II
11 сентября 2016 г. в 19:18
Наконец-то он покинет это чёртово место, ведь уже начало августа! Может, его убьют в этой кампании? Это было бы прекрасно! Сейчас, когда эмоции кипели в нём, бросая в гнев и буйство, до полного упадка сил и безразличия к себе, молодой человек блуждал по Дейцу как неприкаянный. Лошадь взмылилась под ним от жары и сутолоки, что творилась вокруг, но Гилберт был совершенно безучастен, невнимателен не только ко всему, что творилось возле него, но и к самому себе. Хотелось только поскорее сорваться с места, добраться до Кёльна, забыть всё то, что произошло! Но по старой привычке молодой человек продолжал прижимать ладонь к груди, проверяя, в кармане его сокровище или нет. Это был затёртый надушенный листок, что тот хранил в своём дневнике возле сердца.
«Она умерла, да умерла, — говорил он сам себе, пытаясь успокоиться. — А та, другая, незнакомая ему девушка, чужая! Это не она, совсем не она. Настоящая лишь только в его мыслях и не более!».
Гилберт подъехал к станции сквозь суматоху и крики, постоянно оборачиваясь, вертя головой, всматривался в манифесты и афиши, коими были облеплены все стены домов. Они призывали идти на войну, и верный сын Пруссии отозвался на их зов, он здесь и пойдёт туда, куда прикажут, и положит свою голову там, где скажут. Глубоко вздохнув едкий запах дыма, что будоражил нервы, молодой человек выдохнул и спешился.
Последний раз взглянув в ту сторону, где ему грезился дом, он со скребущей тоской на сердце повёл свою лошадь под уздцы к вагонам и растворился в тумане из пара.
Ветер рвался в окна, играя белёсыми волосами, проникая под синий мундир, нежно щекоча тело, вгоняя в сон. Товарищи курили, сидя рядом на скамьях и подбадривали друг друга глупыми разговорами. Гилберт в этот момент думал лишь о том, что не все собравшиеся здесь вернутся на родину, от чего ему становилось неуютно. Вдруг из соседнего вагона послышалась песня, и все замолчали на мгновенье, прислушиваясь к её звучанию. Но лишь на мгновенье: спустя несколько секунд они так же, как и их соседи подхватили мелодию, и вторили: «Wacht am Rhein». И на душе у молодого человека сразу стало легче, подпевая, он почувствовал себя одним целым с огромным механизмом, в котором он был всего лишь маленьким винтиком. Казалось, даже сам паровоз участвует в этом многоголосом хоре, всячески шипя и гудя, мчась всё дальше.
На станциях перед глазами проносились кони, остроконечные каски, пушки, штыки пехотинцев; прицепляли всё больше новых вагонов, поезд становился длинней и тяжеловесней, но упрямо держал свой путь на запад.
Из открытого вагона были видны пролетающие мимо деревни и городища, сёла, башенки кирх, сады да огороды, неизведанные дороги, убегающие в лес, и туманный горизонт, синью расплывшийся вдали.
В каком-то странном порыве нежности молодой улан расстегнул верхние пуговицы мундира и достал дневник. В нём хранилась ценность непомерной значимости, по крайней мере, для него. Аромат, который он узнал бы из тысячи, взбудоражил, заполняя лёгкие негой и одухотворённостью. Никогда не отлучая растрёпанного листка от себя, Гилберт положил дневник на колени. Раскрыв исписанные станицы и найдя письмо, он принялся пробегать глазами строки, которые уже читал, наверное, тысячу раз:
«Возвращайтесь скорее, мой милый! Я буду ждать Вас с нетерпением, считая на небосводе звёзды. А если они закончатся, то стану их пересчитывать в отражении пруда, что во дворе, изо дня в день! Наша помолвка, это всё, о чём я мечтаю и грежу; более ничем иным не переполнена моя голова, только если мыслями о Вас, мой Гилберт. Целую крепко, обнимаю. Знайте, теперь я принадлежу только Вам! Люблю, ваша Элизабет».
Его тело онемело, застыло, а руки затряслись. Зачем он вновь читает этот проклятый клочок бумаги? Зачем мучает себя? Но он не смог утаить от себя того факта, что это какая-то душевная необходимость. Воображая, будто его кто-то где-то ждёт и думает о нём, он выпадал из действительности и жил в мире грёз, которых не существует. Запрятав «сокровище» за пазуху, дабы никто не увидел и не отнял его, молодой человек снова по своей старой глупой привычке стал прижимать ладонь к груди в области сердца, сам не понимая, зачем. Будто это письмо — часть его самого, только выпавшая, и он всеми силами хочет, чтобы они вновь, сплетясь, стали цельным, единым организмом, и только после этого Гилберт бы успокоился. Но почему-то это не происходило, огорчая пруссака.
