***
— Куда он делся? Он же только что был здесь? Выпустив облачко пара изо рта, Эми поежилась, оглядываясь по сторонам, а потом с недоумением посмотрела на мужа. Тот тоже огляделся и пожал плечами, не зная, что ей ответить. Оскальзываясь на влажных от сырости камнях, они поднялись вверх по улице, которая сужалась все сильнее и сильнее, пока не превратилась в тропинку и не кончилась тупиком, уткнувшись в чью-то каменную ограду с запертой калиткой. Больше идти было некуда — в проходы между тесно жмущимися друг к другу домами не проскользнула бы и кошка. Они снова спустились вниз, свернули за угол и неожиданно оказались перед огромным раскидистым платаном, протянувшим свои длинные узловатые ветви над крошечной площадью, одна сторона которой обрывалась в ущелье. — Куда тут вообще можно деться? — Эми поднесла ко рту руки, грея дыханием озябшие пальцы. — Холодно, между прочим. Рори обнял ее за плечи, и, прижавшись друг к другу, они беспокойно огляделись по сторонам. На пустой площади, обернувшейся к ним каменными стенами домов и наглухо закрытыми дверями, живыми казались только опавшие листья, которые легко кружил и гнал перед собой ветер. Из ущелья поднимался густой туман, медленно и неотвратимо втекая в деревню, и его пронизывающая сырость, казалось, пробирала до самого нутра. Темнело так же стремительно, как и холодало: сумерки окутали все вокруг внезапно — как обычно бывает в горах, тусклый день оказался мгновенно размазан наползающими со всех сторон синими тенями, дома с неровными крышами превратились в неясные черные силуэты на фоне быстро темнеющего неба, на котором уже проступила хрупкая россыпь звезд, кое-где затеплились окна, и их одинокий свет будто очертил границу между мирами, оставив все, что снаружи, миру нечеловеческому — враждебному, чужому, готовому уже окончательно вступить в свои права. Резкий порыв ветра вдруг зло взметнул опавшие листья, швырнув в лицо растерянным путникам, словно донес ледяное равнодушие гор, безразличных к тем, кто останется здесь ночью без крова и тепла; вдалеке надрывно залаяла собака, сорвавшись на тоскливый вой, и Эми вздрогнула. Находиться здесь дольше ей было просто жутко. Тронув Рори за руку, она кивнула, показывая вниз по улице в сторону дома с несколькими светящимися окнами и призывно дымящей трубой — каким-то древним человеческим чутьем оба мгновенно опознали в нем место, обещавшее защиту и свет в стремительно надвигающейся тьме, и, не оглядываясь и не раздумывая, быстро направились к нему. Уже потянув на себя холодное железное кольцо двери, гладкое от бесконечных прикосновений человеческих рук, Эми Понд на мгновение остановилась на пороге, пытаясь прочитать надпись на вывеске у входа. Буквы были совсем не различимы, и на грубо выструганной доске она смогла разглядеть только полустертые очертания волчьей головы.Duo
24 октября 2017 г. в 03:16
Заправив ей за ухо выбившуюся золотую прядь волос, он невесомо коснулся губами ее закрытых век и, улыбнувшись, встал с кровати — осторожно, чтобы не потревожить ее сон.
Быстро одевшись — свободные холщовые штаны, задубевший от въевшейся морской соли свитер — он босиком прокрался по тихо скрипящим половицам, толкнул дверь и спустился с крыльца, подставив лицо свежему ветру.
Рассвет только занимался, небо уже заметно светлело на востоке, горизонт же еще оставался темным, смазанным, нечетким.
Поджимая от холода пальцы, по сырому стылому песку он прошел к берегу и отвязал лодку. Проваливаясь по щиколотку — здесь песок был совсем размокшим, мягким — взялся обеими руками за выцветшие, облупившиеся синие борта, оттолкнул лодку в море и запрыгнул в нее сам. Спутанный ком сетей прилипчиво, как паутина, охватил его ногу — он стряхнул его, сел на влажную скамью.
Тихо и привычно скрипнули уключины, когда он потревожил весла. Лодка закачалась на небольших волнах, а потом, послушная его воле, заскользила по воде, все дальше удаляясь от берега.
Он смотрел только вперед — на горизонт, который становился все четче, светлее — и двигался к нему медленно, плавно, неторопливо.
Он уже запомнил нехитрые правила и соблюдал их неукоснительно, так что почти забыл, как было поначалу, когда он со своей обычной нелепой суетливостью вдруг резко дергался или неосторожно оборачивался слишком быстро — и тогда вместо моря и неба неожиданно видел рваные края грубой ткани, за которыми зияла пустота.
Но теперь он понял, знал, выучил — нужно всего лишь поймать правильный ритм, нужно всего лишь не оглядываться и не думать, всего лишь слиться с этим миром, стать его частью, стать его сутью, стать морем, стать ветром, стать лодкой на волнах, стать размеренным движением весел — и больше ничего, больше ничего, больше ничего.
Иногда Роуз встречала его на берегу или уже на кухне, где готовила завтрак, но чаще — и это он любил больше всего — к его возвращению она еще не просыпалась.
Он входил в комнату осторожно — стараясь неслышно ступать непослушными заледеневшими ногами по скрипящему полу, тихо присаживался на кровать рядом с ней.
Легкие тени от прозрачной занавески, сквозь которую лился свет уже разгоревшегося в полную силу утра, скользили по ее лицу, и он немного любовался ею — безмятежной, счастливой, спящей, а потом наклонялся и целовал ее теплые губы.
Слегка отодвинувшись, с улыбкой смотрел, как она медленно открывает глаза, и тут же ее руки обнимали его шею.
— Привет, — говорила Роуз чуть хриплым со сна голосом.
Он, зажмурившись, утыкался носом в ее плечо и счастливо выдыхал:
— Привет.
Она притягивала его к себе — теплая, сонная, разморенная, такая упоительно уютная — гладила его холодные, колкие от чуть отросшей щетины щеки, подбородок, нежно касалась пальцами его губ, улыбалась.
Стянув с себя влажный свитер, он кидал его на кресло и забирался к ней под одеяло, она смеялась — он был такой продрогший, колючий, щекотный — обхватывала его руками, прижималась к нему и постепенно согревала своим теплом, словно медленно втекала в него всем своим золотом и светом, и он как-то вдруг незаметно оказывался под ней — сдавшийся, покоренный, разнеженный, теплый — и лежал, закрыв глаза, блаженно улыбаясь, чувствуя, как пряди ее волос ласкают его лицо, шею, грудь, когда она неспешно прокладывает дорожки поцелуев — ниже, ниже, ниже…