Война за имя — «Гегемон»

      — Ох, оглохнуть можно, — сетовал светловолосый русский. — А французы и не думают отступать, всё-таки вы их недооцениваете.       — Они побегут, дайте срок, — холодно отчеканил Людвиг, следя с возвышенности за ходом действий. — Артиллерия не их конёк, французские снаряды разрываются в воздухе прежде, чем долетают до цели. Нам это на руку. Единственное, что держит их и не пускает наутёк — это Крестовая гора Илли, служащая им прикрытием.       — Но сейчас там французский полк, — заметил Брагинский.       — Это ненадолго, — педантично заключил немец.       Через четверть часа позиции на Крестовой горе были потеряны французами, плоскогорье брошено, а неистовые залпы немецких батарей с близ расположенных холмов не давали им удержаться. Было несколько попыток вернуть заветную возвышенность; французские колонны, будто смерч бросались на потерянное плоскогорье, но были сметаемы залпами снарядов. После в эту бурю огня кидались и другие полки, в попытке не допустить немцев до стратегического положения.       Там, внизу, на равнине, копошились люди — словно тараканы. Ползли, зарывшись в землю, посреди невысокой травы, кочек да огородных плетней, под обстрелом неугомонного огня. Попасть на гору, овладеть ею — единственное, что сейчас кружилось в головах генералов с той и другой стороны баррикад. А вот простой солдат изнемогал от страха и ужаса, ибо одно неверное движение могло лишить его жизни. На плоскогорье французы были лёгкой мишенью, некуда было спрятаться, ни леска, ни деревца. И посреди этого ада, заполненного воем, свистом и грохотом вперемешку с воплями, варился Феликс, потерянный, напуганный и лишённый воли что-либо понимать. Смелый поступок всё же не возымел никаких действий, пруссаки остервенело палили снарядами, поражая лихой точностью. Французам не помогли ни одушевлённые речи командиров, ни прибывшая на подмогу батарея артиллерийского резерва.       Героическое безумство, вплоть до помешательства не могли одолеть холодный и расчётливый разум. Пруссаки завершали своё медленное и неотступное окружение, подобно стальным тискам сдавливая противника непреодолимой цепью — живой стеной, блистающей кольцом артиллерийского огня.       Всё плоскогорье было усыпано трупами солдат, что пали под нескончаемой канонадой.       — Сперва Сен-Манж, потом Фленье, а теперь и за Гаренским лесом гремят пушки прусской гвардии, да холмы Живонны усеяны немецкими солдатами. И всё это за довольно короткий срок. Как продуманно и слажено работает эта невероятная машина!       — Абдульский всматривался вдаль, вдыхал всей грудью запах войны, и от опьянения ему кружило голову, глаза блестели безумными искрами.       Здесь был и Байльшмидт, приставленный к двум иностранным офицерам. Все утренние вопросы в нём затихли, от грохота кружилось перед глазами.       До этого он ещё никогда не видел в лицо настоящую войну, и вот она предстала перед ним, пугающая и одновременно великая.       — Страшно тебе? — положив руку на плечо улана, спросил офицер.       — Мне?.. — еле отозвался молодой человек, завороженный происходящим на поле битвы, и даже не поняв поначалу, кто к нему обращается. Забылся, уже было, весь с головой, уйдя, будто в грёзы. Мысли смешались, а перед калиновыми очами зияла равнина, усеянная трупами — пугая и поглощая в бездну всеобщего хаоса.       — Уйдём, если хочешь, — еле слышно донеслось до слуха Гилберта.       — Нет, всё в порядке, — решительно ответил солдат. — Не смею нарушать… приказ, — голос слегка дрогнул, земля качнулась под ногами. Неподалёку стояли батареи, и будто сговорившись, несколько пушек рявкнули разом. Свист рассёк воздух.       — А хотелось бы нарушить? — лицо напротив ухмылялось, хотя на губах мужчины не было и тени улыбки. Всё это — глаза, его восточное бремя.       — Я должен быть там… с Гюнтером, — с укоризной вырвалось из груди Байльшмидта. — А я здесь, с вами!       — Я тебя не держу.       — Но приказ…       — Придумаю что-нибудь, если спросят. Никто проверять не станет в пылу битвы.       — Вы меня отпускаете? — удивление изобразилось на молодом лице. А в сердце зарождались первые искры уважения к чуждому человеку. Однако утреннее письмо не давало покоя.       — Ступай, только не умри там. Не хотелось бы привыкать к новому «сторожу», — теперь уже настоящая улыбка украсила лицо мужчины, хотя слова были сказаны не без иронии. Улан недовольно буркнул на это что-то нечленораздельное в ответ, скорчив обиженную гримасу.       — Ведь мы уже так успели привязаться к нему, — добавил русский своим мягким и вкрадчивым голосом.       — Неужели? — вопросил недоуменно, уже было собравшийся уходить Байльшмидт. И в голове вновь забил в колокола утренний вопрос: «Он или не он?».       — А что в этом такого? — как ни в чём не бывало пожал плечами Брагинский, и направился к своему товарищу. А тот успел уже далеко отойти, дабы разглядеть получше прусские батареи в действии, совершенно не интересуясь пулями и снарядами, что долетали до холма. Абдульский вообще по складу своего ума придерживался пословицы: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». Из-за чего несколько раз уже чуть не отправился к праотцам, но везением, удачей ли, а может удалью молодецкой удавалось ему выкарабкиваться на свет Божий. И вновь лезть на рожон, забыв с головой всё на свете. Хотя, с появлением Брагинского в его жизни старые принципы немного изменились. Гилберт в это время всё ещё терялся в догадках.       «Как же быть? Он же уйдёт сейчас! А ведь это его письмо, его! Или же нет… Ночью всё проясниться, если доживу, незачем мучить себя нелепыми вопросами, нужно лишь потерпеть», — не хотелось верить, понапрасну подозревать ни в чём неповинного человека. Однако изнутри грызло любопытство. — «Но всё же… я должен точно знать! Эта неизвестность — она изведёт меня! Если это действительно он, то, сколько же наглости! Какое лицемерие! А ведь кроме него больше некому и не зря же он ко мне в друзья-благожелатели порывается! Доброго из себя кажет… неспроста… Задумал чего, плут!».       Воображение молодого человека было до предела раскачено странными улыбками, словами и образом самого мужчины, что мерещился бывшему лазутчику в нехороших красках. «Если этот офицер действительно заслан, то в этой чужой стране довольно интересные кадры. Даже, можно сказать, завидные. Игра превосходна…».       Мужчина почувствовал, как кто-то вцепился в его запястье в попытке остановить.       — Чего тебе? Боязно что ли? — обернувшись, офицер заметил на себе рассеянный и задумчивый взгляд молодого человека.       — Что вы делаете сегодня ночью? — решил ударить прямо в лоб Байльшмидт, стараясь смотреть оппоненту прямо в аметистовые глаза.       — В смысле? — опешил поначалу Брагинский, не понимая, чего от него ждут.       — Чем вы занимаетесь этой ночью, — отчеканил молодой улан, не отпуская из своей руки чужое запястье.       — Не знаю, чем ты занимаешься по ночам, а я сплю. С учётом, конечно, если не подстрелят замертво в течение дня. А что? Хочешь мне компанию составить? Но говорю сразу, Абдульскому это вряд ли понравиться.       Гилберт поначалу слушал слова Брагинского со всей внимательностью, пытаясь уловить какие-нибудь нотки, свидетельствовавшие о его причастности к утренней записке. Но когда смысл слов дошёл до молодого человека, то в лицо ударила краска негодования, опаляя до ушей в красный цвет.       Офицер, увидев, что поставил неприступного пруссака в неловкое положение, тоже слегка смутился, но улыбкой сбросив с себя это чувство, лишь смог добавить сквозь выплёскиваемый наружу смех:       — Иди уже, а то передумаю…