Солнце тем временем закатилось за небосвод, погружая поезд во тьму. А тот трясло на неровных рельсах, раскачивая вагоны из стороны в сторону, искры летели из-под колёс невообразимым фейерверком, будто огненные змеи.
Они пробудили молодого улана из дрёмы, которая, казалось, овладела им. Суеверная дрожь пробежала по крепкому телу при виде таких странных чудес, не предвещавших, по его мнению, ничего хорошего. Он прижал к себе саблю, проверил, на месте ли пистолеты, и вновь забылся в нездоровом сне.
Разбудило его карканье ворон, которые прожорливо о чём-то спорили над его головой. Молодой человек, очнувшись, встал, чувствуя, что движения под ногами больше нет, поезд стоит на месте. Неужели приехали? Осмотревшись, Гилберт заметил, что вагон пуст, кроме него здесь больше никого не оказалось. Схватив сумку и уланку, он поспешил к выходу.
Яркий свет хлынул ему в глаза, и те сощурились, ловя очертания города.
Но мельтешивший народ не давал сосредоточить взгляда, молодого человека чуть не затолкали обратно в вагон, если бы ни его гибкость и скорость. Высвободившись из сутолоки и взбежав скорой рысью на соседний пригорок, поросший дубняком, Гилберт ощутил себя в безопасности. Совсем стало спокойно на душе, когда молодой улан заметил пики с флюгерами своего полка.
«Значит, ничего страшного не случилось. Просто пересадка, вот и всё».
Выдохнув, он начал всматриваться на открывшуюся ему панораму, которая до боли была родной и знакомой.
Там, в долинах, виднелись дома с красной черепицей и чёрными балками на белых стенах, увитые виноградом. Кирхи с остроконечными колокольнями, кое-где выглядывали высокие фабричные трубы, выпускающие клубы дыма.
Но тут его отвлекли крики, кинув свой взор по направлению звуков, Гилберт увидел множество поездов по правую руку. Именно туда направили его полк, который тихо и медленно растворялся в людском потоке, собравшемся на центральной станции, и вскоре совсем исчез из виду. Молодой улан, уже более не теряя времени, поспешил к своим товарищам, а нагнав, увидел, что его отсутствия в этой неразберихе никто и не заметил. Тем более всем вокруг было явно не до порядка, привычного в обыденности. Запрыгнув на своего коня, что плёлся в конце колонны и, придя немного в себя от окружающего шума, Гилберт начал оглядывать людей, прислушиваться, о чём все галдят, и удивляться счастливым и довольным лицам своих однополчан.
— Неужели я всё проспал? — тихо сказал он сам себе под нос, завороженно дивясь происходящему.
Все дома, куда ни глянь, были увешены флагами, звучал оркестр и барабанная дробь. И сквозь этот гам доносилось лишь одно гулкое и звонкое слово: «Победа!».
Небо заполонил дым синим куполом от огромного нагромождения поездов, которые гражданские умудрились украсить зелёными ветками. Радостные, неугомонные девушки дарили военным букеты цветов. А молодой человек, улучив момент, решил поинтересоваться у ехавшего возле него товарища:
— Что случилось? По какому поводу праздник?
— А ты не видишь, что ли? Наши французов поколотили! Час назад получены новости с поля сражения, мы победили, хотя все ожидали поражения! — глаза улана горели, дрожь и воодушевление передались от него Гилберту.
«Вот это да! Элизабет, какое счастье! Ты рада?! Я тоже, ведь мы так долго шли к этому! Бог милосерден! Он не оставил нас! Элизабет, я…».
Но через мгновенье молодой улан опомнился, плечи его осунулись, а лик помрачнел. Что он себе позволяет? Кому он всё это говорит? Неужели он сходит с ума?
Встряхнув головой в попытке привести себя в чувство, пруссак обнаружил, что его ладонь снова покоиться на груди, прижимая окаянный дневник к сердцу. Он как можно скорее одёрнул руку, огляделся, тая надежду, что никто не заметил его сумасбродства и растерянности.
Да что, чёрт возьми, происходит с ним? Почему он не может держать себя в руках?! Зачем до сих пор думает о ней? В голове вновь громовым раскатом пронеслись последние слова его возлюбленной:
«Вы чудовище! Вы — пруссак!».
Калиновые очи остекленели и стали безучастны к всеобщему празднику, а рука самозабвенно потянулась к груди, не чувствуя сопротивления хозяина.