Antivan Blues — Tevinter Blues

      В доме Старшего — сам он просил называть себя так, и Мэйварис не возражала — на удивление спокойно и даже тихо, что позволяет ей читать ночи напролет, но уже спустя две недели ей это надоедает, а еще через две — начинает откровенно раздражать, ведь из комнаты ее не выпускают, а приносящие еду люди немногословны: в их наборе фраз присутствует только «доброе утро, мисс» и «ваша еда, мисс». Мэйварис все время хочется злобно огрызнуться, что она уже десять лет как «миссис», но что-то ее останавливает. Она не хочет сказать, что ей не нравится комната, которую ей выделили в доме, — опрятная, просторная и уютная — но у нее возникает стойкая ассоциация с диковинной птичкой, запертой в золотую клетку. Для Старшего и остальных она действительно диковинка — женщина, связанная с властями напрямую, но почему-то заявившаяся к ним, чтобы стать частью того общества, которое презирали все, кому было хоть что-то о нем известно. Мэйварис очень хочет сказать, что она не собиралась шпионить, а, если и собиралась, то выбрала бы способ куда безопаснее, но спустя еще несколько уничтожающе долгих месяцев дверь ее комнаты с утра распахивает не миловидная эльфийка, а довольно ухмыляющийся Самсон, и вид у него такой, словно он выиграл какое-то пари. Причем выиграл у самого Иисуса. Они смотрят друг на друга в молчании, и Мэйварис уже открывает рот, чтобы спросить коротко и внятно: «Какого черта, Самсон?», но тот вдруг неожиданно смеется и входит, закрывая за собой дверь. — Считай, что сегодня для тебя счастливый день, птичка, — он улыбается, и Мэйварис не чувствует ни малейшего укора совести из-за того, что сидит перед ним в шелковом халате и с книгой в руках. — Я не в праве тебе это рассказывать, но по старой дружбе можно. Мэйварис вскидывает аккуратную бровь. — С каких это пор мы друзья, Самсон? Ралей смеется низким хриплым смехом. — А с тех, когда расследование смерти твоего мужа поручили мне. Она резко холодеет. Страницы книги шуршат под ее пальцами, когда она стискивает их в тщетной попытке успокоить себя. — Ты больше не полицейский, если ты не забыл. — А ты больше не его жена, если не забыла. Книга хлопает слишком резко — так, что она сама почти вздрагивает. — Зачем ты пришел? Самсон закуривает долго — специально тянет время, и Мэйварис очень хочется его поторопить, потому что, когда он мучительно несколько раз щелкает зажигалкой, она уже готова убить его прямо этой книгой. — Старший дал добро. Она роняет книгу на ковер, и из страниц выпадает мягкая закладка из плетеного браслета. Три простых слова заставляют ком встать в ее горле, а кровь отлить от рук — на секунду становится невообразимо страшно. Господи, на что она вообще идет? Самсон не торопит ее, просто курит и ждет, когда она подберет подходящие слова, но язык и голова отказываются ее слушаться. — Кто проведет ритуал? — когда она отмирает, голос ее слышится осколками ломанного хрусталя. Самсон усмехается и бросает сигарету в пепельницу на невысокой тумбочке. — Увидишь.       И Мэйварис почему-то не удивляется, когда спустя несколько часов видит на пороге своей комнаты Кальпернию. Видит она ее, конечно, не сразу, но слышит мягкий перестук каблучков и хлопок двери, но от шкафа даже не поворачивается, лишь на секунду улыбнувшись — возможно, стоило бы предупредить, что она будет переодеваться. Блондинка подходит не сразу — Мэйварис чувствует изучающий взгляд, и на мгновение ей кажется, что Кальперния понимает; ей кажется, что Кальперния смотрит на горстку таблеток без опознавательных знаков на ее тумбочке и понимает. Но, если она и понимает, то молчит, лишь подходит и трогает ее за плечо — касается холодными пальцами неглубокого шрама, идущего от ключицы назад, на лопатку. Мэйварис делает вид, что вздрогнула совсем не от прикосновения. Кальперния смотрит через ее плечо — ведет пальцами по шраму дальше, и их обоих почему-то не смущает, что одна из них не одета. Мэйварис спокойно смотрит на свои немногочисленные вещи в шкафу — то, что ей позволили перевезти сюда из старой квартиры — и понимает, что, в общем-то, выбор у нее невелик. Черный костюм, похоже, успел стать ее извечным спутником. — Значит, ритуал будешь проводить ты? — она не знает, как так они перешли на ты и стали звать друг друга по имени, если виделись всего раз — тогда, когда курили на пороге этого чертового дома. Кальперния вздрагивает — Мэйварис чувствует это по ее пальцам — и спрашивает невпопад: — Откуда он? Она оборачивается и сталкивается с ней нос к носу. Ни одна из них не делает даже попытку отступить. — А это так важно? Рост у них сейчас примерно один — Кальперния на каблуках, и она — босая, и Мэйварис на секунду тонет чужих