Saving someone

где случается бал, а давным-давно одна мать доверяет тому, кому не следовало У неё были рыжие волосы, собранные в косу, и тёмные глаза. Постель была голубая, с едва заметным цветочным рисунком, и женщина смотрелась на ней слишком ярко, слишком выделялась для больной. «Настоящая ведьма», подумалось Бренону, и он тут же скривился, прогнал эту мысль. «Колдунья». — Давно не виделись, лирья, — едва склонил голову, но этого хватило, чтобы недавно остриженные пряди упали на лицо, скрыли изогнутые непочтительно уголки губ, презрительный блеск глаз. Она заметила, не по лицу, но по голосу, эманациям силы и эмоций. Закатила глаза и усмехнулась — чуть превосходительно, но этого хватило, чтобы разозлить его ещё больше. — Выдохни, тёмный. И вдохни. Потом можешь припомнить себе, что меня зовут Лидия, если уж ты не в силах выдавить из себя «ваша светлость», и объяснить, зачем пришёл. Приподнялась на подушках, поправила одеяло, едва прикрывающее грудь, и посмотрела на него — требовательно и устало, не колдунья и не княгиня, просто больная женщина, пусть и слишком яркая для своей болезни. И только потому, что разглядел эту женщину, Бренон выдохнул, упал в ближайшее кресло, уткнулся лицом в ладони. — Какой Тьмы ради ты решила выйти замуж за моего брата? Нужно было забивать ему голову этими твоими сказками о добре и зле, о великой судьбе вашего сына? Почему, приходя в свой родной дом, я натыкаюсь на озлобленные и испуганные взгляды?! Почему я обязан в своём доме прятаться по углам?! — к последним словам он уже рычал, злобно ощерившись на беззащитную женщину, глядя прямо в ненавистные тёмные глаза. Ни капли не испуганные. Графиня разогнала рукой невесть откуда взявшийся дым, и взмахом руки отворила ставни. Серые струйки устремились к безоблачному голубому небу. — Это не твой дом, и ты прекрасно это знаешь. Тем более, не родной. И успокойся, сожжёшь меня здесь заживо сейчас. Нам ведь это не надо, верно? *** Вечером принцесса готовилась ко сну — устало и отвлечённо, предоставив всю работу по своему переодеванию и укладыванию в кровать фрейлинам. Только из рук не выпускала кожаный мешочек с теплящимся внутри камнем. Едва за последней из подруг закрылась дверь, Марис вынула своё сокровище, да так и обмерла. Чёрная жилка, пульсировавшая тогда в Зале, сейчас застыла — и девушке показалось, что из з глубины камня на неё что-то смотрит. Так и сидела с пять клинов, уставившись на сокровище, и сидела бы дальше, но постепенно холодные пальцы согрело тепло, да и сама принцесса отогрелась под одеялом — настолько, чтобы оторвать взгляд от камня и вспомнить в подробностях весь сегодняшний день. Вот они с Гэри спускаются по ступенькам — в холодное море придворной аристократии, принцесса крепче сжимает руку онемевшего спутника. Ему, отличие от неё, не страшно. Марис почему-то знает это, шок наверняка вышиб из бедного парня остатки испуга. И вот он, не думая, как под заклинанием принуждения, ведёт её по ковровой дорожке прямо к трону. Принцессе хватает одного взгляда на него, чтобы забыть про свои чувство и начать улыбаться. Она дарит улыбки всем: леди Ирэне, которая смотрит на неё чуть изумлённо, фрейлинам, замершим в полупоклоне, виконту Эдельвейсу, смотрящего на неё из-за спины отца, и даже тому чудаку с огненными волосами. Но в первую очередь — бедному юноше, придерживающему её за руку, только осознающему, что девушка, которую он оскорбил в таверне пару дней назад — его будущая королева. Марисель едва не хихикнула, вообразив себя на его месте, но вовремя вспомнила о том, где находится, и только мысленно удивилась выдержке Гэри, который, даже не побледнев, ведёт её вперёд. Вечер намечался интересный. Гарольд подвёл её к трону, на котором гордо и с оживлённой улыбкой восседал