Antivan Blues — Tevinter Blues

      В Тевинтере не принято разбрасываться словами, и, пожалуй, это знает каждый, кто родился тут — молчи, говори намеками, юли, коли угодно, если хочешь выжить. Простодушные цветы не приживаются в Тевинтере — слишком много лжи для них в этой Империи, затерявшейся между безграничной властью и безграничным разрушением. Цветы никогда не лгут — и лишь из-за этого Тевинтер отторгает их язык. Мэйварис находит первый букет у себя на столе как-то неожиданно: просто отрывает взгляд от книги, а хрупкая Дора уже уходит, поклонившись, лишь оставив на куче разбросанных по дереву бумаг перевязанный алой лентой ворох цветов. Она смотрит внимательно около минуты — ошибки быть не может, верно? В букете странное сочетание цветов, и она поджимает губы, вспоминая старую-старую книгу, которую читал ей отец. Два гладиолуса, веточка розовой камелии, два нарцисса. Кто-то слишком самонадеян, чтобы посылать ей нарциссы — или настолько угнетен, что посылает гладиолусы? В букете нет ни записки, ничего, что могло бы подсказать на его отправителя. Камелия пышет чем-то ярким, жарким, сильным, и она отворачивается, возвращаясь к книге. Следующий букет приходит через неделю. Еще один — через три дня. Еще — на следующий. Картина всегда одна: два гладиолуса, свежесрезанная веточка розовой камелии, два нарцисса. Ей становится не по себе. Архонт собирает их всех как-то совсем неожиданно — просто вызывает ее и еще несколько магистров из тех, кто уже сталкивался с венатори, и она забывает об очередном букете, как только склоняет голову, отвечая на чужие приветствия. К демонам тайных поклонников, если на небе зияет дыра в Завесе, а где-то в Ферелдене Корифей собирает фанатиков и направляет сюда, в их — в ее — страну. Платье давит на плечи и грудь, и становится почти нечем дышать, когда кто-то говорит о том, что генералов Корифея удалось взять живьем. Собрание на этом, в общем-то, и заканчивается: Радонис не имеет, по всей видимости, желания выслушивать чужие возмущения от поступков венатори и их предводительницы, и Мэйварис его прекрасно понимает — ничего дельного эти «столкнувшиеся со злом» уже явно не скажут. Она уже собирается покинуть мероприятие, оставив бокал с вином недопитым, но резкий оклик догоняет ее удаляющуюся спину. — Магистр Тилани! — она затылком чувствует холодный взгляд Радониса и разворачивается резко на каблуках. На балконе чуточку лучше, чем внутри, но наедине с Архонтом еще более неуютно — на укус этой змеи она не имеет права отвечать своим. Ей даже зубы показать нельзя: до сих пор неизвестно, насколько сильны пауки Радониса, насколько крепка их паутина шпионажа и лжи. До сих пор неизвестно, куда именно деваются неугодные. — Вы хотели о чем-то поговорить? Вид у Радониса растерянный — будто не он позвал ее, будто кто-то другой был. Взгляд глаза в глаза. Мэйварис ниже примерно на половину головы. Первая мысль: отравили. Она кидается к скорчившемуся Архонту, одновременно радуясь и сожалея, думая, что же такого смогла пропустить вечная охрана. Она ожидает увидеть кровь на ладони мужчины, когда тот отводит ее от лица. Вместо крови там маленький белый лепесток — лишь смешной по краям, похожий на бант. Радонис сплевывает несколько прямо ей под ноги. Она все еще сжимает его предплечья своими пальцами — впиваясь ногтями, резко и испуганно, будто что-то непоправимое происходит. — Да, хотел, — голос у Радониса хриплый и отчего-то очень противный, — вот об этом. Она уже хочет ответить, что она не целительница, да и странные болезни лечить не умеет, как Радонис хватает ее за запястья. Белый лепесток прижимается к ее тыльной стороне ладони. — Это