История Одного Лета

      7.       Возвращаются они домой по другому пути, через другие города и с новыми впечатлениями.       Они все больше времени проводят за рулем и меньше в мотелях, едят в забегаловках сытные бургеры с цыпленком и пьют колу из жестяных банок, купленную в мелких магазинчиках меньше чем за доллар.       Мимо проносятся поля и степи, мелкие подобия Большого Каньона, рябящие ярким рыжим, и реже появляются островки из лесов, сочных и зеленых, дышащих свежестью. Когда они въезжают в один из таких лесных туннелей, обхватывающих дорогу с обеих сторон, Стайлз сбавляет ход джипа, вдыхает сладость листьев и его ненадолго отпускает любое беспокойство. На дороге из полей и степей он чувствует себя открытым, словно грудную клетку вспороли и раздвинули рёбра. На дороге, проходящей сквозь лесной массив, чувствуется закрытость, мнимое чувство безопасности, здесь же некуда съезжать с дороги, здесь пути лишь два. Либо вперед, либо назад.       Стилински вытряхивает себя из этих мыслей, делает чуть тише звук магнитолы и говорит Скотту, что они притормозят на ближайшей заправке — дадут передохнуть машине и закупятся шоколадными батончиками и напитками. Они едут до самой ночи; сумерки сгущаются, затягивают все небо темным полотном с вкраплениями ярко-бордовых мазков, — последних отсветов солнца, — и сворачивают, наконец, на заправку, единственную на несколько десятков миль в округе.       Стайлз остается за рулем до тех самых пор, пока джип не глохнет посреди дороги. Для Стилински это внезапно; он не предвидел и не попытался что-либо с этим сделать, а еще он устал, почти засыпает и безмерно благодарен Скотту, когда тот отправляет его спать на задние сидения, пока сам остается сторожить автомобиль и их самих.       Когда Стайлз просыпается в очередной раз на жестком сидении джипа, он всерьез задумывается о том, что следовало взять старенький подержанный Ван, в кузове которого можно было бы обустроить удобное ложе из надувных матрасов и кучи одеял. Мысль минутная, скорее вызванная досадой и острой болью в шее и спине, совсем абсурдная — менять свой джип Стайлз ни на что не будет. Стилински оглядывается, отмечает, что теперь они едут, а не стоят посреди дороги со столбом дыма из-под капота, и он смотрит на Скотта, сонного, взъерошенного и спокойного. Он сидит в кресле расслабленно, положив локоть на опущенное стекло дверцы автомобиля и отправляя в рот по паре чипсов, упаковка которых зажата между водительским и пассажирским сидением.       Стайлз не думает показывать, что проснулся — МакКолл и так уже знает. Стилински вертится на задних сидениях, пытается найти удобное положение, но места катастрофически мало; ноги упираются в стену салона, рука сползает с края сиденья, касается пола, и Стайлз досадливо мычит.       — Что-то случилось? — Скотт ловит его взглядом в зеркале заднего вида, смотрит озадаченно. — Мне остановиться?       Он предлагает размяться, и Стайлз поддерживает идею охотно, чуть ли не открывает дверь на ходу и вываливается из машины на обочину с шумом и хрустом всех костей, отдающимся в голове.       Скотт выходит следом с бутылкой воды в руках и булкой с вишневым джемом, передаёт все это довольному Стайлзу и потягивается — он за рулем уже почти пятый час и тело болит нещадно.       — Не хочу возвращаться, — жуя булку, произносит Стилински, и Скотт разделяет его мнение, молча кивает, но прекрасно понимает что иного им не дано.       Когда они въезжают в город, на Стайлза вновь накатывает чувство жары, непроходимой, удушающей и густой. Он вновь с трудом делает вдохи, привыкает к этому спертому воздуху и чувствует в полной мере то, что вернулся домой.       Они катят по главной трассе города через поля и мелкие лесные массивы. Солнце ещё не в зените, оно путается лучами в ветвях деревьев, пока ещё не палит так сильно как привыкло за это лето в Бикон Хиллс, и Стайлз искренне рад этому. Ему и так жарко с открытыми в джипе окнами, с футболкой задранной и оголяющей полоску кожи, успевшую прихватить легкий загар.       Стилински оглядывается по сторонам, ловит взглядом знакомую местность, вспоминает и узнает. За время их отсутствия Стайлз едва ли находит изменения; все как прежде, за исключением, возможно, рекламного щита с темным, мрачным плакатом. На нем изображено фото молодой девушки, еще подростка, напечатаны её имя и возраст и слова, заставляющие стаи мурашек пробежать по коже:       “Вы не знаете, кто убил меня?”       Стайлз смотрит на плакат внимательно, сверлит его взглядом, рассматривает кудрявую девочку и не знает, что чувствует. Ему, несомненно, жаль, — она еще совсем молода, — но это едва ли то самое чувство, которое заставляет Стилински сглотнуть комок. Он думает о делах пропавших подростков лежащих на столе отца и понимает, что не хочет связывать их, но получается само собой, имя девочки само всплывает в памяти на одной из этих папок.       