Antivan Blues — Tevinter Blues

Бездна поет ей на разные голоса. Чужие слова ластятся к ногам, словно непомерно огромные черные коты, и Врата дрожат будто бы у нее на ладони. Маг, вторгшийся в ее владения, ищет себе погибель, что ж — когти скребут по трону — пусть придет. Придет и преклонит колени перед ней. Ничтожество. Она наблюдает за ними из темноты голубыми глазами, и яростный смех терзает пустоту: решительность мага и страх жрицы сплетаются в один невероятный яркий поток, напоминающий ей горный ручей, и человеческие чувства смешат ее своей глупостью. Он еще заплатит за свою дерзость. Она — за свою бесхребетность. Дочери Паладайна не место в ее обители. Если дочь Паладайна — не видение, посланное Темной Госпожой. Погруженный во тьму, маг становится до смешного беспомощным — посох стучит по полу и не находит опоры, а магия дрожит тонко вместе с руками хозяина. — Есть здесь кто-нибудь? — неожиданно откликается маг, и она облизывает тонкие губы в предвкушении. — Эй! Я знаю каждый твой страх, мальчик. Посох дрожит в его руках, когда из темноты звучит ее голос — громкий и впивающийся в кости, словно стальная хватка челюстей дракона. — Какой меня видишь, такой к тебе выйду. Ей ничего не стоит устроить это маленькое представление, и белое одеяние жрицы Паладайна кажется ей несусветной глупостью, как и рыжие волосы, обрамляющие слишком милое личико. Она тянет к нему руки, и маг отступает на шаг. — Лелиана? Острая улыбка ломает ее губы. Не счесть моих ликов, не счесть воплощений. До того, как чужие трясущиеся губы произносят заклинание, она исчезает. Принимать облик светловолосого эльфа в мантии куда смешнее — карие глаза напротив нее неверяще распахиваются, а шорох впивается в уши. Он знает, кто стоит напротив. Но все равно не поднимает посох. Чужие тайны кажутся ей непристойно смешными, и она снова смеется, когда когтями сжимает тонкую и хрупкую человеческую шею. — Я то, что ты жаждешь и что отвергаешь, маг. Ее шипение скользит по темноте, словно тягучий кисель по стенкам кружки, и свет заклинания, брошенного вслед, лишь освещает бесконечную пустоту. Когда она касается холодными ладонями его лица, на нем появляется страх, приятный и жаркий страх, липкий, стекающий по спине капельками пота, и она впивается когтями ему в плечи, одаряя своей улыбкой. — Я мать твоя, Дайлен, — шипит она, и маг отталкивает ее. Чужое сопротивление раззадоривает ее, кровь на когтях — доказательство ее превосходства над собственным слугой, преступившим черту дозволенного, и крик, разорвавший темноту — отклик удара, нанесенного прямо в беззащитное сердце. Когда хрупкая жрица Паладайна впивается когтями его грудь и приставляет к горлу короткий кинжал, маг может лишь хрипеть. — Я смерть твоя, Дайлен, — голос у жрицы мягкий, будто созданный для молитв, и ее слова оттого кажутся еще более иллюзорными, но страх касается ее запястий легким прикосновением, и она разжимает тиски. Он падает на колени, хватается за грудь, сквозь разорванную ткань мантии ловя капли крови, и она возвышается над ним, темная и сияющая одновременно. — Соперник и недруг, — с усмешкой напоминает она, приподнимая непозволительно молодое лицо за подбородок. Маг шипит и скалится. Тонкая ручка молодой магессы хватает его за длинные волосы, и родное лицо, почти стертое из чужой памяти, склоняется совсем близко, чтобы карим глазам однозначно был видел хищный оскал. Белые одеяния кажутся слишком забавными. — Сестра и невеста. Она с отвращением отбрасывает его от себя, и маг шипит тихо — боль и страх сплетаются воедино, и оглушительный поток струится по Бездне, наполняя ее. Насылать видения умопомрачительно приятно. Чужие глаза широко распахиваются, когда он видит собственную мать, окруженную темнотой, и голос ее, несомненно, трогает черствое сердце, якобы закованное годами презрения и отчуждения, а на деле — такое же живое, как и у всех людей. Сынок, мне так страшно здесь было одной. Маг забывает об осторожности — непозволительная роскошь в ее обители. Его мать отступает на шаг и, словно насмехаясь, шепчет голосом Темной Госпожи: — Смерть за левым плечом твоим. Оглянись! Что же ты медлишь? Она с великой радостью слышит его крик и почти что всхлип — зарвавшийся мальчишка, не могущественный и непобедимый маг, а просто юнец, забравшийся туда, куда его не звали. Ничтожество, лишь пешка в моих руках. Пламя и ее слуги с наслаждением истязают его, и она даже не оборачивается на чужие стоны боли. Ты прекрасно знаешь, от чего отказался, наглец. Когда голос настоящей жрицы разрезает темноту, словно нож — запечатанный конверт, ее