проклятие, — шепчет Архонт исступленно, — этого не должно быть, но оно есть. Настолько редкое, что в Тевинтере о нем и не помнят. — Я не понимаю, — шипит она. — Я не понимаю, что вы хотите от меня. У Радониса глаза почему-то очень печальные. — От этого умирают, миледи. Белый лепесток, широкий, похожий на бант — первоцвет. Она отшатывается, без труда вырывая запястья из чужой ослабевшей хватки. Белый цвет не всегда означает чистоту и невинность. — Я не люблю нарциссы, Архонт, — она сводит брови к переносице, ощущая во рту горький привкус злости и готовых сорваться с губ мерзких слов. — Не люблю гладиолусы. И уж точно не люблю камелию. Она уходит с балкона, не оглядываясь. Вслед за ней в зал влетают лепестки белого первоцвета.       Кальпернию привозят в Тевинтер торжественно: будто бы Императрицу Селину, а не бывшую преступницу, фанатичку, ставленницу Корифея. И приговаривают так же торжественно — смерть. У нее на щеках веснушки и взгляд дерзкий, а плечи и спина прямые, и Мэйварис ощущает странное покалывание в сердце: не рабыня, а могущественный маг, всего лишь временно закованный в кандалы, она смотрит ей прямо в глаза, когда проходит мимо, и ореховая глубина заставляет ее сглотнуть слюну. Что-то будто бы застревает в горле, и дышать становится трудно. Мэйварис приходит к ней в камеру спустя неделю, ощущая что-то, разливающееся внутри, словно вино по белой скатерти — всепоглощающее, яркое. Кальперния сидит, скрестив ноги, и вид ее еще более величественен, чем тогда, по прибытии — несмотря на кандалы, несмотря на витающие в воздухе завитки блокаторов, несмотря на положение заключенной. Мэйварис смотрит ей в глаза сверху вниз и понимает, что сердце замирает, будто закованное в лед. — За тобой приходили несколько венатори, — улыбаясь, говорит Кальперния, и Мэйварис следит за движением ее губ завороженно. — Жаль, что ты оказалась умнее. У Кальпернии милая щелочка между зубами, и у Мэйварис бронхи сдавливает спазмом, когда пленница улыбается ей. — А может, и не жаль. Слабаки. Голос у нее чудесный — у Мэйварис на пальцах потрескивает маленькая молния, но она садится на колени, касаясь решетки легко. Кальперния без труда может убить ее, если захочет — и от этого по спине дрожь проходит резким потоком. — Что вам говорил Корифей? — спрашивает она, стараясь голос сохранить неизменным, ровным. — Почему вы шли за ним? Кальперния поджимает губы. Легкая улыбка идет ей больше, чем нахмуренные брови. Пальцы, скользящие по прутьям с другой стороны, изящные и с аккуратными ногтями — руки аристократки, не рабыни. Цепи на кандалах звенят. — А если я не хочу отвечать? — шепчет она, вытягивая змеиную «с». Мэйварис касается прутьев со своей стороны — почти что касание чужой руки, почти что нечто интимное. — Это твое право. Бронхи прорастают болью — резкой и приятной. Она уходит от Кальпернии, лишь махнув на прощание подолом, и спираль лестницы расплывается перед глазами, когда она царапает ногтями камни кладки. Лишь холод и сырость свидетели ее слабости. Изнутри будто бы вырывается что-то, обжигая легкие и горло, и она корчится, хватаясь за грудь — дышать нечем, будто глотаешь воду вместо воздуха, будто душит кто, сжимая шею. Первый лепесток похож на приговор. Черный тюльпан. Она стискивает его в кулаке и вытирает губы тыльной стороной ладони. Все еще нечем дышать.       