царь-батюшка. Догадки о том, что делать дальше, выглядели весьма смутно, но принцесса внезапно увидела всё по-новому, и умело выбралась из необычной ситуации. Она немного склонила голову, заметив, что войт Ярослав пристально на неё смотрит, призывая того приблизиться. Затем полуобернулась к своему спутнику и сделала реверанс (на одну треть, сделать меньше — оказать неуважение, глубже — выставить себя недостойной своего статуса). Гарольд ответил таким же скромным поклоном, годящимся скорее для придворной дамы, чем для королевы, но вполне соответствующим ситуации. Поднимать голову, однако, как и уходить, юноша не спешил, дожидаясь, пока Марисель с помощью обережника займёт место справа от отца. Сейчас должен был наступить момент его присяги, но король едва заметным движением руки приказал замереть, а затем заговорил сам. — Сегодня я хочу представить двору мою дочь, наследную принцессу Марисель. Как всем вам известно, это её девятнадцатое лето, а значит — самое время принять на себя часть королевских обязанностей. Начиная с этого момента, кронпринцесса официально является вашей правительницей — поставленной над этой страной законом и богами. Она имеет право казнить и миловать, выдавать распоряжения, судить, и вести в бой войско. Она будет разбирать ваши проблемы и вопросы, будет вершить правосудие и всегда будет центром жизни в королевстве. Как ваш король, я приказываю вам почитать её и относиться к ней как к королеве. Но как отец, прошу любить её и прощать за ошибки, ибо её дорога ещё только начинается. Да здравствует кронпринцесса Марисель! — Да здравствует кронпринцесса! — разлилось по Залу, и тут же зазвенели бокалы, заиграл оркестр. Стоящий рядом отец подал ей хрустальный кубок, и Марис сделала глоток — за себя и своё будущее. Но она слишком хорошо знала короля, чтобы думать, что дальше всё пойдёт по плану, и едва кубок исчез из рук, тот кивком приказал ей сесть, и снова заговорил. — А сейчас, чтобы не терять времени, представленные сегодня ко двору юноши и девушки принесут присягу своей будущей королеве. Не существует единых слов, которые стоит сказать, а потому скажите это, как чувствуете. Сегодня вы стали настоящими аристократами, и должны уметь находить правильные слова в любой ситуации. Покажите, чему научились за всё время своего обучения, и уверьте кронпринцессу, что ей предстоит править славным народом. В зале тут же захлопали, а кое-где даже раздались крики «За молодёжь!» и «За короля!» Но Мечислав утихомирил всех одним взглядом, — за который когда-то был прозван «Железным», — и кивнул Гарольду, предлагая начать. Марис на мгновение показалось, что юноша сейчас сомлеет, но тот выпрямился, будто меч за шиворот вставили, сглотнул, и поднялся по ступенькам. Взгляд его был прикован к принцессе, и ей показалось, что Гэри чего-то боится, но чего — понять она так и не смогла. Голос юноши звучал уверенно и звонко, как надлежит раздаваться благородным голосам под сводами королевского замка, а руки не дрожали. Марис, в общем-то, почти всё прослушала, ибо её внимание целиком и полностью принадлежал сейчас нагрудному карману юного графа. За плотным отрезом ткани переливался всеми оттенками синего драгоценный камень, удивительным способом заметный с такого расстояния. Гэри, кажется, не обращал на это никакого внимания, а речь его подходила к концу. — … к сожалению, Выше Высочество, я не обладаю всем тем имуществом, которое принадлежит моему отцу, и которое не было мной добыто. По этой причине я не считаю правильным дарить вам что-либо из его сокровищницы, однако…. — в этом месте Марис показалось, что Гарольд прищурил глаза и сжал кулак, — однако я обязуюсь подарить моей Королеве то, что она пожелает, буде это будет доступно моим возможностям. И голову склонил, бедный