Лиловый цветок горечи

Счастье есть, оно проще простого: это чье-то лицо. «Любовь живет три года» Фредерик Бегбедер ©.

      Когда Каррауэй вернулся, то, глянув на замок, заметил, что приготовления шли полным ходом: во всех окнах ярко горел светы, фигуры прислуги бегали туда-сюда, даже проникал едва слышный звук, как кто-то настраивал музыкальные инструменты. Ник повернул к себе домой, чтобы переодеться и подготовиться.       Вечеринка прошла в лучших традициях, какие придумал если не сам Гэтсби, то его полупьяные непрошенные гости: много танцев, крика, показного веселья, блёсток, полураздетых женщин и задорной музыки. Заходя в замок, Ник каждый раз ощущал себя как в сказочном лесу: бурлящие реки были заменены алкоголем, которого хоть и не было в таком количестве, чтобы затопить замок, но его сполна хватало, чтобы самому утонуть в толпе, в чьих-то надушенных волосах, в бассейне — без разницы; вместо двигающихся заколдованных деревьев были люди, за нимф выступали сладкоголосые смазливые певицы, что могли сбить с толка, безобразные танцы с бубном устраивали все, кто пробовал волшебный эликсир — джин, только вместо бубна была мишура, а выхода из этого живого, раздутого до крайностей лабиринта не было никакого. Пришли Дэйзи и Том; мисс Бьюкенен была Снежной королевой этого зверинца, а мистер Бьюкенен… сбежавшим от суровой реальности игроком в поло, коим и нарёк его Гэтсби. Эта была одна из частей, подробнейше описанной ещё давно. Поэтому самое интересное произошло лишь после вечеринки, когда Ник, уставший и разочарованный, так и недонёсший мысль «Прошлого вернуть нельзя» (теперь эта фраза была чётко услышана) до Джея, плёлся домой. Случилось это ближе к трём ночи: воздух наполнился бархатистым ароматом прекрасных цветов, а пространство вокруг окрасилось лишь двумя цветами — серебристым из-за луны и иссиня-чёрным. Ник прошёлся по пустынному берегу и сразу набрал полные ботинки песка. Изредка солёная лиловая вода достигала его подошв, и Ник тут же отходил дальше. Он ходил туда-сюда по берегу несколько раз, чтобы уж точно быть уверенным, что заснёт крепко и без посторонних мыслей.       Однако усталость оказалась ложной; переодеваясь в халат, Ник шёпотом и недовольно вспоминал Джея, его жуткую самоуверенность и безапелляционную смелость. Он не понимал, как можно было вернуть прошлое; как можно вернуть не день, не месяц даже, не год, а целых пять лет… Бывает, месяц вытряхивает из человека его самого, а уж пять лет могут не только вытряхнуть, но и втолкнуть какого-то чужого человека, не того, к кому ты нежно прикасался, едва слышно приглашая вечером на прогулку, не того, кто отвечал на это робким сдавленным голосом «Да». Все эти воспоминания, считал Ник, были прекрасным обрамлением к новой жизни, но, увы, только обрамлением, а не начинкой. Джей же вознёс это всё до смысла жизни. И неизвестно почему у Каррауэйя было плохое предчувствие.       В итоге сна не было никакого. Ник, заварив себе чаю и взяв недочитанный том по экономике, вышел на открытую веранду и расположился там при свете фонаря. Но мысли, так шумно шебаршащие в голове, не давали понять ни странички, ни строчки; графики роста цен на акции взлетали, но ничего не значили для Ника, и улетали намного дальше этой маленькой странички, в которую их засунули, ввысь, в небо. Цифры давно потеряли своё истинное значение: 520 — это, кто знает, может, на самом деле всего 106? Для автора 520 — это 520, а для Каррауэйя уж точно не столько, а как-то по-другому. Длинные перегруженные предложения нехотя вдалбливались в мозг не иначе как молотком, ведь приходилось насильно засовывать себя в эту книгу, в её скучный, удивительно чёткий мир кривых цен на золото и серых высоток-диаграмм. Вытащил его из этой финансовой бездны (конечно, не очень удивительно) Гэтсби. Точнее, Ник сначала думал, что мысли о нём. Но мир такая штука, странная, особенно в ночное время суток — момент, а мысли-то уже осязаемы.       — О, я так и думал, старина, что вы не спите… Не знаю почему… Не мешаю вам? — Ник посмотрел на Джея и даже был рад увидеть его, особенно таким: немного скромным, двигающимся медленно, неловко, как будто он извинялся за что-то. Как будто и сам в душе понял, что прошлого вернуть нельзя, но ему очень-очень хотелось сделать это, быть снова неотразимым и исключительным в том, что не подвластно человеку от слова вообще. И Джей словно понял, что повёл себя слишком самоуверенно. Он сделал пару шагов по веранде и вопросительно уставился на Ника. Неловко поправив халат, Каррауэй улыбнулся.       — Конечно, проходите! Не смог уснуть. Вот, решил делом заняться, да никак в голову не лезет всё это… — повертев книгу в руках, Ник с облегчением захлопнул её и отложил на стол, а сам пододвинулся и предложил Джею сесть рядом с собой на скамейке. Тот благодарно кивнул и осторожно уселся, почти на самый краешек; во всех его движениях сквозила напряжённость, словно что-то могло вырваться из его уст, но оно было слишком обжигающим для сегодня, но недостаточно ярким для завтра.       — Как вам понравилась вечеринка?       — Чудесная вечеринка. Впрочем, как и всегда, — Ник уселся полубоком, чтобы видеть Гэтсби, и улыбчиво кивнул ему. — Но, скажите ради всего святого, почему Том — игрок в поло?       — Да с юношества не любил поло… не сложилось, знаете ли, — Джей усмехнулся. — Как-то так и возникло в голове. Надеюсь, я не сильно обидел его?       — Ну, он спрашивал немного об этом… Но, поверьте мне, он заинтересовался вами. Не в самом лучшем смысле, конечно, — Ник прикусил себе язык, сморщившись от боли, пока Джей не видел: зря сказал это, опять как будто влезает не в своё дело. Но тот лишь задумчиво хмыкнул и быстрым движением взъерошил себе волосы.       — Я больше не буду устраивать вечеринок, старина… Это была последняя. Помните, когда-то давно я вам говорил? Теперь всё будет исполнено, — на одном дыхании выпалил он и остановился, украдкой взглянув на Ника, тем самым выдав своё нетерпение узнать, какого мнения сам Ник. Хотя, вроде, Каррауэй когда-то говорил.       — Я вас поддержал тогда насчёт этого. Правда, будьте готовы к тому, что люди приедут и таки будут неадекватно просить того невероятного шампанского, что вы раздаёте.       — Но вы ведь помните, что я всегда рад видеть вас у себя? Приходите, я… — он закинул ногу на ногу и вздохнул, — даже не знаю, как передать это словами, чтобы не выглядело навязчиво. Но я и правда был каждый раз безумно счастлив, когда замечал вашу фигуру, слоняющуюся рядом с моей любимой клумбой. — Ник с недоверием глянул на него, как бы ожидая увидеть в этом высказывании подвох — нынче ведь слова раздают за бесценок, но в следующий момент устыдился самого себя: ну, надо же было так подумать! Гэтсби, незаметно пододвинувшись к нему, смотрел на него одновременно и угнетенно из-за того, что, кажется, чего-то не договорил и Ник мог понять это частично, и ласково, надеясь, что простым словам будет легче достигнуть нужной точки, в которую они колют. И они больно, но сладко укололи.       — Вы столь искренни… — надо было говорить что-то, но импровизация — самая худшая способность Ника после писательства. — Я… знаете, в последнее время я подумал, что несколько стесняю вас или, иначе говоря… — Каррауэй отвёл взгляд, словно говорил постыдное. — Мне кажется, слишком много меня, совсем неожиданно возникшей на вашем пути фигуры, в вашей личной жизни. Как-то так я подумал недавно… — он замолчал, мельком глянул на Джея: тот помрачнел, из-за чего Ник ощутил, как к лицу прилила кровь, лихорадочно прогоняемая сошедшим с катушек сердцем. «Вот тебе и разоткровенничался…». Вздрогнуть всем телом, вздрогнуть неприлично, до появившихся выпуклых мурашек по всей руке, ему пришлось, когда мягкая, но прохладная рука Джея нашла его ладонь и накрыла её.       — О, Ник… Посмотрите на меня, Ник… — Каррауэй дышал тяжко, не понимал, что такое склизкое и мокрое, как первые апрельские ростки, пускает корни в его сердце. Почему оно такое — оплетающее удушающе и мерзко? Мерзко, но приторно. Чем его заражает Гэтсби, не отпуская его руку сейчас? Ник поддался, повернулся к нему наполовину, желая скрыть заблестевшие то ли от бессонницы, то ли от убивающей его ночи глаза. Хруст! Где был этот хруст? Был ли он вообще? Нику казалось, что его сознание верится уже не в этой вселенной, а в какой-то другой, где почему-то слышно, как надломилось сердце и как холодные пальцы Джея цепко и повелительно оказались на его подбородке, заставив повернуться полностью.       