Antivan Blues — Tevinter Blues

Мэйварис противно. Она смотрит на себя в зеркало, и видит там чудовище, видит нечто уродливое до того, что у нее начинают слезиться глаза, видит там саму себя — и ей становится тошно. Платье сидит на ней льняным мешком, оголяя непропорциональные, некрасивые ноги, короткие волосы топорщатся в разные стороны, подводка ярко выделяет уставшие покрасневшие глаза, а губы — бледные, бескровные — складываются в справедливую улыбку отвращения к себе. Она смотрит в зеркало и ненавидит себя. Ненавидит настолько, что в уголках глаз собираются жгучие слезы. Мэйварис плачет, пока никто не видит. Она касается холодного стекла кончиками пальцев, смотрит на себя сквозь пелену в глазах, стискивает зубы в бессильной злобе и истерично баюкает себя, с силой зажмурившись и шепча, как мантру: «За что?» Она правда не знает, за что. Не знает, почему ее тело неправильное, больное, омерзительное. Не знает, почему в глазах окружающих она недостаточно мягка, плавна, округла. Не знает, почему Создателю было так угодно. Почему ему нужно было так истязать ее разум. Она не может перестать плакать. Не может дышать, слезы душат ее, сжимают горло и зажимают нос, и спустя бесконечно долгие минуты всхлипов она уже не может вспомнить, почему именно она плачет: из-за некрасивой внешности или из-за больной души. Только когда она отнимает ладони от лица, она видит того, для кого ее слезы в разы горше. Осознание резко отрезвляет ее, и она хочет вскочить, чтобы объяснить: «Создатель, отец, ты не так все понял!», но ноги не слушают ее, и тело будто каменное, она вся — статуя без мыслей и чувств. Когда отец подходит к ней и садится рядом, у Мэйварис дрожат руки. Она закрывает глаза, позволяя мягким рукам стирать с ее щек черные разводы вперемешку со слезами. Отец не говорит ни слова, встает, и Мэйварис хочет извиниться, но слова застревают в горле. Она открывает глаза, поднимает взгляд, но даже вид отца, уходящего из ее комнаты, не помогает ей разжать губы. Ей нужно сказать всего одну фразу, но от нее так мерзко, что она с трудом может даже мысленно произнести ее. «Отец, я все еще твой сын». Она неожиданно заходится отчаянным воплем. Ей плохо, так плохо, как не было никогда. Она сгибается пополам, утыкаясь лбом в холодный пол, кусает губы и стискивает пряди волос между пальцами, и очень хочется заплакать, чтобы избавиться от этого омерзительного чувства под ребрами, мешающего дышать, но слез нет. Нет вообще ничего. Только тупая ноющая боль и одна сплошная опухоль вместо тела. Как ты смеешь так подводить отца. Она подтягивает голову к коленям, не дыша от боли. Ты ничтожество, Мэйварис. Ногти сами собой царапают пол, и она даже не чувствует раздражения от неприятного звука. Ты — ничто. Во рту становится горько, словно вся та дрянь, творящаяся в ее душе, выходит изнутри на язык, прилипает к небу, словно шкурка от помидора, но она никак не может все это выплюнуть. Отец тебя ненавидит. Она резко замирает, не дыша. Нет. Нет. Нет, нет, нет. нетнетнетнетнет У нее по щеке скатывается единственная слезинка. Внутри становится как-то неожиданно легко и пусто. Платье сползает с плеч легко. Румяна быстро смываются водой. Прическа портится окончательно. Мэйварис не выдерживает и занавешивает зеркало. Уснуть получается лишь спустя час. А утром она находит на кровати мамино свадебное платье. На юбке прибавилось кружев, бежевый бант на спине выбивается из цветовой гаммы, а стежки везде очень странные, чуть неуклюжие и явно неумелые — так шьют люди, никогда прежде не держащие в руках иголку. Она надевает платье в считанные секунды. Румяна быстро ложатся на щеки. Волосы после сна немного растрепанные, но ей не до этого. В кабинете отца очень светло, и она в белом платье походит на солнечный луч, оседающий на вазе с цветами на столе. Отец встает ей на встречу и протягивает руки. Мэйварис хватает минуты, чтобы заключить его в объятия. У отца руки дрожат, и Мэйварис тоже вся дрожит, пока хаотичные мысли скачут по ее голове, неспособные вновь стать выстроенными в цепочку. Она закрывает глаза на мгновение, чтобы услышать: — Ты у меня самая красивая девочка на свете, Мэй.