Antivan Blues — Tevinter Blues

Почерк у Зеврана необычный. Черные письмена переливаются в свете свечей, совсем как его волосы: светлые пряди отливают медью в свете костра, и Зевран не удивляется, когда Амелл заставляет пламя шевелиться так, как ему нужно, чтобы дольше любоваться им. У Амелла вообще очень странные способы ухаживания, и, когда Зевран встает перед ним, загораживая костер, маг выглядит смущенным. Тени от них пляшут на палатках и уходят далеко в сторону деревьев, а тишина в лагере — вожделенная, и потому прекрасная. Он смеется, опускаясь перед ним на колени и целуя его руки, касается пальцами костяных браслетов, в свете костра похожих на белых змей. Чернила ложатся на бумагу так же, как его волосы рассыпаются по плечам, когда Страж сжимает его в объятиях и утыкается носом в шею — слишком мило и слишком по-детски. Зевран знает, что маг смотрит на костер и думает — пожалуй, он вообще слишком много думает, — и потому ему немного грустно. Кляксы расцветают в середине письма так же, как и его волосы путаются в листьях, когда Страж валит его на траву — невозможно зеленую для этого времени года. Острые линии сочетаются с округлыми, совсем как его поцелуи: нежная ласка, перемежающаяся с резкими укусами, когда он тянет Стража к кровати. Смешно предположить, что Эамон или Анора не услышат их, потому Зевран смеется, — тихо, конечно — когда Амелл ловит его за руки, обнимая слишком уж мягко. Он улыбается магу дерзко — где твоя страсть, о мой Страж? — и отпускает его руку, когда падает на постель. Он пишет так же, как и целуется: беспрерывно, сладко и долго, лишь на секунду отстраняясь, чтобы вдохнуть. Он заполняется весь лист широкими и длинными хвостами букв так же, как заполняет все пространство собой: целует все, до чего способен дотянуться, даже тогда, когда дышать становится тяжело и разрывать поцелуи приходится чаще. Соединения между буквами почти незаметные, совсем как его слезы, когда Амелл просит помочь ему встать. Зевран держит его за руку и не выдерживает, сжимает в тиски и впивается в губы — резко, отчаянно. Он жмурится, стараясь делать вид, что все в порядке. Ты понимаешь, что ты натворил? У Стража на груди шрамы — глубокие, еще не до конца затянувшиеся, и Зевран касается их пальцами трепетно — так же, как держит перо, когда пишет. Он дышит с замиранием, целуя длинные глубокие кровавые линии. Ты чуть не сгинул в пасти Архидемона, идиот. У Стража в глазах — невыразимая нежность, и Зевран окунается в нее так же, как ласково окунает перо в чернильницу. Почти в каждом письме он пишет какое-нибудь антиванское слово, совсем как в жизни: он шепчет тихо «mi amor», когда прижимается к сидящему на краю кровати Амеллу, трется щекой о плечо, словно кошка, и смеется, когда Страж опрокидывает его на постель, сжимая в объятиях и целуя жарко. Non sei stanco? Он улыбается магу нагло, облизывает губы — знает, что тот смотрит, не отрывая глаз, и сжимает простыни в руках, когда эльф выгибается дугой. У Амелла в запасе много языков, потому Зевран выдыхает резко и усмехается, когда слышит в ответ: «Per voi? No». Он цепляется словами за язык, когда Страж резко кусает тонкую кожу на ключице. «Hai insopportabile», — выдыхает он, пальцами сжимая волосы мага, взглядом цепляясь за пламя в глубине карих глаз. Страж молчит недолго, целуя его и оглаживая, пока не добивается несдержанного стона, а потом усмехается невозможно — так, как умеет только он: «Ti amo troppo». А потом добавляет, когда видит, как эльф собирается язвить в ответ: «Тебе обязательно столько болтать?» Зевран смеется, когда понимает, что это — тоже часть их общей особенности, которая однозначно непонятна и чужда другим. Но говорить — и писать — на антиванском он не перестает. Он