мальчик, подумалось кронпринцессе. А ведь затребуй она сейчас табун диких лошадей, ему пришлось бы отправляться на верную погибель, чтобы только защитить свою честь. Но делать так Марис совсем не хотела, зато хотела кое-что узнать — а потому озорно улыбнулась и негромко, но так, чтобы её услышал наследный граф Торнби, произнесла: — Ваша Светлость, я хочу получить то, что лежит у вас в нагрудном кармане. *** — Самая настоящая ведьма. Прилетела в наш дом на метле и пытаешься строить из себя хозяйку? — зло, но уже без излишней ярости спросил Бренон. Дым развеялся, а в комнате запахло весенним лугом и немного грозой. — Успокойся, рыжий, если кто и является хозяином сего дома, так это твой… кхм, брат, — Лидия усмехнулась. — Ты не принадлежишь этому месту так же, как и я, вот только оба мы сумели в нём прижиться. Кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше, но от перемены мест слагаемых сумма не изменится*. Мы оба остаёмся здесь. Так что ты забыл в моей комнате? — Успокойся, рыжая — ядовито ответили из кресла, — я ненадолго. Прослежу за твоей смертью и уйду, большего мне не надо. Ведь если одно из слагаемых вычесть, изменения наступят верно? Как назло, именно в этот момент случился очередной приступ и вместо того, чтобы отвечать вредному деверю, пришлось бороться с кашлем. Спустя осьмину, едва закончились остаточные явления, платок из её рук был нагло изъят, а Бренон приступил к детальному изучению пятен крови и мокроты. Да, он был брезглив, но зелья были его страстью, а лекарственные зелья — высшей степенью удовольствия. Но сколь хорошим лекарем он бы ни был, ничто не могло сравниться с тем моментом, когда нужно было сказать пациенту, сколько ему осталось. Мужчина лениво опустился в кресло, сделал глоток вина, и только затем иронично ответил на цепкий взгляд колдуньи. — Месяца три… С твоей силой воли даже четыре. Я могу продлить это… ну, допустим, ещё на пять лет. Нет, даже шесть. — Продлить болезнь? — Тут же скривилась женщина. — И какой Тьмы ради жить? Чтобы каждый день лежать в кровати и наблюдать за всем из окна? Нет уж, увольте, оставь всё как есть, — как бы сильно не звучал её голос, в груди всё жгло огнём: от боли и безнадёжности. — Под «этим» я имел в виду твою никчёмную жизнь… Но твой вариант мне тоже нравится, пожалуй, на нём и остановлюсь, — и Бренон, бесстрастно поднявшись, неспешно направился к двери. Ровно через три искры в спину прилетела силовая волна, отскочила от заранее поставленного щита, прошлась по ногам, и ушла в землю. В кресло пришлось едва не падать, но ни граф, ни колдунья не придали этому значения. Обоих занимали другие вещи — пусть и совсем разные. — Я смогу провести с Гэри шесть лет? — Бедный мальчишка, каким же маменькиным сынком он вырастет. На твоём месте я бы остановился на пяти — после из него ещё можно будет сделать что-то толковое. — РЫЖИЙ! Отвечай, Тьма тебя побери! — Обратишься ко мне так ещё раз — уйду и оставлю помирать тебя в этой самой кровати, вдали от мужа и сына, одинокую и брошенную. Но верно, шесть лет ты сможешь прожить по-человечески. Но только так. Никакой магии, никаких зелий, кроме моих. Ты будешь жить как графиня и будешь растить сына наследником рода — это единственное, но строгое условие твоего спасения. Хоть один раз переступишь черту, даже в такой мелкой вещи как бытовая магия — и доступ к счастливой жизни будет закрыт. Я заберу у тебя свои зелья и единственную надежду провести остаток жизни с семьёй. Что скажешь, лирья? Лидия давно не слышала такого яда в чьём-либо голосе. Она знала, что тёмный способен на многое — но то, что он сейчас говорил, уничтожало её изнутри. От одного его слова «лирья» хотелось рыдать, потому что лирья — это благородная колдунья, совсем не та, что откажется от