаться на придворных? — Это прошло? — фрейлина сама не поняла, как этот вопрос сорвался с языка. Он был ненужным, потому что она знала ответ ещё до того, как кронпринцесса покачала головой. — Я чувствую это даже сейчас. Каждое полнолуние эта страшная пустота заполняет моё сердце, и я ничего не могу поделать. У меня хватает сил ровно на столько, чтобы держать за руку кого-нибудь из моих подруг и надеяться, что они меня не оставят. Но знаешь что? Когда ты пела, я словно ожила на эту лучину. Так что спасибо, — и принцесса благодарно улыбнулась, склонив голову, насколько то позволяли подушки. Аника зарделась, но тут же поняла, что это означает. — Я могу долго петь, Ваше… Марисель. Хотите, спою ещё? — Конечно! — кажется, принцесса обрадовалась тому, что фрейлина предложила это сама. — А тебе когда-нибудь говорили, что голос у тебя прямо волшебный? Мне даже казалось, что герои твоей баллады стоят рядом, а один из них даже обнимает тебя. — Мне тоже показалось, Ваше Высочество… Марис. И всегда кажется. Удивительно, что вы это заметили. И, не затягивая сложную для неё беседу, Аника снова запела. В этот раз — эпос о рыцарской чести и — куда уж без неё — любви благородного рыцаря и прекрасной дамы. *** Спустя примерно две лучины принцесса начала дремать. Аника отослала пришедшую сменить её коллежанку, объяснив это тем, что сама она не устала. Сейчас она пела — уже немного охрипшим голосом — колыбельную, которую когда-то услышала от матери. А призрак улыбчивой темноволосой крестьянки сидел в соседнем кресле и тихо подпевал. Дыхание у Марис уже почти выровнялось, ещё пару искр — и она погрузится в спокойный сон, впервые за последние двенадцать лет уснув до рассвета. Но луну нельзя переиграть, и некоторые тёмные уголки нашей души никогда не осветятся, вечно будучи пустыми и страшными. На строчке «и драконьи песни реют на ветру» Марис широко открыла глаза — и закричала, протяжно, низко и почти нечеловечески. В этом крике была вся та боль, что принцесса старалась укрыть тёмными ночами, и Аника испугалась того, что случилось, не смогла сделать абсолютно ничего. А буквально через пару мгновений дверь распахнулась, и в комнату, растолкав сбежавшихся фрейлин, влетел виконт Эдельвейс. Бормоча себе под нос что-то об умственном уровне девушек, он быстрым шагом подошёл к кровати, не церемонясь, отодвинул в сторону кресло с сидящей в нём Аникой, и упал на ложе, притягивая к себе кронпринцессу. Фрейлины потрясённо замерли. Марис затихла, всхлипнула и, уткнувшись головой в белоснежную рубашку виконта, разрыдалась. Тот даже не попытался поменять не очень удобную позу, только одной рукой приобнял девушку, а другую опустил ей на голову. Он так и сидел с две осьмины, гладя принцессу по волосам и шепча что-то ей на ухо. Анике показалось, что, кроме обыденных успокаивающих ласковых слов, там проскользнуло пару шуток и даже одна угроза, но в чью сторону — она не разобралась. Вскоре Её Высочество высвободилась из чужих объятий, рукавом ночной рубашки утёрла глаза и улеглась на подушки. Эдельвейс встал, коротко поклонился и уже развернулся, чтобы уходить, как тонкие пальцы уцепились за кружевную манжету его рубашки, потянули. — Посидите со мной, виконт, пожалуйста. И что-то было в голосе принцессы, что заставило этого холодного мужчину улыбнуться и снова присесть на край кровати. Принцесса не отпустила его руку, просто переместила пальцы ему на ладонь, уцепилась покрепче, и закрыла глаза. — Ты, — Эдельвейс ткнул пальцем в Анику, — останься. Остальные — вон. — Он сказал это тихо, чтобы не испугать Марис, чьи нервы итак были на пределе, но фрейлины всё равно исчезли в считанные искры. Связываться с виконтом в ярости не хотел никто. — Спой, Аника, — прошептала принцесса, не открывая глаз, улыбаясь в полудрёме. Девушка посмотрела на Эдельвейса, словно спрашивая у него разрешения. — Спой, девочка, — улыбнулся он. — Спой. И дочь винодела, никогда не видавшая чудес в своей жизни до последнего месяца, запела, сидя в покоях кронпринцессы, рядом с самым знаменитым учителем танцев края*. И голос её возносился весенней капелью под высокие своды, наполняя комнату ожившей сказкой. *** Она проснулась под утро, через пару часов после рассвета. Принцесса спала, улыбаясь во сне, довольная, что в этот раз всё было хорошо. Виконта уже не было, да и никого не было, только единственный солнечный лучик пробивался между плотными шторами тяжёлого бархату, танцевал на полу. Стараясь не шуметь, Аника подхватила груду влажных полотенец, лежавших на полу, и скрылась в коридоре, тихонько притворив за собой дверь. Марисель во сне перевернулась на другой бок и поудобнее зарылась в одеяло. Ей снилась история о любви — о той, что противостоит самой смерти.