История Одного Лета

      1.       Весь этот кошмар для Скотта МакКолла начался незадолго до новолуния, и дошел до размаха катастрофы, когда исправлять что-либо становится поздно. Это завязалось в июне и, казалось, что кончаться не собирается.       Первые дни лета, когда жара еще терпима, а редкие дожди дают дышать спокойно, кажутся освобождением, не столько от школы, сколько от всего навалившегося за её пределами. Они дают отдохнуть и перевести дух, подобно коротким перерывам между раундами на боксерском ринге, где ты чувствуешь, что противник сильнее, но все равно не сдаешься. Скотт чувствует, будто он сейчас на этом самом ринге; он ощущает себя побитым. Побитым, но пока не сломленным.       В эти первые дни лета, когда все строят планы на отдых, Скотт полностью занят тем, что собирает себя по кусочкам, и заколачивает ту дыру внутри него, из которой просачивается тьма, сковывающая грудь, мешающая дышать по ночам. Он зарывается в книгах, в надежде избавиться от мыслей и картин, которые не хочет видеть в своей голове, от видения темноволосой Арджент за закрытыми веками. Он настолько занят отвлечением своего сознания от мрачных мыслей, что не сразу замечает, как заканчивает свои дни в комнате Стайлза с пачкой чипсов под мышкой и пультом от DVD на коленях. В комнате лучшего друга, который не задает вопросов, а просто предлагает газировки и фильмы на выбор, ведь Стайлзу тоже нужно заполнить, закрыть хотя бы ненадолго свою дыру в сердце, откуда рвется на волю ужасающая тьма.       Небольшая комната на втором этаже дома Стилински становится для Скотта почти родной, и с каждым июньским днем воспоминания об импровизированной библиотеке на столе в его собственной комнате стираются из памяти МакКолла. Вся та стопка книг, которая помогала забыться с самого начала, становится все туманнее в его мыслях. Он уже не помнит того, о чем говорилось в тех книгах, которые он прочел первыми; он путает слова в предложениях, которые, как казалась ему, он запомнил хорошо.       И только ночами, когда он, повернувшись на бок в своей кровати, смотрит на эти неровные стопки в темноте, он пытается вспомнить все, что когда-то прочитал в них. Он, беззвучно шевеля губами, штудирует запомнившуюся главу из Истории Рима, и, облизывая губы, разбирает строение скелета человека, считая раз за разом каждую кость в своем теле.       Это помогает: дрожь в руках отступает, как и ком подкатывающий к горлу, но Скотт все равно продолжает чувствовать эту всепоглощающую пустоту в груди, виной которой стала тьма, пущенная в сердце.       Проходят дни, и Скотт забывает Эллисон настолько, что может смотреть ей прямо в глаза, встречаясь невзначай на улице, и не думать о том, какое нижнее белье на ней сегодня. Проходят дни, и Скотт, заперевшись вместе со Стайлзом в его комнате, теряет нить происходящего и будто проваливается в теплое марево света и духоты — последствие жары и яростного в это лето солнца. Жестокая его игра с рассудком человека.       Скотту жарко и тяжело держать глаза открытыми, тяжело дышать душным воздухом. В какой-то момент он даже поднимается с кровати, где сидел и слушал диалоги из кинофильма Тарантино, и тянется к окну, желая распахнуть его, но замирает, видя, что оно уже открыто.       Скотт опускается обратно на постель несколько сконфуженно и ловит вопросительный взгляд Стайлза, раскинувшегося на полу комнаты.       Чувство ожидания преследует МакКолла с самого утра, наступая на пятки, дыша в затылок, и юноша не понимает его до того момента, пока он не ловит взгляд друга на себе. Именно тогда что-то щелкает в его голове, будто ломаясь под напором духоты и жара. Он тянет Стайлза на себя, сжимая пальцами тонкую ткань его футболки. Ему кажется это чем-то новым и классным, как маленькие огненные взрывы, бухающие в голове с прикосновением сухих потрескавшихся губ. Ему кажется, что он больше не знает, кто такая Эллисон.       Он прижимается плотнее, не думая о том, что так еще жарче, и совсем не вникает в то, что Стайлз не сопротивляется. Стилински держит себя так, будто ожидал подобного, будто он знал об этом раньше самого Скотта. Впрочем, лично Скотта это не особо волнует, — в его голове нет почти ничего кроме огненных взрывов и единственной мысли, — что губы у Стайлза могли бы быть и мягче. Совсем чуть-чуть, но все же мягче.       Они не говорят о произошедшем, потому что говорить толком не о чем; обоих все устраивает настолько, что вопросов не остается.       Они делят поцелуй и это странно, но они соглашаются жить с этим. Они приходят к выводу, что это никому не мешает.       Они делят на двоих спальни, ночи и кровати — и это тоже нормально. Засыпать, когда рядом есть кто-то, становится проще; они узнали это почти сразу, стоило им задремать рядом и проспать без кошмарных сновидений. Они сворачиваются друг рядом с другом, но всегда просыпаются на разных краях кровати, будто тьма разводит их, пока они наименее бдительны.       Июнь проходит слишком быстро, и в их отношениях ничего почти не меняется. Они проводят дни друг с другом, расставаясь лишь тогда, когда солнце высоко в зените, когда бояться чего-либо просто нет смысла, когда тьма не показывается наружу. В их жизни почти все по-прежнему.