магии ради чего угодно в этом мире. Но выбор был сделан давно — потом он и спросил вначале о причине её замужества. И этот выбор был подкреплён рождением сына, маленького Гэри, что сейчас невинно сопел в своей люльке в тысячах лиг от неё. — Я согласна, тёмный, — произнесла и сама перепугалась своего безучастного голоса. — Но посмеешь назвать меня так ещё раз — все кости переломаю. Бренон ухмыльнулся, закрывая за собой двери. *** Потом наступило время танцев. Марис двигалась, даже не задумываясь о том, что делает — Эдельвейс был очень хорошим учителем. Настолько хорошим, что сейчас среди молодых людей считалось редкой удачей урвать у взрослых танец с ней. И кронпринцесса, зная об этом, танцевала почти со всеми, кто просил. Врождённая доброта не позволяла ей отказать бедным юношам, но среди них кому-то повезло даже больше, чем остальным. С Гарольдом Марисель станцевала целых три раза: сначала павану*, с которой начался бал — сразу после принесения присяги, затем бас-данс*, а после вполне соответствующую их знакомству заморскую чакону*. В перерывах между танцами гостям предлагались вино, фрукты, небольшие мясные закуски, а так же речи короля и церемомейстера. В один из таких перерывов Марис удалось выскользнуть из Зала и спрятаться в одном из коридоров — ход сюда был закрыт для гостей дворца, а потому кронприцесса могла отдышаться, побыть наедине с собой, и никто не смел её тревожить. Во всяком случае, так она думала — ровно до момента, когда за спиной раздалось смущённое покашливание, заставившее её отвлечься от созерцания сверкающего камня на ладони. — Ваше Высочество, я хотел извиниться за своё неподобающее поведение… тогда, в… в таверне… и сегодня тоже. Гарольд стоял в паре шагах от Марис, склонив голову. Ладони у него дрожали. — Если вы посчитаете, что я достоин наказания, я… — юноша сглотнул, — я приму его. Марис едва не засмеялась. — Если уж кто и должен понести наказание, так это я, — усмехнулась. — Мой проступок был куда хуже твоего, но, думаю, мы в расчёте. Что скажешь, Гэри? Ты ведь представился как Гэри, верно? — А вы представились как Марис, — тут же поднял голову юноша. Из глаз его уже успел исчезнуть испуганный блеск, сменившись искренним удивлением. — Если принцесса не захочет быть узнанной, её не узнают, — подвела итог собеседница. Гэри вскинул голову. В этот момент кронпринцессе он напомнил кого-то ещё, кого-то близкого и давно забытого. — Моя мама говорила иначе: «если колдунья не хочет быть узнанной, её не узнают». Так вы колдунья? — А ты колдун? — парировала девушка. — Иначе откуда у тебя взялся этот камень? Хотя нет, не так: почему он светился у тебя в кармане, да так ярко, что даже я это видела? Какой магией ты обладаешь? Марис показалось, что глаза у юноши сверкнули особенным светом — будь она поэтом, назвала бы это «огнём надежды», но блеск исчез сразу, как только появился. Она сказала что-то не то? — Я… я не обладаю магией, Ваше Высочество, — покачали в ответ головой. — А камень оказался у меня совершенно случайным образом. — И тут же вскинулся: — Но я не крал его! Я нашёл его, правда! Кронпринцесса на мгновение обмерла. Она и не собиралась обвинять юношу в краже, ей даже в голову это не пришло. Видимо, было что-то в его мыслях, что заставило его произнести эти слова — но Марис решила, что не будет узнавать. Человек должен быть свободен в выражении своих слов, и не самым правильным поступком было бы запрещать ему это либо подвергать это вопросам. Она только улыбнулась мягко: «Я не собиралась тебя обвинять» и спросила, почему же камень светился. — Я не знаю, Ваше Высочество. Я не видел этого — ни вначале, ни когда передавал его вам. Может… Может дело в…? Марисель поняла, что она хотел сказать. «Может дело в вас?». Она кивнула, будто