Картина, конечно, ни в коем случае не достойная пера: Джей в помятом костюме, с растрёпанными золото-русыми волосами, он, Каррауэй, со взглядом удравшей бестии, в старом линялом халате, купленным почти даром ещё в студенческие годы, и оба они — одно целое, слившееся во внеземном, загадочном движении, не подходящим сюда ни по смыслу, ни по содержанию; а ещё полнейшая тишина, рассадница безумия, иногда мигающий фонарик над ними, словно маячок кому-то на другой стороне, и бесконечный травяной запах кустарников, спрятавших всё это от лишних глаз.       — Даже не думайте так, как вы только что сказали. — И Ник согласно кивнул: он и не помнил уже, как говорил. — Потому что, честно говоря, это делает мне больно. Я считаю вас наиболее серьёзным во всей этой истории. Вы мне нравитесь попросту, Ник! — Джей сказал это просто, без напыщенного ударения на значимые слова, и отпустил его. — Поэтому, старина, приходите… Я нуждаюсь в вас и ваших здравых суждениях, пусть иногда и перечу. И, между прочим, в случайных людях я никогда не нуждаюсь, просто знайте… В те дождливые дни только вы улыбались мне так непринуждённо и счастливо и ничего не просили взамен, словно я ваш старый друг со школы и мы часто так делаем, касалось ли дело или ребяческой драки со старшеклассниками, или важного мне человека… — он поймал взгляд Ника и будто хотел что-то то ли выяснить, то ли сказать: если выяснить, то, вероятнее, так и не дошёл до нужного, пытаясь чуть-чуть залезть в мысли Ника через озеро его глаз, но понял, что не на этот раз — сегодня воздуха не хватит, чтобы опуститься глубже. А если сказать… то, конечно, эти слова давно рассыпались по пути.       — У вас есть такой дар, что рядом с вами я чувствую, что… окажись я на самом дне, вы без неприязни ринетесь за мной в эту шипучую воду и вытащите меня. А если не получится, ляжете рядом на илистое дно и возьмёте за руку, глянув на меня «Погибать, так хотя бы так». — Ник подумал, что уж это было лишне говорить: нечто неведомое тогда коснулось его щёк, и те запылали жаром. Конечно, виноват этот Гэтсби… Тот вновь кинул на него один из своих пронзительных кратких взглядов и хмыкнул, улыбнувшись про себя чему-то.       — Я, правда, знал, что нынче помощь является необычной вещью для нашего мира. Но не думал, что и для вас тоже.       — Редкость становится ценностью, Ник… — он снова развернулся, и его плечо мягко коснулось плеча Каррауэйя. Словно мелкий сладостный электрический ток передался от Гэтсби с этим прикосновением — Ник ощутил нечто глубокое, клокочущее по всему телу. «Зачем, Джей?..». Каррауэй подумал, что, наверное, можно позволить себе сболтнуть ещё одну откровенность: чёрт знает что подмешано в воздух этой шелковисто-пряной ночи, но оно развязывало язык — и такого объяснения было достаточно, видимо. Однако как иногда бывает спасительна и губительна вежливость — губительна в плане ненужного спасения. Ник резко вскочил и торопливо заговорил:       — Только что вспомнил, Джей! Не хотите чаю? Знаете, вы просто обязаны попробовать этот чай: я сам немного экспериментировал с его приготовлением. Но вкус у него отменный: нигде такого в магазинах не встретишь! Вы как? — Гэтсби усмехнулся своей доброй, даже ребяческой усмешкой, которую, заметил Ник, он позволял только в его присутствии. Это на секунду открывало плотную тёмную завесу между настоящим серьёзным Гэтсби и тем бойким юношей из Оксфорда. Из Оксфорда ли? Каррауэй на тот момент не знал точно, да и не верил в эту сказку, но на минуту представил своего друга моложе на десять лет и совершающим какую-нибудь абсурдность типа мелкой кражи еды из столовой или побега прямо во время важной лекции. Он не знал, было ли такое когда-нибудь с Гэтсби, но почему-то для себя решил точно, что было, и улыбнулся в ответ.       — Да, старина! С превеликой радостью! Я очень боялся, что побеспокою вас визитом… но теперь, мне кажется, я и правда спас вас от злостной экономики… — он кивнул на томик.       — Сейчас поставлю кипятиться чайник и принесу всё нужное на стол. Тут, конечно, не как у вас: чистые крахмальные скатерти и отполированная древесина, а всего лишь сухие листья и выщербленная столешница, но, я надеюсь…       — О, поверьте, Ник, я более рад даже полному отсутствию столов, чем тем, которые стоят у меня… Особенно сегодня, этой ночью, после вечеринки, когда этот противный лак для дерева уже полностью ослепил меня, — Джей откинулся на спинку скамейки и вальяжным движением захватил себе книгу по экономике, решив беглым взглядом просмотреть страницы. Каррауэй похолодел: что-то оказалось слишком интимным в том, что Джей отыщет закладку в виде его приглашения на первую вечеринку. Как будто сам Ник пытался что-то сохранить, заморозить, законсервировать если не в своей душе, то хотя бы в этом бездушном талмуде. И было что, между прочим… Он быстро убежал на кухню — не хотел присутствовать на этом открытии, пускай лучше без него, пусть Джей сам бы что-то надумал себе и насмешливо в мыслях обозвал его «Сентиментальным до чёртиков!». А он в это время будет разогревать чайник и доставать с полок жестяные банки разных цветов.       Каррауэй вернулся на веранду и, стараясь на Джея, уже отложившего книгу, не смотреть, расставил всё своё богатство на стол. Но от чувства, что на него смотрят сосредоточенно, с усмешкой, избавиться не удалось.       — Следите внимательно, Джей, ни в коем разе не повторю больше. Вы первый, кого я посвятил в это таинство! — Ник важно и напыщенно вскинул голову вверх и чуть вбок, сверху-вниз посмотрел на Гэтсби, уже улыбающегося. — Логично этот чай назвать апельсиновым, но я его так не назову. Но он очень полезен на сон грядущий, так сказать… Берём отдельную посуду, я беру вот этот большой керамический заварник. Туда складируем всё то, что придаёт чаю чудесный горьковато-специфический привкус. Гвоздику, — Ник взял в руки красную баночку и один «гвоздик» бросил в кружку. — Щепотку имбиря — главное, не переборщить, иначе чай не успокоит нервы, а резко ударит в ноздри своим вкусом. Потом моё любимое, корица — ну, как можно не любить её, Джей? Китайцы всё-таки знали толк в том, что искать в своих лесах. Я раньше следовал скромному, но скучному совету: кидать лишь щепотку. Нет, поверьте мне, мой друг, этого мало! — Ник испытывал какое-то фееричное чувство, когда видел, что крупный миллионер и легенда Лонг-Айленда с невиданным интересом смотрел на него, заваривающего апельсиновый чай, как на шеф-повара в нью-йоркском фешенебельном ресторане, который готовил деликатес класса люкс. Что-то в тот момент в Нике запульсировало, завибрировало, нагреваясь и оставляя приятно-болезненный след на коже.       — Этого мало… Нужна целая палочка — скажет кто-нибудь, но я вам скажу: нужны две. Не удивляйтесь, поверьте мне, вы не будете морщиться после такого! — с видом зельеварщика Каррауэй аккуратно бросил в кружку две коричневые палочки, оставившие после себя сладковатый, напомнивший сразу о далёком остроугольном Китае шлейф.       — Теперь дело за малым: веточку аниса и ложку мёда. Да-да, мёд положить лучше сразу, потому что мёд, добавленный после заварки, и мёд, добавленный до, две разные вещи, мой друг. Если добавить после, чай станет приторным, как будто вы пытаетесь выздороветь от простуды и побольше пьёте такой настойки, заедая мёдом вдобавок. Но так, как сделал я, лучше всего: появится лёгкий медовой привкус, ничуть не влияющий на сладость чая, — Ник с любовью глянул на бурое содержимое кружки и улыбнулся. — Что ж, отставляем это в сторону. Теперь берём апельсин и отрезаем от него тоненькую полосочку — много не нужно, — быстро достав разделочную доску и положив на неё спелый оранжевый шар, Ник отрезал кусок. — Вот ещё что существенно: берите кислые, не дозревшие апельсины. Они всегда твердоваты и плохо режутся. Так мы — образно — вернём чай к кислой реальности из его сладких мечтаний.       — Ник, да за вами записывать цитаты надо! — изумился Джей, подперев подбородок руками и заинтересованно глядя на него. — Вы… вы не были там когда-нибудь писателем или журналистом?       — О, нет… Когда-то писал, но экономика оказалась (неожиданно, да?) выгоднее. — Джей задумчиво отвёл взгляд, а Ник продолжил: — Теперь заливаем весь наш собранный состав кипятком и немного ждём. Чувствуете запах? Как будто…       — Как будто идёшь по приморскому европейскому рынку… Знаете такие, где продают только мандарины, пряности и чай с кофе? Вот что-то такое… и ночь вокруг, а море совсем близко, за домами…       — Да-да… как сейчас, — Ник рассмеялся так искренне, что заразил и Гэтсби. Ему было невероятно понимать, что их мысли сплелись в одно, как дымок от заварки с паром от чайника: одна тонкая белёсая струйка, уходящая вверх, на гибель. Разве что они на гибель не шли. Или шли? Каррауэй понимал, что странные мысли вызывал этот чай: откровенные, дерзкие, невозможные. Вот секунда, а они с Гэтсби уже погибали…       — А ещё в такие моменты хочется стать что-то типа местным призраком и бродить по узким покосившимся улочкам вечность… — Ник вспомнил про откровение, которым хотел поделиться, но подумал, что ещё чуть-чуть надо потерпеть: почти как с чаем — стоит не дождаться, и напиток впору выливать в кусты. Вдруг он ещё не дождался и сейчас Гэтсби не проникнется его признанием, а выльет, почти как плохой чай, из своей головы, только покинув его веранду. «А может, уже поздно, и слова будут отдаваться горькостью в его мыслях?». Ник всерьёз запутался.       — А это, знаете, неплохая перспектива… Ну, вот если размышлять не узко. Я не думал, что вы это скажете! Такая мысль, считал я, безумным полутоном могла вспыхнуть только в моей голове! — Джей откинулся на подушки и расстегнул одну пуговицу пиджака. — И да, когда добавлять апельсины?       Каррауэй хотел добавить, что безрассудство вообще — вещь не частная, а общая, и всегда приятно, когда находишь человека с тем же пороком. Но на деле лишь усмехнулся и разлил заварку по чашкам.       — Апельсины добавляются в самом конце. Заливаем кипятком. А теперь ваше любимое, Джей. Берём отрезанную дольку и — очень внимательно — выжимаем ровно три капли! Самое сложное… — говорил, примеряясь рукой с долькой над чашкой. — Если не долить, получим обычный чай со специями, который продаётся в магазинах и который давно расточил свой аромат. А если переборщить… получится ядерная смесь. Видите, с какой ювелирной точностью приходится работать! Та-а-ак… — Ник надавил на апельсин, и пару рыжих капель слились с коричневой гладью. — Вот! Идеально! Пусть это будет ваша чашка. А себе сейчас сделаю… — он слегка перестарался: вместо трёх капель получилось пять. Будет сильно кислить, но как это, чёрт возьми, могло испортить понимание того, что для Гэтсби удалось сделать безукоризненный чай? Ник придвинул обе чашки к краю стола, сказал, что нужно подождать, иначе даже самый вкусный горячий напиток покажется отвратительным, когда резко отхлебнёшь его и потом день будешь ходить с обожжённым нёбом. В это время Ник убрал все ингредиенты, а, вернувшись, таинственно и шёпотом произнёс:       — Ну, а самая главная составляющая вкусного апельсинового чая хранится на нашем подсознательном уровне, но не всегда очевидна. Не догадываетесь? — он уселся рядом с Джеем, в недоумении помотавшим головой. — Самая лучшая приправа к чаю — апельсиновому, мятному, анисовому, да к любому — хороший собеседник. И, поверьте, этот чай вот именно сейчас стал лучше… — Ник проговорил это столь быстро, что не сразу осознал смысл своих же слов, а как сделал это, смутился и схватился пальцами за обжигающую чашку. Гэтсби, видно что, улыбался. Потом его рука мягко похлопала Ника по плечу, и тому отчего-то стало легче. Легче в плане того, что ему не стоит бояться идти на поводу у ночи, развязывающей язык и пускающей в душу яркие краски. По крайней мере, именно этой.       Джей подул на чай, сделал глоток, а потом его брови взлетели вверх в искреннем приятном удивлении. Он не прикидывался, пришло на ум Каррауэйю, он и вправду так думал, что это — напиток богов. Это сильно льстило самому Нику.       — Ох, у вас талант, старина, талант… Я в жизни не пил чего-то подобного. Я пил невозможно качественные чаи из Англии, но, знаете, этот чопорный бергамот… — Джей рассмеялся, а Ник заинтересованно глянул на наго, — вот прямо посреди горла встаёт и всё.       — Мне это знакомо! — Ник, подперев голову рукой, насмешливо посмотрел на друга, в глазах которого так и сияли воды пропитанной насквозь запахом Эрл Грея Англии.       — А у вас нечто совсем исключительное… Такие чёткие пропорции каждого ингредиента вы добивались, наверное, долго, — Джей аккуратными глотками поглощал чай, невзирая на его высокую температуру.       — Ну, потренироваться пришлось, а так — ничего особенного. Рад, что вам понравилось.       