История Одного Лета

      4.       Они едут по шоссе, и оно раскалено настолько, что запах резины от шин заполняет салон джипа. Дорога перед ними пуста и они ощущают свободу, и на какое-то мгновение желание возвращаться обратно в недавно покинутый город, перекрывает жажда просто ехать вот так по пустой дороге, пока не закончится бензин, пока свободы в крови не будет достаточно.       Машина, сопровождаемая мерным рокотом мотора, катит через поля и лесные островки, и солнце, горящее высоко в зените, сопровождает парней своими лучами и жаром. Музыка рвется из магнитолы и друзья подпевают, все чаще припадая к бутылкам с водой, чтобы освежить быстро иссыхающее от пекла и пения горло.       Они останавливаются в первом городе, встречающимся им на пути, и Скотт может поспорить на что угодно, что здесь солнце не печет так нещадно, не испепеляет своими лучами все живое, а просто греет. Стайлз, кажется, тоже это замечает и несколько раз говорит о прекрасной погоде, бродя среди рядов магазинчика на заправке.       Они не задерживаются в городе надолго, и, перед тем, как отъехать, пьют много воды и наполняют карманы шорт шоколадными батончиками. Они, наконец, позволяют себе передохнуть по настоящему, без мыслей о смертях вокруг и мраке в себе.       В городке на побережье, третьем городе, который они посещают, они задерживаются на пару дней, снимают номер в дешевом отеле и сдвигают две кровати в одну. Они смотрят на телефоне Стайлза последний выпуск стэнд-ап шоу, соприкасаются плечами и смеются так, как только они могут — почти синхронно и до слез.       Они питаются в Бургер Кинге на берегу моря, и Скотт, сидя за столиком и отправляя в рот чуть подстывшую картошку, смотрит на Стайлза, зарывшегося в телефон, и улыбается уголками губ. Здесь, со Стайлзом, настолько хорошо, что мысль о том, чтобы вовсе не возвращаться в Бикон-Хиллс внезапно совсем не смущает, а, напротив, отзывается внутри согласным воем волка. Хочется остаться.       Днем они без причин бродят по улицам, делают фото на телефоны и даже заходят в пару магазинов, не на что особо не тратясь, а ночью вбегают в море и дурачатся в воде. Они, смеясь, тревожат море и обстреливают друг друга водой, поднимают такие брызги, что немногие, кто так же решил провести поздний вечер на берегу, улыбаясь, отворачиваются, а то и вовсе отходят на безопасное расстояние. Они веселятся так, как можно веселиться только на отдыхе; шутят, хватают под водой за ноги и просто плавают наперегонки, и, заплыв на достаточную глубину, Стайлз даже успевает попросить Скотта бросить его с плеч, и МакКолл не отказывает — дыхание он задерживать умеет, а тяжелым Стайлз никогда не был.       Вода теплая, нагретая палящим солнцем, а ночь ясная, с тысячью звезд на небосводе, и Скотту кажется, что они проводят в воде около двух часов, прежде чем все же решают отправиться на другие приключения.       В баре неподалеку от их отеля поют в живую, и исполнительница, девушка с копной светлых волос и пышной юбкой, бьет в небольшой бубен и заставляет толпу подпевать. Она, как один из тех драгоценных камней, украшающих неприметный предмет работы ювелира, и Скотт уверен, что все те, кто приходят сюда, в основном здесь только оттого, что здесь она, со своим скрипучим голосом и пышной юбкой.       Они остаются в баре и слушают девушку, которая успевает их приметить и бросить в их сторону несколько задорных взглядов, будто зазывая присоединиться к ней и спеть несколько баллад о любви. Они пусть и притоптывают в такт музыки, но говорят о чем-то своем, опустошая при этом около двух рюмок с текилой и по одной порции виски. Скотт не уверен, как Стайлз заполучил выпивку, но он вполне доволен результатом. Стилински мешает алкоголь в стакане Скотта с щепоткой аконита, энергично взбалтывает соломинкой и двигает в сторону друга. Стайлз уверен в своих действиях на почти девяносто процентов, Скотт же уверен в Стилински на все сто, потому осушает стакан послушно, без вопросов.       