ведет пером по бумаге легко и осторожно, совсем как играет со Стражем: вытекает из его объятий, невесомо скользит губами по плечу, нависает сверху, едва касаясь волосами его лица, кусает губы и смеется. Амелл оглаживает его спину сильно, так, что мышцы приятно ноют, и он выгибается, будто бы уходя от прикосновений, позволяя целовать себя в шею и губы. Пальцы его — перо, желтоватое масло — чернила, и он рисует, пишет ими по телу своего Стража неизвестные руны и непонятные узоры, сначала вдумчивые, а после — беспорядочные, когда маг в ответ рисует на его собственном теле, оставляет пометки и росчерки. Прикосновения их — трепетная ласка, письмена на коже, которые могут читать только они. Когда он торопится, то почерк его становится неразборчивым, совсем как бормотания на грани слышимости: он шепчет, сбиваясь, и, наверное, крикнул бы, будь у него достаточно воздуха в легких для этого, он кусает губы и говорит — антиванский мешается с общим, мелькают орлесианские фразочки и ругательства на элвише. Амелл не пытается прервать его, лишь сцеловывает некоторые слова горячими губами и вжимает в постель чуточку сильнее — так, как надо; так, как правильно; достаточно, чтобы выбить остатки мыслей из головы, а воздуха — из легких, но недостаточно, чтобы отбить у него желание стонать короткие слова и фразы. Dio mio. Страж смеется, когда он выгибается снова — немного резко — и, сжимая простыни над головой, извивается змеей, толкаясь навстречу — пожалуй, чересчур жадно и нетерпеливо, потому что Амелл ловит его ругательства губами снова и снова — и смеется. Он пишет имя Стража, старательно выводя буквы, совсем как в постели: тщательно ударяя согласными о кромку зубов, растягивая гласные на выдохе и вскрикивая на вдохе. Он может с уверенностью сказать, что имя «Дайлен» произносит чаще, чем свое собственное, и потому безошибочно определяет, признаком чего это является. Он пишет его имя в амурных письмах, и это не просто попытка продлить их отношения с, безусловно, приятным времяпровождением — сжимая в объятиях поджарое тело и упиваясь поцелуями, он расцветает тысячью искр, когда выкрикивает имя Стража — так, как, пожалуй, не произносил ничье имя в этой жизни. Он восхищается этими звуками так же, как восхищается аккуратно нарисованными буквами на бумаге. «Дайлен» у него складывается в нечто сокровенное и интимное, и Страж сжимает его в объятиях на пике, когда слышит свое имя. Он любит писать письма так же, как любит своего Стража: исступленной любовью, обжигающей страстью и отчаянной нежностью — так, как любить опасно для любого; так, как не должен любить убийца; и он мысленно называет себя безумцем, когда нечаянно ставит небольшую кляксу на столе. Он пишет письма так же, как любит своего Стража: упиваясь возможностью, долго или стремительно, со всей антиванской страстью и эльфийской преданностью, со всей возможной отдачей и усердием. Почерк у Зеврана необычный. Ровно, как и его любовь — больная до отрицания, ломкая, словно тонкий лед в самом начале зимних холодов, ненормальная, как зависимость от лириума. Зевран зависим — он понимает это отчетливо, когда касается трепетно пальцами листка, расчерченного ровными завитками букв, но чувствует не шероховатый пергамент, а гладкую кожу, и слышит вместо шуршания бумаги тихие вдохи на грани слышимости. Зевран одержим. Огонь в камине оглаживает исписанные листы — он мысленно гладит Стража по щеке. Зевран одержим. Он усмехается. Как давно ты знал, Дайлен? __________ Перевод фраз: (итал.) Mi amor. — Мой любимый. (итал.) Non sei stanco? — Ты не устал? (итал.) Per voi? No. — Для тебя? Нет. (итал.) Hai insopportabile. — Ты невыносим. (итал.) Ti amo troppo. — Я тоже тебя люблю. (итал.) Dio mio. — Боже мой.