* * *
Жарко, слишком жарко… Буквально нечем дышать, а ещё нужно следить за тем, чтобы не издать ни звука… Эрик крепко прижимал своего юного хозяина к себе, не давая ему ускоряться, потому что боялся не сдержаться в противном случае. Под одеялом темно. И да, чертовски жарко, Леншерр не видел ничего, он только покрывал поцелуями острое плечо, зная, что там есть веснушки, которые сводят его с ума. Чарльз постанывал сладко и глухо, едва слышно из-за закушенной губы. Он упирался обеими руками в подушку, по сторонам от головы своего дворецкого, и изнывал от невозможности начать двигаться быстрее, потому что хотелось, безумно хотелось, он горел весь и терял голову от того, как глубоко Эрик был в нём…. И Леншерр тоже был в паре минут от сумасшествия от тесноты и близости разгорячённого тела. Они редко позволяли себе так рисковать. Родители дома, любой из них может посреди ночи заглянуть в комнату к сыну и не обнаружить его там, поэтому нужно было спешить. Нужно было вообще отказаться от подобного, но… Но когда на пороге комнаты появлялся Чарльз, слишком красивый днём — и ещё красивее ночью, когда он подходил к кровати дворецкого медленно, по-кошачьи плавно, когда садился на Эрика прямо поверх одеяла, наклоняясь и щекоча дыханием, улыбаясь мягко и соблазняюще, прежде чем поцеловать… И его рубашка, сползающая с плеча предательски... Леншерр пытался сказать «нет» — себе и ему, но каждый раз поднимал белый флаг, затаскивая юношу под одеяло и целуя его, целуя до нехватки кислорода, судорожно стягивая с него пижамные штаны и сминая пальцами нежную кожу. Ксавье ахал едва слышно, и жар от его лица нельзя было не почувствовать — он всё равно каждый раз краснел до корней волос, и от всего этого вместе у Эрика внизу живота всё сводило мгновенно. Они делали всё под одеялом, как будто оно могло спасти в случае чего… Сейчас Чарльз был сверху, он практически лежал на мужчине, двигаясь плавно, скользя по всей длине и тихо-тихо выдыхая «а-а-ах» где-то над ухом Леншерра, Эрик же понимал, что он на грани потери рассудка, потому что это было слишком хорошо, слишком близко, слишком тесно, слишком важно… Россыпь едва ощутимых прикосновений губ по шее, Леншерр запустил пальцы в мягкие волосы, заставляя юношу наклониться к себе, чтобы поцеловать его долго-долго и нежно-нежно, второй рукой сжимая ягодицу, кажется, до синяков, и от этого контраста ласки и грубости, податливости и властности Ксавье едва слышно застонал в поцелуй, насаживаясь глубже и замирая, подрагивая в сильных руках своего дворецкого. Эрик почувствовал головокружение от выплеснувшейся тёплой вязкой жидкости, мгновенно размазывающейся между телами, и тут же догнал, тесно-тесно прижимая Чарльза к себе, не давая ему пошевелиться и продолжая его целовать. Пара вдохов, пара выдохов после поцелуя — и Ксавье соскользнул, укладываясь рядом, точнее, едва ли не на мужчину снова, прильнув к нему всем телом. Эрик крепко обнял его за плечи одной рукой, целуя куда-то в висок. — Мы рискуем… — он выдохнул едва слышно, тут же услышав сонное «угу» в ответ. Дворецкий улыбнулся. Его юный хозяин был всё-таки слишком чувствителен — и засыпал практически мгновенно, особенно после занятий любовью… Леншерр повернулся набок, обхватывая Чарльза обеими руками и привлекая ещё ближе к себе. Ксавье завозился, устраиваясь удобнее, он уже почти спал, чувствуя себя в полной безопасности рядом с Эриком. Мужчина осторожно поглаживал его по волосам, вглядываясь привыкшими к темноте глазами в такие родные и милые его сердцу черты. Да, Чарльз был так юн и так прекрасен… Что Леншерр холодел внутри, представляя, что однажды ему придётся расстаться с ним. Мысль о том, что Ксавье найдёт себе пару получше, девушку, например, стоит ему немного повзрослеть, всё чаще посещала Эрика. Пару раз он просыпался от кошмаров подобного рода, дворецкому снилось, что он всё так же работает в этом доме, только вот Чарльз женат, а между