благодаря за идею, и поспешила перевести разговор. Камень спрятался в кисете на руке, перед этим успев обжечь руку сухим теплом, но кронпринцесса решила не задумываться об этом сейчас. — Почему ты всё ещё так обращаешься ко мне? — спросила и едва не хихикнула, глядя на то, как бледнеет собеседник. — Мы ведь познакомились в таверне, и я представилась как Марис, обыкновенная девушка. Кажется, у тебя не было проблем с тем, чтобы обращаться ко мне на «ты». Что-то изменилось? Глаза у Гарольда округлились. Казалось, ещё мгновение — и в них можно будет смотреться как в зеркало, но сыну герцога хватило всего пару искр, чтобы прийти в себя. — Если Её Высочество желает, чтобы я говорил ей «ты» — нужно просто сказать, — и голову склонил, совершенно как придворный лакей. Марис его по этой голове тут же потрепала. — Желаю. Я такой же человек как и ты, Гэри, и хотела бы, чтобы наше общение не менялось в худшую сторону. Мне понравилось то, как ты разговаривал со мной в таверне — не в начале нашей беседы, после. Ты был первым человеком из высших кругов, разговор с которым принёс мне настоящее удовольствие. Так давай останемся друзьями. Что скажешь? И руку протянула, совсем как пару дней назад. Тонкое запястье, обтянутое узким рукавом, шёлковая нитка чуть оттягивает руку под весом кисета. Марис показалось, что камень внутри пульсирует, но она прикрыла на мгновение глаза и вернулась взглядом к собеседнику. Гарольд, несмело улыбаясь, пожал ей руку, и замер на мгновение. Что, никогда руку кронпринцессам не пожимал? — Кхе-кхе, — иронично раздалось за спиной. Марис поняла, что приключения ещё только начинаются. — Так что, молодой человек, вы говорите, произошло в таверне? Виконт Эдельвейс скорчил любопытную рожу, сложил руки на груди и опёрся на косяк. На свою ученицу он даже не взглянул, отдав всё внимание бледнеющему на глазах наследному графу Торнби. После этого Марис танцевала ещё раза три с Эдельвейсом — каждый раз в нарастающем темпе: жигу*, сальтарелло* и гальярду*. Казалось, виконт решил вымучить гостей, чтобы бал закончился как можно скорее. А в какой-то момент он даже подмигнул кронпринцессе и на весь зал объявил совершенно дворовый кароль*. Аристократия пришла в ужас, но перечить королевскому танцмейстеру не посмела, и ближайшую осьмину неумело вытанцовывала по залу звёзды, сердца, драгоценные камни, короны и прочие геометрические фигуры. В конце-концов король смиловался и отпустил всех по домам, а затем Эдельвейс сам лично вызвался проводить кронпринцессу до покоев, поцеловал ей руку и пожелал доброй ночи. И сейчас Марисель, ныне уже официально наследная принцесса, лежала на королевском ложе, укутавшись в тёплые одеяла, и медленно забывала всё, что произошло сегодня — всё, кроме единственного синего камня, пульсирующего в руках. Сон медленно окутывал её, перед глазами уже стояли горы и лунная дорога, а где-то вдалеке слышался рёв диких зверей. Или не зверей? Марис почудилось, что в этих криках та боль, которую она чувствует, и от избытка чувств закричала вместе с незнакомцами, приветствующими её на странном, но удивительно прекрасном языке. Где-то в глубинах замка Аника подорвалась в постели с одной-единственной мыслью в голове и бросилась бежать по коридорам — прямо к королевским покоям. В проносящихся мимо окнах смеялась с неё круглолицая луна. Где-то рядом гудел огонь. *** — Мама! Мама! — светловолосый мальчишка вбежал в покои, подлетел к матери, обнял её за шею своими тонкими ручками. Лидия сжала губы и аккуратно отстранилась от сына — стараясь не причинить вреда ни ему, ни себе. В последнее время она была слишком чувствительна физически, но совсем не осознавала своих сил, и могла навредить кому-либо взмахом руки. Лежать в кровати было больно, но ещё больнее было