Потом они полусидели-полулежали на разных концах скамейки, изредка обсуждали незначительные вещи, раздумывали, пугали ли бы они людей или нет, если б всё-таки остались призраками на европейском приморском рынке, потом остро встал вопрос о том, что это был бы за город. Ник предлагал Геную, Валенсию, Монпелье, а Джей был за Канны, Лиссабон или даже Венецию. Им нравилось опровергать мысли друг друга и спорить, в каком городе истории интереснее, небо краше, рынки полнее деликатесов, а море лиловее. К окончательному решению прийти не удалось, но Каррауэй с усмешкой предложил, что они точно разберутся на месте, когда станут этими самыми призраками, но всё-таки их выбор должен пасть на Геную, однозначно… И чудесный спор, спором который было и не назвать, продолжился с новой силой. Тут кстати пришлась вторая порция вкусного чая — так предложил Джей, чтобы они снова могли прочувствовать запах и осознать, что такое чудо жило не иначе, как в Каннах, конечно же…       В этот вечер Ник больше всего стал обожать Гэтсби. Пропала его некая излишняя сдержанность, пропали мелкие страхи; остался такой милый человек, что Каррауэй и не знал, как жил раньше без такого по соседству. Конечно, всё это проявлялось ещё в первые дни, когда они, как мальчишки, продирались сквозь кусты и реку к заветным фонтанам, держась за руки, чуть не падая в воду и нещадно давя цветы. Но теперь в голове Каррауэйя ярким красным светом замигало: нужный! человек! нужный! человек! Нужный зачем и в каком смысле? Без разницы, да и думать об этом в такое время вредно.       Скоро должно было светать. День обещал быть сонным и длинным. Ник всё никак не мог распрощаться с Джеем, а Джей — с ним. Но самое главное — бархат ночи не хотел отпускать их двоих, не хотел превращать очередной искренний, сорвавшийся с воспалённых одиночеством губ разговор в песчинку времени, что пропадёт во вселенной-океане. Ведь они так и не решили: Генуя или Канны?       — Вы же мне покажете ещё раз этот рецепт? Прошу вас, старина! Тут ведь так важно знать пропорции… — Джей буквально умолял его, тронув при этом за руку. В груди шелковисто потеплело; Ник так хотел, чтобы от глотка чая, но вот незадача — чай-то уже холодный.       — Да… так и быть. Только потому, что просите именно вы, Джей. Вы же понимаете, какой это большой секрет? — с деловитой серьёзностью проговорил Каррауэй, исподлобья глянув на него. Гэтсби громко и простодушно рассмеялся; и как же хотелось в тот момент, чтобы этот смех принадлежал лишь одному Нику Каррауэйю, ни Дэйзи, ни какому-то старому приятелю, а именно ему, пусть и просил он слишком много. Он не знал, что думал на этот счёт сам Джей, но спросить бы не решился ни за что, будь ночь оголтелее раза в два.       После недолгого молчания Гэтсби неожиданно заговорил, поставив чашку на стол:       — Знаете, Ник, что вас ещё отличает от остальных? — Каррауэй дёрнул бровями в недоумении; Джей взял книгу по экономике и раскрыл её на странице, где лежала закладка. — Сентиментальность, Ник, сентиментальность.       — О-о, вы меня даже в некотором смысле обидели сейчас… — Каррауэй нахмурился. — Это ведь порок заблудившихся людей.       — Но если сказать иначе, то ведь получается, что вы до сих пор храните моё приглашение… По-моему, это звучит чудесно. — Ник с некоей долей паники подумал, что сегодня же выбросит это чёртово приглашение; и почему ему стало так неловко? Он смутился и не стал отвечать, даже на друга не взглянул, только услыхал его мягкий смех, сквозь который так и слышались слова «Не порок это, старина, отнюдь не порок…». Каррауэй и хотел бы сказать, что сохранил бы этот плотный листок бумаги до конца дней своих, если б это осталось только его тайной, но, видимо, он сам виноват, нечаянным движением сделав тайну публичной. Он промолчал, потупив взгляд, а его мысли, как пиявки, лихорадочно цеплялись хоть за какую-нибудь тему разговора, лишь бы уйти от этой. И книгу по экономике он положил под подушку, чтобы больше не светила его выставленным напоказ изъяном…       Тут на его голову, как лёгкий боязливый мотылёк, опустилась идея. Ник лукаво глянул на Джея, словно хотел сказать: «А, вот и моя очередь вскрывать ваши слабости!» и небрежно начал, при этом водя пальцем по