довольная усмешка кажется слишком широкой. Тело мага в окружении темноты кажется изломанным. Лицо жрицы — неверящим. — Я с тобой, я здесь! — у жрицы отчаянный крик в голосе, и ей действительно немного жаль ее, ослепленную светлым, словно ее одежды, чувством к столь темной душе. — Дайлен? Она обходит ее по кругу, и жрица отводит взгляд, склоняясь над бездыханным телом. — Поздно, — с притворным сожалением говорит она. — Бедный мальчик уже не дышит. — Я не отдам его тебе, — от решительного тона жрицы ей становится почти что грустно, и она исчезает до того, как тонкие руки обвивают тело мага, а в воздухе звучит молитва. Она смеется: неужели девчонка настолько глупа, чтобы взывать к своему Богу здесь, в Бездне? Жрица предлагает себя — слишком откровенно, чтобы не воспользоваться. Ты жертвуешь собой ради него? Глупая, глупая девочка. Она знает, что сделает очнувшийся маг. — Мне жаль тебя, детка, — говорит она, когда жрица вскакивает, — но пламя всегда оставляет свой след, — одна вспышка, и все, веришь? — Глаза не солгут тебе боле, — ласково, почти как мать своему неразумному, слепому дитя, — когда их нет. Жрица кричит, но ее боль не способна пересилить веселье Бездны. Руки, держащие посох, отвергают ослепшую деву, и ее плач, без сомнения, радует черную душу мага — чернее цвета его мантии, чернее самой Бездны. Любовь, что открыла Врата Преисподней, не способна вынести простого испытания, ведь цена ей удивительно невысока. Чистую любовь наш мир не видел века. — За право быть Богом, — зло усмехается маг, сейчас так похожий на ее собственное отражение, — расплата любовью. Жрица стонет и тянет к нему дрожащие руки — она не видит, боль разъедает ее разум и плоть, но она тянется к нему, тянется за помощью, потому что слепа она была еще до того, как пришла в ее обитель. Любовь ослепила ее — и отнюдь не она, Темная Госпожа, тому причина. — Цена невысока, — эхом отзывается его голос в пустоте, и шорох мантии теперь не кажется ей приятным звуком. Ей отчего-то жалко девчонку — не девушку, не женщину, рыжеволосую девчонку, служившую Паладайну. Даже она не понимала, почему Лелиана — эта милая набожная девочка — пошла за чудовищем — и, верно, ей никогда не понять. Она ловит тонкие девичьи плечи в свои объятия, и она уверена, что девочке чудится на голой обгорелой коже чешуя дракона. — Ты наивное дитя на поводу у Зла, — шепчет она, закрывая веки на некогда очаровательном лице жрицы. — Ты орудие слепое его. Жрица плачет, и она отступает. Что-то внутри отзывается от тонкого воя молодого голоса, и изломанная поза жрицы, свернувшейся в комочек, кажется ей до боли печальной. Единственное, что тебе остается — свернуться калачом у края Бездны, сомкнуть глаза… Кому столкнуть — найдется. Она с горечью смотрит в лицо мага, когда тот, израненный, насмехается над ней своим псевдомогуществом. — Что ж, — ее голос эхом разносится по Бездне, и они обходят друг друга по кругу, не отводя глаз. — Взойди на престол, возьми, что осталось, — она с усмешкой разводит руками, и чужие глаза неожиданно потягиваются дымкой осознания. Она знает, что мальчишка видит: его родной мир — лишь пепел и пламя. — Вот все, что ты заслужил, — она впивается взглядом в лицо своего врага, и смех рвется из ее груди, — властвуй по праву! Мальчишка озирается. Он оправдывается, шепчет, сбиваясь, колдует что-то эфемерное, но попытки его так же тщетны, как и все его ненастоящие слова о любви и жалости. — Поздно считать ошибки, — злой ветер колышет ее светлые волосы. Никто не даст тебе новой попытки, маг. — Поздно молить о смерти. От ее усмешки он лишь отворачивается, тяжело опираясь на посох, и она смеется. Ты правда думал, мальчишка, что я оставлю то, что ты сделал, без внимания? Чужой крик ласкает ее слух. — Кричи не кричи — никто не ответит. Она пальцами касается спинки собственного трона, а затем смеется еще громче, когда сбрасывает его с постамента. Мальчишка, осевший на пол, смотрит на нее жуткими глазами. — Властелин Ничего, — зовет она насмешливо, и маг жмурит карие глаза, отворачиваясь. — Ты один в холодной и мертвой пустыне, — от ее голоса он еще больше съеживается, словно становясь меньше. И это великий маг, видящий смерть и старение, это Дайлен Амелл, это ее враг? Глупый самоуверенный мальчишка! Она склоняется над ним, едва касаясь губами холодной и мокрой от слез щеки. — Поздно, — шепчет она, и ветер, несущий в себе хлопанье крыльев дракона, касается его головы. Мэйварис исчезает в ту же неизвестность, из которой знаменитая Темная Госпожа появилась когда-то давным-давно. Чужой плач ее сейчас мало заботит.