смотреть на сына — беззащитного, расстроенного, едва не плачущего. — Ну что, Гарольд, ты убедился, что мать не может уделить тебе своего времени? — голос ядовитой патокой разлился по комнате, касаясь сознания колдуньи липкими щупальцами. Лидия бросила на Бренона один-единственный взгляд: пусть она больна, но сил не потеряла. Она всё ещё могла сломать ему шею движением руки, и мужчина, принимая это, замолк, опёрся на дверной косяк, замер ледяной статуей. — Гэри, милый, ты должен быть сильным. Лидия старалась улыбаться сыну, но получалось плохо. Да, она была сведущей женщиной и ещё более могущественной колдуньей, но материнский инстинкт был в разы сильнее. И сейчас, стоя на пороге разлуки с сыном, она не могла сдержать чувств. Губы у мальчика задрожали, а кулаки сжались сами собой. Лидия, заметившая это, кивнула. — Всё верно, ты должен уметь дать отпор. И другим, и миру, если понадобиться. — Полулёжа на кровати, она похлопала по одеялу рукой, приглашая сына садиться, и, едва он взобрался к ней, обняла его что есть сил. — Ничего не бойся, потому что ты такой же сильный как твой папа, и такой же умный, как твоя мама. Ты справишься со всем, что приготовила тебе судьба, и сам не заметишь, как пролетит время. А мы с тобой ещё наверняка встретимся, просто ты должен немного подождать. Гэри, милый, разве мама когда-нибудь тебя обманывала? Мальчик поднял на мать заплаканное лицо и замотал головой. Лидия пальцами стёрла ручейки слёз с его щёк и потрепала сына по голове. — Ты не должен бояться ничего. В том числе слёз, потому что слёзы — лекарство для нашей души. Помнишь, как ты поранил пальчик, когда падал? — Женщина сглотнула и на мгновение прикрыла глаза. — Что я сделала? — Ты промыла ранку, чтобы туда не попали бак… ба-терии, и потом полила её лекарством, — шмыгая носом, ответил Гэри. — Верно, милый. Так вот, слёзы — это как вода для наших ран. Она не вылечит нас, потому что на это способны только мы сами. Но она промоет наши раны, что в нас не поселилось зло, и очистит нашу душу от… — и замерла. В какой-то момент она не увидела — почувствовала, как тяжело задышал Бренон, как разозлился, и сейчас стоял у двери, вперившись в неё взглядом, едва не рыча. Лидия сглотнула. — Ты понял, милый. Слёзы — это не плохо, даже наоборот. Они помогают нам стать сильнее. Ты будешь сильным для меня, Гэри? Мальчик кивнул — и уткнулся лицом в мамино плечо, рыдая уже в голос. Несколько клинов в тишине дома были слышны только детские всхлипы, пока в дверях не появился сам герцог. Он уже хотел было разразиться криками и вылить злость на сына, но Лидия одним взглядом успокоила мужа. Тот внезапно спал с лица, подошёл к кровати и, крепко сжимая зубы, взял Гарольда на руки. — Идём, сынок, маме нужно отдохнуть, — сказал только, и едва не вылетел из комнаты. «Мало кому нравится наблюдать за тем, как умирает его первая любовь», — прозвучало в голове колдуньи, и в тот же миг двери закрылись. Она осталась наедине со своим деверем, и только сейчас начала понимать, почему сын его так боится. Мужчина действительно выглядел устрашающе. Волосы в свете свечей казались ярко-алыми, а в глазах плескался янтарь, наполнявший не только радужки, но и зрачки. Голос в голове звучал как-то лениво и зло, а собственные силы таяли на глазах. — Если ты сию минуту не прекратишь пугать меня, рыжий, я обещаю вывернуть тебя наизнанку, — зарычала. — А я ведь просил не называть меня так, — скорчил рожу Бренон, опускаясь в кресло. — Впрочем ладно, ещё осьмину я, пожалуй, потерплю. А на большее тебя, к сожалению, не хватит, — вздохнул наигранно. — Ты первый не сдержал обещание. Ты лишил меня зелий! — казалось, крик наполнил комнату, и Лидия понадеялась, что деверь хотя бы догадался поставить звуковые щиты на комнату. Пугать