кайме чашки:       — Джей, вот меня довольно давно мучает вопрос: почему именно рододендроны ассоциируются у вас со мной? Уж раз ночь прошла мимо и опьянила нас… Как только вы признались в этом, мне тут же захотелось спросить. Но я подумал, что тогда это было бы слишком. А сейчас… самое время, как будто…       — Как будто правильно заваренный чай, да, Ник? Не передержанный и не слабая настойка. — Джей присел на своём месте и слегка наклонился в его сторону. — Ну… да, вы правы: спросили б вы это тогда, я бы отмахнулся чем-то незначительным и далёким от правды. И вы бы в это поверили. Но сегодня и впрямь ночь откровений. Поэтому… — он выдержал паузу, а Каррауэй ощутил, как по венам стала бежать не кровь, а колкая вибрирующая жидкость. Душевное море внутри заплескалось, заштормило, а его самого потянуло куда-то вперёд, к Гэтсби; он также присел, придвинувшись к другу так, что их пальцы соприкоснулись, но… кого из них это сейчас интересовало? Тут открывалась такая тайна…       — На самом деле, я очень-очень долго ждал эти цветы. Ну, вы слышали об этом… Я думал, что стоит им появиться на клумбе — и она изменится, превратится из банальной розовой рассады в необычный цветник. И… это и случилось. Ну, а с вами то же самое: я долго ждал такого вот человека, с которым смогу говорить о всяких отчаянных вещах и смеяться, смеяться над пустяками, пить собственно приготовленный чай и встречать уже рассвет. Пускай и стандартно, даже заезжено, старина, но кому не понравится такое? — каждый глухой согласный звук отдавал жарким дыханием, и Нику нравилось ловить каждое слово не ушами, а кожей, собирая это в единое целое. Джей пытливо всматривался в его глаза, нетерпеливо ожидая ответа, но Ник мучал его молчанием.       — Ох, чувствую себя безумцем, старина… — осторожно начал Гэтсби, но Каррауэй перебил его:       — Что ж, я тоже рад, что так совпало и впервые сосед у меня хороший, а не как обычно, — оба усмехнулись. — Давайте делать так почаще, Джей? Пусть то будет ночь или день, у меня или у вас. Всё равно это становится какой-то другой реальностью. Правда? — Ник встал и собрал чашки, чтобы отнести их в дом. В этот момент чёрную гущу неба разбавили клубничным бледно-розовым молоком, да настолько сильно, что светлый оттенок смог заглушить иссиня-чёрный.       — Да, правда. Находясь рядом с вами, ощущаешь нечто совсем другое, чем с другими людьми… — отрешённо глядя на восход, ещё такой расплывчатый, проговорил Джей. Немного погодя добавил:       — Было приятно провести с вами время, старина. Но мне нужно уходить: сегодня столько дел, а вздремнуть хотя бы часок не помешает… Ни в коем случае не виню вас в своей бессонной ночи! — заметив готового раскаиваться Ника, тут же воскликнул Джей. — Я бы всё равно не заснул, как и вы, впрочем. Не желаете ли завтра с утра покататься на моём паруснике? Только вы и я. Вроде погоду обещали спокойную. Проедем по заливу, обогнём его и…       — Уплывём в Европу к портовому городку? — прислонившись к дверному проёму, улыбчиво предположил Ник. Гэтсби встал и сделал пару шагов к нему, при этом усмехаясь.       — О, сегодня это не кажется бредом, не так ли? — Каррауэй согласно закивал, вздёрнув брови. — Но всё же завтра мы поймём, что и провизии нам не хватит, и опыта. Да и парусник мой едва ли выдержит трёхметровые волны, что начинаются, если только выплыть из залива. Но ничто не помешает нам сделать своего рода местный рекорд, проплыв от одной стороны до другой, чуть-чуть протиснувшись в отрытый океан… Да? — Джей легко поправил ему ворот халата и улыбнулся. Пальцы его были горячими и приятными, когда соприкоснулись с шеей Ника.       — Да… я согласен, — «Хоть куда» — хотелось добавить, но звучало вульгарно, и Ник прикусил язык.       — Отлично! Я зайду за вами в… только не пугайтесь, но нужно проснуться пораньше. Поэтому зайду в восемь. Договорились?       — Конечно… — чуть сдавленным голосом произнёс Каррауэй. — Это будет захватывающим приключением.       