Стайлз смотрит на Скотта, не уверенный, что тот обратил внимание на плакат, и он сомневается, что ему вообще стоит говорить об этом. Когда они подъезжают к дому Стайлза и на пороге их ждет Джон, настроение уже хуже, чем может быть.       Стилински старший встречает их тепло, с улыбкой на губах и крепкими объятиями, в которых Стайлз тут же забывает свое скверное настроение и вновь чувствует воодушевление от поездки. Мужчина неловко шутит о девушках, помогает парням выгрузить из машины вещи и смотрит радостно, но встревоженно. Стайлз предпочитает это игнорировать, списать все на работу шерифа и потому едва ли слышит, отправляясь на кухню за стаканом холодного чая, как Джон говорит, что их всех ждет серьезный разговор.       Когда Стайлз возвращается с кухни, то обнаруживает Скотта сидящим на диване в гостиной, а отца рядом, со сложенными на груди руками и суровым взглядом. Шериф Стилински выглядит серьезным, даже немного встревоженным, когда кивает сыну на место рядом со Скоттом. Стайлз в непонимании сверлит отца взглядом, присаживается, растягиваясь на диване в привычной для него позе, и ждет.       — Что-то случилось? — тишину, тяжелую и мрачную, нарушает МакКолл. Он хмур и обеспокоен, корпусом подается вперед, готовый выслушать, помочь, если сможет.       Стайлз почти закатывает на это глаза, привыкший к альтруистичности друга, но до сих пор с ней не смирившись. Он переводит вопросительный взгляд на отца и слышит ответ, доносящийся будто издалека:       — С недавних пор в городе комендантский час, ребята, и я хочу, чтобы вы его не нарушали, — мужчина пристально смотрит на Стайлза, почти гипнотизирует взглядом, и продолжает таким же серьезным тоном. — За последние месяцы пропали без вести четырнадцать человек, и недавно одну из пропавших девочек нашли мертвой. Настоятельно рекомендую на ночь закрывать окна.       Стайлзу до безумия жарко, настолько, что сними он с себя кожу — этого будет недостаточно, и чай с подтаявшим льдом помогает едва ли. После слов отца юноша хмурится, облизывает влажные от напитка губы и отрицательно качает головой. Ну уж нет.       — Что-то случилось? — зачем-то повторяет Скотт, и у Стилински мурашки бегут по спине. Он оборачивается на друга; наблюдает, как тот хмурится, обеспокоенно смотрит на Джона и подается вперед, тем самым показывая, что готов помочь. Стилински младший сглатывает комок, отворачивается и чувствует, что это оно — дежавю.       — С недавних пор в городе комендантский час, ребята, и я хочу, чтобы вы его не нарушали, — серьезный тон отца, вновь глядящего на него, Стайлза, пробирает до костей и парень не хочет слушать это вновь. — За последние месяцы пропали без вести четырнадцать человек, и недавно одну из пропавших девочек нашли мертвой. Настоятельно рекомендую на ночь закрывать окна.       Стайлз прикрывает глаза, вновь облизывает губы и хочет, до одури хочет, сжать виски так сильно, чтобы в глазах побелело — голова болит ужасно. На последнее предложение отца он отрицательно качает головой, резко и окончательно. Сколько бы это не повторялось, он будет против закрытых окон все равно.       Джон с сыном не спорит, лишь смотрит с надеждой на Скотта, уверенный, что тот уговорит Стайлза, образумит. И именно это и происходит, когда шериф покидает гостиную, оставляя парней наедине. Стайлз наблюдает за тем, как Скотт приседает перед ним на корточки, кладет руку на колено и просит о невозможном — о закрытом окне спальни.       Стилински отшучивается, обращает внимание только на лед в своем стакане и никак не на Скотта, а тот все настаивает, сжимает пальцами колено и вспоминает слова Джона. Говорит, что не хочет потерять.       Стайлз смотрит на него устало, с обидой, и произносит с нажимом, что окно всегда открыто.       — Пожалуйста, просто сделай это.       Скотт, поднявшийся уже с пола, склоняется к Стайлзу ближе и почти приказывает, почти умоляет. Стилински знает, что согласится, знает, что сейчас увидит всполохи алого в глазах друга, но согласится по иной причине — потому что Скотт, а не альфа.       Он сквозь толщу воды слышит, как МакКолл благодарит, касается пальцами его, Стайлза, подбородка и жмет к губам быстрый поцелуй. Стилински спешит ответить, мягко обхватить своими губами нижнюю губу Скотта и спешно отстраниться — отец все еще в доме.       В голове пульсирует вновь, и Стайлз будто распадается на атомы, когда до ушей доносится уже знакомое:       — Спасибо, — Скотт произносит это легко, с облегчением, а Стайлза охватывает оцепенение, когда тот тянется и прижимает свои губы к его рту. Сердце Стилински отстукивает бешеный ритм, руки потеют и хочется отстраниться, отодвинуться как можно дальше, потому, что, как бы ни был приятен поцелуй, чувство дежавю окутывает ужасом, необоснованным и темным. Чувство, которого Стайлз боится.