сына ещё больше не хотелось. — Ты сама себя их лишила. Ты первая не сдержала наше обещание, смею напомнить, лирья, — ядовито парировал рыжий. — Мой сын падал с дерева! Он умер бы, не спаси я его, а всё потому, что кто-то не захотел помочь ему сам! Я не могла оставить своего сына гибнуть! Бренон устало прикрыл глаза. — Сколько раз тебе повторять, что я не специально ушёл из сада тогда. Да, меня не было рядом, и я ничего не мог сделать, но с таком случае давай сойдёмся на том, что такова была воля судьбы. Жизнь матери взамен на жизнь сына — неплохая сделка, как считаешь? Лидия прикусила губу. Да, она могла винить Бренона сколько угодно, но если принять правду, всё было именно так. Виноват не был никто. Так почему так больно уходить? — Я предлагал тебе выход раньше, Лидия, — внезапно раздался голос. Не патока уже, а звенящий ручей в горах, освежающий и одновременно вымораживающий до костей. — Я предлагал тебе пойти со мной. Там тебя смогут вылечить, там ты сможешь жить, там… — Да как ты не понимаешь, рыжий! Моей жизнью уже давно стал мой сын, и без него я уже не буду никогда жить! И если я уйду сейчас с тобой — это уже не буду я, это будет ходячий труп, просто тело, понимаешь? На миг в покоях стало тихо — только было слышно, как тяжко дышит колдунья. А затем она заговорила снова — горько и устало, как и должна говорить умирающая. — Я знала, что нельзя тебе доверять. Я знала, что ваше племя везде найдёт путь ко злу, но я решила довериться тебе один последний раз. О, рыжий, как же я была не права! Я хотела проклясть ваше племя, — ваше окаянное драконье племя!, но вы и так прокляты, и я не в силах сделать хуже. Но как бы я хотела, рыжий! О, если бы я могла! Слабая рука опала на кровати, и только это остановило Бренона от выпада. — Убереги моего сына, дракон. И да будет дарован тебе свет — за то добро, что ты сумеешь сделать. — Я не клялся тебе в преданности, колдунья, и я не буду совершать то, что не обязан. А затем всё вокруг подёрнулось пеленой, и чувства, горящие внутри, неожиданно вырвались наружу. Лидия успела выдохнуть в последний раз — до того, как маленькую хижину в степи охватил огонь, пожирая и бедно обставленные покои, и королевское ложе, и худое девичье тело, в котором ещё мгновение назад теплилась жизнь. Жизнь, способная открыть даже в самой тёмной душе дорогу к свету — но которой не хватило буквально пары клинов. В небесах метался от боли дракон. ______________________________________ Сноски: 24. Напоминаю, что колдуны и колдуньи учатся в Академиях, в которых знакомятся не только с магией, но и с наукой. 25. Павана — медленный танец-шествие, с которого начинался любой приём в 16-17 веке. 26. Бас-данс — скользящий церемониальный танец, очень похожий на полонез. В структуре этой хореографической композиции отсутствовали прыжки, и он больше напоминал некое «прохаживание», нежели танец. 27. Чакона — испанский танец 16-18 века, который на протяжении времени претерпел изменения — сначала он исполнялся в быстром и темпераментном ритме, а чуть позже превратился в медленный и величавый танец. В ситуации с Балом Марисель танец имел первую форму. 28. Жига — быстрый барочный танец, произошёл от британской джиги. Распространился во Франции в середине 16 века. 29. Сальтарелло — один из самых динамичных и энергичных итальянских танцев, который исполняется в основном в трехдольном темпе, реже в двудольном. 30. Гальярда — одна из самых веселых плясок Средневековья, а именно 16-17 века. Исполняется в трехдольном размере со снижающимся темпом. Это был один из любимейших танцев 17-го столетия в Европе. 31. Кароль — танец, представляющий собой круговую хореографическую композицию, участники которой, держась за руки, создавали разнообразные фигуры под аккомпанемент песен.