Гэтсби похлопал его по плечу, негромко смеясь, и спустился с веранды. Пожелал «Хорошенько выспаться» и неспешно, даже вразвалочку зашагал к своему тёмному замку, словно король, на ночь сбегающий в лес, потому что становился оборотнем и никто не должен был видеть его таким. Ник проводил его взглядом вплоть до того, как фигура растворилась среди тёмно-синей листвы, и зашёл в дом. То, что произошло, было мало сказать необычным. За одну ночь он сумел увидеть в Джее такого же дерзкого мечтателя, каким был сам. Конечно, до того ему было приятно общаться с хозяином замка, но после этой ночи апельсинового чая и таких терпко сладких разговоров стало ещё во много-много раз приятнее. Ник укладывался в постель с улыбкой, такой искренней, что не узнал себя в зеркале, проходя мимо. Почему-то тогда он ощутил, что тоже очень долго искал его — Джея Гэтсби. Именно такого, открывшегося ему, похожего на него. Каррауэй не знал, что делать в томительном ожидании, и потому чуть-чуть погас. Но теперь-то… теперь-то нечто чиркнуло в нём и загорелось фиолетовым пламенем, как фонарики в парке развлечений. Сложно сказать, зачем оно вспыхнуло, почему же так ярко, но Нику это доставляло удовольствие — так отчего ж не поиграть с огнём?       Даже если б он знал, что приведёт это только к боли — ни за что бы не остановился. Толика наслаждения, пусть и безрассудного, в боли, увы, есть. И Каррауэй готов был окунуться в этот сомнительный кислотный океан за крупицей золота, обманчиво блеснувшей среди волн — а ведь это мог быть просто блик. Но каков азарт!.. Ник разбежался и прыгнул. Пока только едва коснулся глади. Но ещё чуточку — и нырнёт с головой.       Ник с таким нетерпением ждал следующего дня, что и не заметил, как тот наступил: прошёл день, начавшийся с чайной безумии, в бледном сонном тумане, который изредка разгонял аромат кофе. Гэтсби не приходил, но оно и понятно — вероятно, улаживал свои дела, чтобы завтра быть точно свободным. Каррауэй подумал: а осталось ли у того время на свою аллею? Скорее, да, ведь, кажется, ради неё он без возражений не доспит. Однако причина, по которой он любовно создавал эту аллею, уже мало сказать неактуальна… что, если он всё-таки забросит её? Дэйзи не оценила, а Гэтсби, кроме её слов, больше ничьи не нужны. Ник малость опечалился, понимая, в какой дремучий лес может превратиться эта покрытая узорами теней аллейка, но отчего-то упрямо хотел думать, что именно за клумбой с рододендронами Джей будет приглядывать, ведь он их так ждал… Особенно в это верить хотелось после его признания насчёт ассоциации цветов с самим Ником. Честно говоря, тот до сих пор глупо улыбался, прокручивая тот момент у себя в голове.       Как жаль иногда бывает, что моменты, ровно как и запахи, нельзя законсервировать в бутылочке и доставать иногда, чтобы втянуть ноздрями свежий лиственный аромат деревьев, прохладную тушь тени и едва уловимое присутствие слишком близкого, но ничего не подозревающего человека из тех воспоминаний. В своём блеклом настоящем, в котором даже солнце источало серые утомляющие лучи, Ник бы навсегда выбрал вдыхать этот аромат-момент и витать в обманчивых наркотических облаках. А ещё лучше — заснуть и видеть вечно повторяющийся сон из той жизни, а потом незаметно умереть. Депрессивно, но для сегодняшнего Ника это звучало вполне себе перспективно.       Впрочем, тогда Ник совсем не думал об этом, а лишь тщетно, сквозь закрытые веки, пытался забыть ночной образ опьянённого апельсиновым чаем Гэтсби и его светло-карие глаза, даже не жёлтые, а скорее цвета сочного осеннего листа, падающего с дерева на фоне какого-нибудь испанского замка. Каррауэй пытался заснуть и потихоньку заставлял себя не вспоминать эти тёплые, но ударяющие не иначе, как током, прикосновения. Но Джей, кажется, ещё витал в его комнате… тем самым призраком, может быть, которым они хотели стать. Даже если это и бред застоявшегося, как густой чёрный чай, разума, нельзя было отрицать, что Джей неумолимо оставил в этом доме что-то своё, а что, понять сложно; казалось, стоит выйти на веранду и потрогать подушки, а те будут ещё тёплыми от его тела, стоит заглянуть в чашку, а там ещё недопитый чай, стоит раскрыть книгу по экономике на первой странице, а там лежит новая закладка с какой-нибудь ободряющей подписью от его руки. А если пройти чуть-чуть, за дом, то там всегда, казалось, можно будет отыскать самого Джея, радушно приглашающего Ника к себе в аллею. Это так одурманило Ника, что он отказывался хоть каким-то способом объяснять себе это.