Возвращаются они в отель почти бесшумно, но около двух часов ночи, и музыка прибрежных дискотек заставляет стекла окон их номера дрожать, а их самих беззвучно подпевать песням, которые оказываются им знакомы. Они подхватывают знаменитую Get Lucky и, вваливаясь в номер и спотыкаясь в самых дверях, растягиваются на линолеуме и задыхаются от смеха. Они подпевают, шепчут путаные слова в губы друг друга и беззвучно соглашаются никуда больше не идти.       Пока Скотт, сидя на полу у входной двери, смотрит на свои шнурки, стараясь скорее понять для чего они, чем сфокусировать на них взгляд, Стайлз откидывается на их сдвинутые вместе кровати и жалуется на легкое головокружение. Он прикрывает глаза и беззвучно, одними губами подпевает песне звучащей за пределами отеля, и Скотт ловит каждое его движение, сидя на полу около входной двери. Он, кажется, уже и не пьян вовсе, но непреодолимое желание быть к Стайлзу ближе и касаться его кожи, говорит об обратном.       Алкоголь вперемешку с доброй долей аконитового порошка в крови толкают его на ноги, к кровати, где Стайлз, потягиваясь, уже говорит, что не против побродить по ночному городку, попасть в какие-нибудь неприятности, может даже уснуть лицом в песке на побережье. Скотт слушает его вполуха, устраиваясь на своей половине кровати и глубоко вздыхая — ему кажется, что он тоже всего этого хочет, вот только при мысли о том, что ради всего этого придется встать с мягкой кровати, внутри все скручивается в жгут и мысли о прогулках испаряются.       Стайлз же перескакивает на другую тему так гладко, что МакКолл едва ли успевает уловить, как монолог о прогулках по холодному песку перешел на него самого. Стайлз говорит какие-то глупости о том, каким хорошим альфой будет Скотт, о том какой милый он сейчас, и МакКолл кивает, улыбается его пьяным словам, — улыбается ему, — и вместо ответа тянется вперед и целует, чувствуя вкус алкоголя и малины на губах и языке Стайлза.       Стилински не сразу понимает, что происходит, отчего и остановить поток слов не успевает, и Скотт так сейчас благодарен за эту болтливость друга, углубляя поцелуй без какого либо сопротивления.       Он нависает над Стайлзом, вжимается всем телом в него, чувствует горячее дыхание на своем подбородке и касается лица Стилински.       Когда песня у прибрежного клуба сменяется на другую, столь же подвижную и летнюю, Стайлз и Скотт прерывают поцелуи и избавляются от футболок. В номере душно, и МакКоллу кажется, что вся его кожа горит, что стянуть с себя майку недостаточно, и что вечно холодные руки Стайлза на его боках, его пальцы, пересчитывающие выступы ребер, внезапно слишком теплые, почти раскаленные. От его прикосновений, настойчивых и сильных, еще жарче, а от сухих искусанных губ, и взгляда на то, как он проводит языком по ним, смачивая слюной, внизу живота тянет приятной волной.       Стайлз опьяняет своей доступностью. Стайлз опьяняет в принципе, и Скотт едва ли удерживает себя под контролем. Он вжимается в лучшего друга бедрами, гладит пальцами по его скулам и проводит языком по его губам вверх к кончику носа. От Стайлза пахнет медом и терпким ароматом моря, и этот запах сводит оборотня с ума, заставляет внутреннего волка выть от желания. Скотт сам едва ли не рычит, вжимаясь в Стилински так, что того бьет мелкой дрожью от возбуждения.       Музыка за пределами номера сменяется на очередную знаменитую композицию, но МакКолл не слышит ни единого слова песни; единственное, что доносится до его слуха отчетливо и ярко — громкое и сбивчивое дыхание Стайлза. Скотт наслаждается его вздохами, неровными и полузадушенными, как и наслаждается прикосновениям его потных ладоней к своей спине.       Этой ночью, как и в одну единственную перед ней, они не заходят дальше прикосновений, и обоих это устраивает настолько, что после того, как истома от оргазма покидает тело, они продолжают прерванный разговор о прогулках по ночному побережью и темным улицам.       Они в эту ночь все же никуда не выходят и засыпают не на берегу моря, а в своих кроватях, запутавшись в простынях и прячась от солнечных лучей.