глазах, вдыхает запах духов — легкий, почти неслышный, и делает вид, будто не замечает, что их губы находятся в каких-то нескольких сантиметрах друг от друга. Кальперния отступает на шаг, чтобы позволить ей одеться. — Нет. Нет, не важно. Голос у нее очаровательный — Мэйварис на секунду заслушивается, а потом накидывает на плечи рубашку и бросает к чулкам на кресло и юбку с пиджаком. Кальперния следит за ней взглядом — но не высказывает ничего. Мэйварис искренне ей за это благодарна. — Ритуал буду проводить я, — говорит она неспешно, будто только сейчас услышала чужой вопрос. — Других добровольцев все равно не нашлось. Если имеешь что-то против, Старший найдет кого-то еще. Или тебя это не особо волнует? Она оборачивается как-то слишком резко, так и не надев до конца чулок. Рубашка падает с ее плеч. «Знаешь ли, меня очень волнует, кто будет дырявить мою шею и пить мою кровь. Но спасибо, что спросила». — Ничего против не имею. Кальперния вскидывает брови, и Мэйварис ловит ее взгляд на своих ключицах, а потом — на прикроватной тумбочке с таблетками. Мэйварис делает вид, что не замечает молчаливый вопрос в ореховой радужке. Они молчат какое-то время, пока она одевается, а потом Кальперния, видимо, собирается уйти, и Мэйварис говорит внезапно: — Покажи их. Вид у ее собеседницы растерянный на мгновение и насмешливый — после. — А в обморок не грохнешься? Мэйварис с самым серьезным видом тянется застегнуть молнию на юбке, хотя самой хочется смеяться. Молния отчего-то не поддается. — Постараюсь не падать. Она вздрагивает, когда Кальперния в секунду преодолевает расстояние между ними и отводит ее руки в стороны. В ее глазах она читает короткое: «Неужели так сложно попросить?» Мэйварис лишь виновато улыбается. Чужие руки на собственных бедрах ее мало смущают. У нее выбивает воздух из легких, когда Кальперния толкает ее к тумбочке с пепельницей. Ее руки все еще на бедрах, а глаза — ровно напротив, и Мэйварис неспособна вдохнуть, когда ореховые глаза неожиданно отливают бордовым. Кальперния облизывает губы — Мэйварис ловит не столько движение, сколько собственные ощущения, и клыки, на секунду мелькнувшие совсем рядом, отчего-то будоражат кровь. Она вспоминает, как надо дышать только тогда, когда Кальперния отступает на шаг — и каблуки ее отстукивают по полу, непокрытому ковром. Взгляд у нее, наверное, странный, но обе делают вид, что все нормально. — Впечатляет. Кальперния усмехается довольно — не размыкая губ. Признаться, Мэйварис это разочаровывает. — Еще бы. Голос у нее довольный — Мэйварис ловит смех в тишине комнаты, когда Кальперния собирается уходить. — Спускайся, когда закончишь, — говорит она, и Мэйварис молча кивает, — я буду ждать на лестнице. Мэйварис задумчиво оглядывается на захлопнувшуюся дверь и решает все же убрать таблетки в сумку.       «У Старшего на удивление уютно», — говорит она как бы невзначай, пока спускается по лестнице вниз. На Кальпернии совершенно другое платье — она ловит это взглядом совсем не специально, просто понимает отдаленно мозгом, и бусы на шее блондинки явно какие-то не простые. Ритуальные. Мэйварис делает вид, что ничего не замечает. Но протянутую руку принимает с радостью. — Дальше все пойдет согласно ритуалу, — от спокойного голоса Кальпернии она расслабляется, даже позволяет себе легкую улыбку, пока они идут по коридорам. — Тебе придется снять пиджак и, возможно, расстегнуть рубашку, — она не особо вслушивается, просто как-то на уровне инстинктов переплетает с ней пальцы — Кальперния, кажется, не возражает. — От отвара может стошнить. Если это произойдет, то придется выворачивать тебя до конца. Мэйварис задумчиво оглядывает картины на стенах. — А потом? — Начинать все сначала. Она кивает. Все весьма справедливо. Когда они приходят в темную комнату с большими дверями, находящуюся в конце одного из сотен коридоров, Мэйварис вздрагивает. Раз — не более. Кальперния ободряюще сжимает ее пальцы, когда пропускает ее вперед. Внутри из света — лишь несколько свечей на полу вокруг стула и около небольшого ритуального стола. Мэйварис усмехается, замечая банальнейший череп и кинжал. — Ничего оригинальнее не было? Кальперния смеется. — Это пепельница. Они смеются уже вдвоем. Мэйварис скидывает пиджак прямо на пол — куда-то в темный угол, где черную ткань почти незаметно; белую рубашку она вешает на спинку стула, чопорно разгладив воротник пальцами. Кальперния кивает ей на стул — молчаливый приказ сесть — и подходит к столу. Движения ее выточенные, но Мэйварис видит, как у нее дрожат кончики пальцев, когда она проверяет остроту кинжала. В другом конце комнаты стоит стеллаж с книгами — она понимает это только тогда, когда Кальперния возвращается