Война за имя — «Гегемон»

       — Такая сумятица, зачем бегут, если никто за ними не гонится? — мужчина имел странность в одиночестве разговаривать сам с собой, впрочем, ему это не мешало.       — Ну-с, посмотрели, и хватит, не весь же день идти по их следу, вот только… — он завертел головой, ища кого-то, развернулся, проехал несколько метров, оглядывая лесок и более не выдержав, закричал: — Абдульский! Где тебя носит?!       Ему никто не ответил. Вдали лишь был слышен топот второй французской дивизии. Мужчине ничего не оставалось, как направиться в сторону лагеря. Однако по пути он нашёл того, кого искал.       — Я думал, ты уже с французами до Парижа доехал, — отозвалась из-под тени деревьев пропажа.       — Как смешно…       Два человека, поравнявшись, окинули друг друга изнурённым взором, но первым нарушил молчание Абдульский.       — Обиделся, что ли?       — Ты же сказал, что отъедешь недалеко, а самого унесло за тридевять земель!       — Успел соскучиться? — на лице мужчины изобразилась игривая ухмылка.       Оппонент ему ничего не ответил, пришпорив коня, рысью направился дальше.       — Не дуйся, Брагинский, я ведь не абы куда ездил, а тебе за сувениром.       — Каким ещё сувениром?       — А таким, что на память берут, когда домой уезжают.       — Мы недавно приехали, а ты уже обратно хочешь?! — засмеялся Брагинский, видя, как его друг насупился при упоминании о родине.       — А ты будто этого не желаешь? — слова были полны тоски, отчего оба на несколько минут замолчали.       Им следовало добраться до стоянки ещё сегодня утром, но из любопытства и близости происходящего, обоих потянуло вначале осмотреть стан французов, так как оба пришли к заключению, что пруссаки никуда не денутся. И даже если поменяют своё местоположение, их об этом оповестят.       — Ты так и не сказал, что за сувенир припас для меня.       Абдульский, опомнившись, начал рыться в сумке, что висела на поясе, а достав, протянул товарищу.       — Погляди, довольно интересная вещица, — в его руке оказалась зашарпанная книжечка с выцветшими листами, немного помятая и осыпающаяся землёй.       — Где ты нашёл эту рухлядь? — удивлённо листая страницы, спросил Брагинский.       — В клумбе… с цветами, — как-то отстранёно отозвался Абдульский. — Ну и, что ты думаешь, Вань?       — Занятная книга! Похожа на дневник, правда, это так неприлично, читать чужие мысли, но раз ты говоришь, что нашёл эту вещь брошенной, значит, не так уж и нужна она была предыдущему хозяину. Хотя это странно…       — Что? — осёкся мужчина на друга.       — Так пахнет сиренью, но я всё же ума не приложу, откуда в лесу клумбы с цветами?       — Кто поймёт этих европейцев, поехали уже поскорее, а то нас, наверно, уже заждались!       Иван спрятал книжицу за пазуху, дабы ознакомится с ней немного позже. И оба человека в молчании продолжили путь.