ними всё кончено. Леншерр знал, что никогда и никуда не уйдёт, что бы ни случилось, он всё это знал… Понимал, что полюбил первый раз в жизни — и так сильно, что это чувство в нём никогда не угаснет, даже если Ксавье сам выгонит его из дома, даже если в один из дней скажет: «Прости, это всё было увлечением, а теперь у меня серьёзные отношения». Эрик примет любое его решение и попросит только об одном — о возможности быть рядом. Он осторожно и несмело поцеловал приоткрытые во сне губы, тут же сжимая мальчика в объятиях так сильно, что сам испугался, что разбудит. Но Чарльз только шумно выдохнул и прижался, кажется, ему и правда было хорошо со своим дворецким — иначе зачем бы приходил?.. Леншерр прикрыл глаза. Он знал, что через час-два нужно будет будить Чарльза, чтобы тот пошёл к себе, иначе их могут увидеть вместе, а последствия подобного развития событий и представить страшно… Но пока у него есть это время, чтобы согреться теплом своего молодого хозяина. Кажется, Ксавье и правда был единственным источником света для Эрика, раньше он как будто блуждал во тьме, а теперь... А теперь ему и ночью не нужно было света, если рядом был всего один юноша с голубыми глазами и робкой улыбкой.* * *
— Ещё раз, сэр, вы должны произносить этот звук жёстче. Немецкий давался Чарльзу непросто, точнее, как язык он был понятен, но тонкости произношения… Что-то было в нём такого, что мешало Ксавье полюбить его целиком и полностью, как он в своё время полюбил французский. Вот уж точно целиком и полностью стезя юного аристократа — на этом весело чирикающем наречии он мог болтать без умолку, читать, учить стихи, даже петь песни, при этом наслаждаясь звучанием, хотя собственный голос Чарльз не любил. Клаус же требовал от него каких-то языковых подвигов, они уже полчаса пытались прочитать один несчастный текст, но каждый раз гувернёру что-то не нравилось. Вот и сейчас, стоило Ксавье начать читать, как мужчина вскинул руку, прерывая его и заставляя недовольно сдвинуть брови. Ну что не так на этот раз? — Не нужно делать злой голос, сэр, — Шмидт улыбнулся, откладывая в сторону свой экземпляр учебника и заходя за спину юноши. — Немецкий — язык строгий, но не злой. Нужно расслабить горло, чтобы понять это… Он положил одну руку на плечо Чарльза, второй обхватил его шею, чуть сжимая пальцами и как будто массируя. Ксавье даже задержал дыхание, не совсем понимая, что происходит. — Вот тут должно быть всё мягко… — мужчина прижался к спине своего подопечного, заставляя задрать голову одним движением руки. — Немецкий — это язык чистой страсти, сэр, его надо чувствовать… Шмидт продолжал чуть массировать шею Чарльза кончиками пальцев, скользя ими от подбородка до самых ключиц и наслаждаясь тем, как близко к нему юноша. На долю секунды гувернёр скользнул почти за ворот рубашки — и тут же вздрогнул от хлопнувшей двери, обернувшись. Снова этот… Клаус поджал губы, но от мальчика не отошёл. Эрику потребовалась вся его выдержка, чтобы ничем себя не выдать. Он не знал, как реагировать, но едва не швырнул в Шмидта поднос вместе с чаем, который принёс по просьбе Чарльза. Дворецкий сильнее сжал зубы, кажется, до боли в челюсти, и молча прошёл мимо, сразу к столу, осторожно ставя на него чашки и чайник, разумеется, на специальные подставки, чтобы не повредить поверхность. Эрик делал всё нарочито неспешно, надеясь, что чёртов немец отцепится от его любимого хозяина, но присутствие дворецкого ничуть не смущало Шмидта, он продолжал скользить пальцами по шее Чарльза, и Леншерру так хотелось посмотреть на него, спросить, что происходит… Нет, не так. Ему хотелось схватить гувернёра за руки и переломать ему все пальцы, по одному, выдёргивая из суставов, выворачивая так, чтобы ничего и никогда не срослось, чтобы он кричал от боли до срыва голоса, чтобы умолял прекратить… Дворецкий осторожно переставлял фарфор и мысленно превращал Шмидта в мечту таксидермиста, потому что с каждой