Они встречаются теперь каждую неделю: в одно и то же время, Кальперния ждет терпеливо, если она опаздывает, и разговор может длиться часами, пока одной из них не потребуется уйти. Кальпернию никогда не уводят на допросы. Мэйварис не уверена, что она знает, почему. Но в один из ее визитов Кальперния улыбается надломанно: — Меня скоро казнят, ты ведь в курсе? Она кивает медленно. А потом неожиданно задыхается. До этого цветы получалось контролировать — но теперь Кальперния смотрит странно и понятливо, и почти касается ее руки, опирающейся о каменный пол, когда сквозь пальцы, зажимающие рот, падают черные лепестки. — Мэйварис? Она вздрагивает резко, отрезвленная. Кальперния впервые зовет ее по имени. — Черные тюльпаны — это… — Не спрашивай. Ореховая глубина поглощает ее, засасывает в себя, и пальцы, касающиеся ее ладони — лучшее, что может быть позволено. — Не буду.       Перед самой казнью она приходит… попрощаться? Неизвестно, как можно назвать то, зачем она пришла. Просто поговорить, посмотреть в последний раз — чтобы умереть позднее, возможно, на пару месяцев. Радонис держится куда дольше нее. Кальперния выглядит, как обычно: идеальна, прекрасна, великолепна, и Мэйварис впервые позволяет себе вслух сказать это — просто говорит, какая она красивая, насколько невероятна, и бывшая рабыня слушает молча, глядя ей прямо в глаза. А потом протягивает руку через решетку и касается ее волос. Они никогда там не делали — зачем? Все, что было у них — эти разговоры тихие, ни о чем почти, и никому не нужно было больше: ни ей, ни Кальпернии. Лишь лепестков после каждой встречи становилось все больше. Мэйварис замирает на мгновение, пока чужие пальцы — руки аристократки, не рабыни — гладят ее по щеке. Она закашливается на мгновение. Лепесток тюльпана повисает на губах, зажатый легко. У Кальпернии веснушки вблизи — россыпь маленьких огоньков, факела, очаги, а губ касаться страшно — пусть и не напрямую, пусть через прутья неудобные, пусть через лепесток: черный, гнусный, смерть предвещающий. — Я буду скучать. Она вскакивает резко, давясь лепестками — что-то внутри будто прорывает, и ей теперь даже не стыдно, когда ноги не держат, заставляя опираться на стену. — Мэй, — голос у Кальпернии чужой какой-то, нежный, — приходи попрощаться. Туда. Она оборачивается, стискивая зубы. На глаза наворачивается что-то жгучее — не то слезы, не то нектар цветочный. Она выбегает стремительно, каблуками стуча по ступеням каменным.       Кальпернию решают сжечь — и на ум напрашивается аналогия с пророчицей Андрасте. Кальперния такая же прекрасная, как Андрасте, лучше даже раз в сто, в тысячу, праведнее всех тех, кто вынес ей приговор смертный. Она смотрит из толпы на столб и высоко вздернутый подбородок бывшей рабыни — и впервые не ощущает жжения в легких. Последние лепестки остаются там, в подземельях, где держали ее богиню. Запах горящего дерева отвратительнее всего. Кальперния — амариллис прекрасный, амброзия непостижимая. Горящие цветы выглядят прекрасно. Только если не горят они в людях. Она жмурит веки и сжимает кулаки, ощущая бьющую по вискам Тень. Кальперния — пурпур необъятный, крик наслаждения красного цвета. Огонь отражается в чужих глазах — орех обращается в пепел. Красные маки прорастают у них в груди — один цветок на двоих. Тень дрожит тонко. Единственный крик раздается в благоговейной псевдотишине. __________ Букет: Алая лента. Красный (в негативном значении) — цвет греха, предупреждающий сигнал опасности и чего-то запретного. Гладиолус — просьба дать шанс. Розовая камелия — страстное желание. Нарцисс — требование ответных чувств. Пять цветков в букете — признание в любви. Белый первоцвет: Белый — смерть, страдания. Первоцвет — невозможность жить без человека. Черный тюльпан — желание умереть вместе с человеком. Амариллис — гордость, амброзия — взаимная любовь. Пурпурный — высшая красота, духовное величие, красный (в положительном значении) — сила, энергия. Красные маки — утрата человека.