оттуда с огромным пыльным фолиантом. Они молчат какое-то время, пока ведутся приготовления, а потом блондинка поднимает на нее красные глаза, тут же пряча их обратно в рассыпчатых страницах. На шее у нее болтается какая-то бутылочка, ловящая в гранях свет свечей. — Что за таблетки? Заметила все-таки. Мэйварис делает вид, что ей все равно. — Гормональные. Взгляд останавливается на ней надолго. Изучающий взгляд. Удивленный. — Какие-то проблемы? Мэйварис закрывает глаза и усмехается горько. — А это так важно? Кальперния молчит очень долго, и Мэйварис на секунду кажется, что лучше бы она болтала. — Нет. Нет, не важно. Неприятное чувство царапает ей ребра, но она делает вид, что ей все равно. Мэйварис открывает глаза, когда слышит приближающиеся шаги. Кальперния внимательно осматривает ее — и в свете свечей красные глаза снова кажутся почти ореховыми. — Мне придется читать на тевене. Мэйварис понимает, на что она намекает. — Мне придется говорить вместе с тобой? — Всего лишь повторять. Но, раз ты знаешь тевен, то действия твои будут гораздо более осмысленными. Мэйварис кивает, когда Кальперния отходит обратно к книге на столе. — Готова? Она закусывает губу. Господи, зачем ей вообще все это?.. Она кивает. Кальперния начинает читать. Голос у нее громкий, и Мэйварис на секунду кажется, что в древности из нее вышел бы прекрасный оратор. Старый язык звучит из уст Кальпернии музыкой, повторять за ней — одно удовольствие, и, когда Мэйварис слышит вопросы, она даже не пытается сделать вид, будто не понимает, о чем ее спрашивают. «Ты принимаешь наш дар, дитя света?» «Принимаю». Кальперния отходит от стола. В руках у нее кинжал. «Ты отрекаешься от света и принимаешь новое имя, дитя?» «Отрекаюсь и принимаю». Кальперния седлает ее бедра. Глаза у нее горят голодом, и Мэйварис становится трудно дышать от запаха горящего воска, когда холодные ладони касаются ее скул. Кинжал царапает ей плечо. «Ты принимаешь тень в себя, дитя?» «Принимаю». Голос у Кальпернии глухой, она почти шепчет ей на ухо, и Мэйварис на секунду кажется, что ее должно это пугать — но она лишь прикрывает глаза, когда чужие губы касаются щеки. Аккуратные пальцы касаются холодным стеклом ее губ — непривычный древесный вкус кажется неожиданно приятным. «Тень да благоволит тебе, дитя». Мэйварис не находит, что ответить — лишь стонет тихо и стискивает зубы, когда клыки входят под кожу, а аккуратные пальцы вцепляются ей в волосы. Для нее это в новинку, ощущения странные, и тело очень быстро слабеет, а потом — она не успевает ничего заметить и испугаться хотя бы на мгновение — Кальперния вспарывает себе вены, и губы пачкаются, когда ей приходится глотать солоноватую жидкость. Если закрыть глаза, можно даже представить, что это вовсе не кровь. Но Мэйварис нарочно их не закрывает. Она будто вспыхивает миллиардами искр — резко, ярко, до боли — и цепляется неосознанно за чужие оголенные плечи, путая руку в перекинутых на плечо длинных бусах. Ей очень хочется сказать, что это не ее пальцы впиваются в кровоточащее запястье, но врать нет смысла, и она делает глоток за глотком несколько неосознанно, еле удерживая руки навесу — мышцы перестают слушаться, и судорога проходит по ним. Кальперния отрывается от ее шеи и убирает руку — но только затем, чтобы поймать ее губы своими, пачкая ее подбородок в смешавшейся крови, а собственные губы — в жалких остатках помады. Металлический привкус оседает на языке, и Мэйварис наконец-то закрывает глаза, когда непонятная усталость накатывает на нее уютной прибрежной волной, а поцелуй из глубокого превращается в легкий — нежная ласка с легкими касаниями, и пальцы у нее в волосах чутко перебирают светлые пряди. Сознание превращается в кисель очень скоро — и она оседает в нем, словно вишня в застывающем желе.       Она не знает, сколько времени прошло, но, когда она выныривает из мутного марева, первым делом хочется пить. Она поворачивается на постели и тянется к графину на прикроватной тумбе, но ослабевшие руки роняют его — осколки разлетаются по полу, а она может лишь отрешенно смотреть на них и не осознавать в голове ни единой мысли. Она не знает, каким образом в комнате появляется Кальперния — но она вдруг возникает из ниоткуда и склоняется над разбитым графином. Она даже не пытается его поднять, лишь спокойно режет палец об один из осколков и, сбросив туфли, забирается на кровать, касается ее щеки — и запах крови неожиданно бьет по нервам. Кальперния всматривается в ее глаза, а потом почему-то смеется и оставляет смазанный поцелуй на пересохших губах. — Ты вампир. Больше она не говорит — лишь смотрит довольно в глаза Мэйварис и улыбается. Они не говорят друг другу ни слова. Им это просто не нужно.