секундой, которую тот проводит в непосредственной близости от Чарльза, Эрик всё больше терял надежду на то, что сможет убедить себя в невинности намерений гостя их дома. А то, что Клаус был именно гостем, Леншерр только что решил окончательно и бесповоротно — этому человеку не место под крышей особняка Ксавье, никогда ещё Эрик не чувствовал себя таким… стражем. Что-то тёмное, очень тёмное поднималось из глубины его души. Что бы ни думал о себе Шмидт, но он влез на чужую территорию, где ему не рады, и при этом ведёт себя так, как будто это его дом. Конечно, Эрик не мог сказать ему не распускать руки, не мог даже заявить, что Чарльз занят, он мог только расставлять предметы сервиза и щипцами аккуратно добавлять по кубику сахара в каждую из чашек, представляя, как ими же, раскалёнными, вытягивает язык гувернёра Ксавье, чтобы тот не смел произносить ни имя юноши, ни это сладко-приторное «сэ-э-эр». — Я думаю, я понял, в каком состоянии должны быть мышцы, — Ксавье высвободился, улыбаясь и беря учебник. — Спасибо, Клаус. Попробуем ещё раз? Эрик был идеально спокоен, но этим спокойствием не мог обмануть того, для кого был безумно близок и дорог. Чарльз ещё с хлопка двери понял, что что-то не так, и, хоть его учитель просто показывал упражнение, то, насколько это не нравится дворецкому, чувствовалось сразу. Ксавье сколь угодно мог думать, что в подобных действиях нет ничего плохого, но нервы Эрика были ему дороже. — Вас не смущает читать при посторонних? — Клаус занял своё место и тоже взял учебник. Он сказал это без какого-либо ехидства, совершенно спокойно, мягко и даже как-то безмятежно, но Эрика как будто ударило током. Дворецкий чуть-чуть не вздрогнул, его спасло только бесконечное самообладание, воспитанное годами обучения и потом — работы. Леншерр сглотнул максимально незаметно, ставя на очередную подставку вазочку с конфетами и выпрямляясь. Сердцебиение участилось до того, что в ушах шумело, кажется, ему могло бы стать сейчас плохо прямо здесь, посреди комнаты, и объяснить это Эрик никак не мог, но… — Эрик не посторонний, — не менее спокойно и ничем себя не выдавая отозвался Чарльз, пробежав глазами текст ещё раз. — Я при нём могу делать что угодно, он же член семьи. На это Шмидт ничего не ответил, и юноша начал читать — вслух, кинув короткий, буквально секундный взгляд на Эрика. Тот подхватил поднос и, чуть кивнув, вышел, не подавая голоса, чтобы не помешать чтению. Леншерр вышел за дверь, осторожно прикрыв её за собой, и тут же прислонился спиной к деревянной поверхности. Дворецкий даже чуть-чуть съехал ниже, потому что колени слегка подгибались. Эрик поднял руку и дрожащими пальцами провёл по своим волосам, смотря куда-то прямо перед собой, не понимая, что с ним такое творится. Простая фраза, сказанная самым обыденным тоном, вызвала самую настоящую паническую атаку, как будто брошенное Шмидтом «посторонний» могло тут же воплотиться в жизнь. Эрик словно видел, как его вещи выставляют за порог, причём делает это гувернёр Чарльза, а сам он швыряет своему дворецкому в лицо его белые перчатки, говоря: «Убирайся». Конечно, Чарльз это почувствовал. Теперь он всегда всё чувствовал, улавливал настроения своего дворецкого по каким-то микродвижениям, не заметным чужому глазу. И сказал именно то, что было необходимо в тот момент услышать Эрику. Леншерр чуть улыбнулся. Его Чарльз… Такой невнимательный и рассеянный на первый взгляд — и такой сильный и умный. И понимающий. Эрик не был уверен, что верит в какие-то высшие силы, а в Чарльза – верил. Безоговорочно. Кажется, он только что спас своего дворецкого от чего-то страшного и почти что непоправимого, а Шмидт… Эрик выпрямился, отрываясь от двери и сжимая пальцы на краях подноса. У этого человека злое сердце и чёрная душа, Леншерр это чувствовал, хоть и не мог объяснить. И мысли у него наверняка тоже — чёрные. И сегодня Шмидт подписал себе приговор. Его в этом доме не будет.