***

      — Вино очень славное, отхлебни хоть глоток, Гилберт! Расслабишься!       — Нет, я, пожалуй, откажусь, — молодой человек ужасно боялся, что горячий напиток развяжет ему язык, и всё наболевшее гуртом вырвется на волю. Нет! Нет! Никто не узнает его тайну! Хоть в ней и нет ничего порочного, но это его слабость. Нельзя допустить, чтобы кто-то увидел его в подавленном состоянии!       — Ну, как хочешь, нам больше достанется, да, ребят?! — взвод дружно заулюлюкал, поддерживая слова Гюнтера.       Вечер медленно окутывал местность, языки костров пылали всё ярче, трепыхаясь по ветру. Это спокойствие нравилось молодому человеку, оно медленно клонило ко сну, которого так не хватало в последнее время.       Прошло несколько дней, как он избавился от дневника, но пустота из сердца никуда не испарилась, более того — она стала расти. А рука по старой памяти так и тянулась к груди, ища заветный листок.       Но вдруг тишина расстроилась, часовые стали подавать сигналы, лагерь вновь забурлил жизнью.       — Едут!       — Едут! Вон они! — заволновались солдаты, сорвавшись со своих мест.       — Кто едет? — в полусонном состоянии спросил Гилберт, вцепившись в полы мундира Гюнтера, не находившего себе места от волнения.       — Иностранные офицеры, чтоб их!!! Свалились на нашу голову! Где они только шлялись?! Мы людей за ними посылали на станцию ещё с утра, а их и след простыл! Теперь явились, не запылились,. — последнюю фразу мужчина процедил уже сквозь зубы, так как рядом появился командир эскадрона — Людвиг, перед которым не пристало языком мести.       У Гилберта было множество вопросов в голове, но получилось лишь встать и вытянуться струной вслед за остальными. Он успел позабыть в думах об Элизабет и дневнике, обо всех офицерах, про коих им трезвонили уже который день. Нарушители спокойствия, не торопясь, вели своих лошадей и, наконец, предстали в свете костров. Вначале молодого человека перекосило от их вида, но он старался не подавать виду и не позорить честное имя своего командира. Однако надменность не утаилась на его лице при виде этих двух незваных, по его мнению, гостей.       Два тополя, под два метра ростом, запыхавшиеся — не известно, по какому поводу, со странным блеском в глазах и подозрительными ухмылками на лицах, предстали перед ними. Но через мгновение, будто ветром сдуло всю их игривость, и они также вытянулись с каменными масками на лице. Командир тут же засуетился возле них; взмыленных коней увели под уздцы солдаты.       О чём они разговаривали, Гилберт не слушал, весь он сосредоточился на зрении, в попытке лучше разглядеть незнакомцев.       Первый был худощав и строен, тёмные кудри очерчивали его соколиный лик, в темноте казавшийся хищным и опасным, точёная фигура придавала ему некую женственность. Второй человек был более крепким, с широкими плечами и сильным телом. Светлые вихры торчали на его голове в разные стороны, видимо, из-за скорой езды. Этот последний, конечно, с натяжкой, но ещё мог сойти за своего, в Пруссии такие экземпляры не были редкостью, однако его глаза всё портили, выдавая дикую натуру, живущую внутри. И у того и у другого был восточный разрез глаз, некая метка, что сразу воздвигала стену заблуждений.       Эта врождённая «маска хитрости», из-за которой нельзя определить, о чём помышляет её обладатель, раздражала и заставляла держаться обособленно. Так и сейчас Гилберта передёрнуло от увиденного, ему захотелось поскорее уйти, но приличия и их чин мешали совершить задуманное. Теперь он задавался лишь одним вопросом: «Из какой страны к ним могло занести подобное?».       Но, приглядевшись, он смог распознать герб, изображённый на пуговицах мундиров чужеземцев — двуглавый орёл.       «И как он раньше не догадался? Ведь вся подобная подозрительность лезет именно оттуда. За какую провинность на них свалились эти двухметровые деревья? Почему это не кто-нибудь другой? Что теперь с ними делать?».       Но вдруг молодой человек опомнился, ведь это не его головная боль, а командира, и ему сразу стало легче.       — Значит, русские офицеры? — донеслись до слуха улана слова Людвига.       — Так… точно, — как-то протяжно вымолвил офицер с соколиным ликом, и тут, Гилберт мог бы поклясться, что эти двое на мгновение странно переглянулись между собой. Но лишь на мгновение, а после вновь с каменными лицами застыли перед командиром. Как это понимать, пруссак не уразумел, однако, их улыбающиеся глаза его насторожили. После взаимных комплиментов Людвиг увёл их прочь.       Постепенно лагерь погрузился во тьму, и лишь озарённое окно фермы, стоящей неподалёку, говорило, что штабные ещё не ложились спать и продолжали кружиться возле иностранных гостей. Гилберт также не мог сомкнуть глаз в эту ночь, ему повсюду мерещился запах персидской сирени.