ill and fall in love

Чонгук уже несколько часов назад устроился в своей мягкой кровати, но всё это время пытался не уснуть, чтобы подольше пробыть в таком состоянии неприкосновенности и никомуненужности. В тишине. Завтра его однозначно ждет трудный день, когда всех интересует твое самочувствие и причина недовольной гримасы, а к такой заботе Чонгук привыкнуть никак не мог. Куда уютнее было одному без пустых вопросов, правда, отсутствие которых прекрасно восполняло такое назойливое дыхание Тэхена на соседней кровати. Чонгук уже морально готовился ко всему: что он резко захочет в туалет, попить воды или подышать свежим воздухом. Готовился притвориться крепко спящим и совершенно небудимым никакими «Чонгук-Чонгук» или этим противным «братик». Но вот уже несколько часов звук стоявшего в комнате воздуха развеивали только вдохи и выдохи. И Чонгук начинал довольствоваться тем, что дыхание только одно, а не десятка человек, как это было раньше. Мысли уже давно были перекручены в голове по несколько раз, а держать глаза открытыми как последний способ не уснуть уже не было сил, потому Чонгук, так и не став надобным Тэхену, уснул. Встал он слишком поздно, непривычно не из-за голоса воспитателей или шума других. Наконец-то он может решать даже такие мелочи жизни самостоятельно. Но радости никакой не было: голова сильно гудела и кружилась, поэтому ее хотелось поскорее опустить обратно на кровать. Поздно лечь и так же поздно встать – это точно не расписание былого Чонгука. Как ни странно, тишина осталась той же, что и ночью, но слабо верилось, что никто не спал, ведь в будний день отец отправляется на работу. Все же собрав силы, чтобы сесть на кровать и открыть глаза, Чонгук заметил, что все процессы в этой комнате не замерли, создавая такой вакуум тишины: мать уже делала массаж Тэхену, но Чонгука не особо интересовала закономерность движений или продолжительность на данный момент. Кажется, ради уважения к нему они даже не обмолвились и словом. «Иллюзия заботы», – Чонгук не мог не озвучить первую возникшую мысль у себя в голове. – Доброе утро, – заметив уже проснувшегося Чонгука, Тэхен заметно повеселел и одарил брата легкой улыбкой. Чонгук прекрасно знал, что нужно сказать в ответ, хоть и такие слова в свой адрес слышал крайне редко, но он никак не мог подобрать интонацию, не хотел отвечать тем же набором слов, а кинуть просто «доброе» считал чем-то невежливым и неприемлемым для совсем незнакомых людей. Поэтому лишь кивнул головой, сопровождая это действие затянутым «угу», настолько тихим, что Тэхен вряд ли услышал, но повторять еще раз погромче казалось Чонгуку слишком странным, да и вся смелость уже была израсходована на первую попытку. Он еще немного посидел на кровати, понимая, что нужно идти в ванную, но прогуливаться по чужому, хоть уже и давно названному «его» дому было неловко, однако спрашивать разрешения было бы еще более глупым решением, так что из двух зол нужно выбирать меньшее. Сегодня мать решила сводить Чонгука в магазин. Та пара заношенных маек, условно считавшихся его, ее совсем не радовала. «С таким оборванцем даже в ближайший продуктовый стыдно выйти», – отшучивалась она, но, понимая, что Чонгуку совершенно не смешно, пыталась замять эту неловкую ситуацию нервным смехом, звук от которого растворялся в воздухе с каждой секундой. Выходит, Чонгук ходил оборванцем всю жизнь, и это его совсем не радовало, ведь каждую из этих футболок он искренне любил и даже помнил, как они ему достались. Теперь все его вещи были выброшены на мусорку, или пущены на ветошь, но Чонгук понимал точно, что вряд ли их увидит еще когда-либо. Он стоял перед шкафом с вещами Тэхена и выполнял поручение «надень, что понравится». Чонгук не горел желанием носить его вещи и неуверенно вытащил первую попавшуюся вешалку с какой-то рубашкой, которая оказалась белоснежной, кажется, для каких-нибудь праздников, что, как считал сам Чонгук, Тэхен своим присутствием может только испортить. Он даже начинал представлять, как инвалидная коляска заезжает на какую-нибудь вечеринку – и музыка тут же останавливается, тишину нарушает только дыхание Тэхена, а все присутствующие пытаются не издавать ни звука, словно благодаря этому скроют свое существование от его глаз. Прямо как Чонгук этой ночью. Он хотел вернуть рубашку обратно на место, но понял, что совсем заблудился среди этих вешалок, в которых не было никакой закономерности. Слишком уж много тут вещей для человека, который даже на улицу не может выйти. И ради которой только может разодеться инвалид в модные байки и джинсы? Чонгуку был не так важен стиль, как запах Тэхена, который ему никак не хотелось вдыхать во время прогулки. Мать уже давно покинула комнату, видимо, чтобы не смущать Чонгука, и тот демонстративно вынимал каждую вещь, вдыхая ее запах прямо на глазах у Тэхена, как бы легко намекая, что предоставление одежды брата в его полное распоряжение вызывает не особо положительные чувства. Однако вот уже которая вещь не пахнет ничем, словно Тэхен и не человек вовсе и даже элементарно не потеет. Кажется, выбор Чонгука не ограничить даже запахом, поэтому ничего не оставалось, как надеть то, что приглянулось глазу больше всего и выглядело новее. Правда, надевал он одежду уже предельно аккуратно, так как понимал, что это прежде всего личное, а не общее – чье-то личное нужно беречь куда сильнее своего. – Можешь забрать себе, если понравилось. – Чонгука испугал голос Тэхена, так как его накрыл жуткий стыд за все проделанное ранее с гардеробом брата. И футболка, и джинсы прекрасно сели, и, видимо, Тэхен это тоже заметил. – Да и, вообще, можешь брать что угодно – для тебя мне ничего не жалко. Чонгук лишь показательно хлопнул створками шкафа, не желая больше иметь ничего общего ни с одной из вещей Тэхена, и направился в коридор. Там, как и ожидалось, ни в каком шкафчике его кроссовок уже не оказалось, и Чонгук, предугадывая ход мыслей матери, начал выбирать из обуви Тэхена. Конечно же, он никак не мог позволить никому другому надеть те совсем новенькие белые кроссовки, которые он приметил еще вчера, поэтому тут же стащил их с полки. Может быть, эта пара слишком белоснежная, чтобы ходить ногами по земле, но ведь они никогда не были предназначены для инвалидов-колясочников. Чонгук собрался слишком рано, поэтому пришлось еще долго ждать Тэхена, которого, по словам матери, оставить дома одного никак нельзя. Похоже, она его переодевает, но помогать старшему совсем не хотелось, да и снимать обувь, так удачно отхваченную, тоже не появлялось особого желания. – Так у тебя и размер ноги такой же? Будешь теперь ходить со мной и выбирать одежду Тэхену? – снова нервно посмеиваясь под конец, не смогла удержаться мать, окинув взглядом уже полностью готового Чонгука. Тот ответил лишь тишиной, ведь соглашаться быть в роли манекена Тэхена, у которого и так одежды предостаточно, ему казалось унизительным, а обидное «нет» он бы с удовольствием шепнул прямо на ухо брату, жаль, мать всё равно сможет услышать. Чонгук уже много раз представлял прогулку с семьей. Когда он мог только с трудом дотянуться своей коротенькой ручкой до кончиков пальцев мамы и папы и когда уже становился выше каждого из них. Прогулки в детский сад, школу, кафе и кино, и все это происходило на одной и то же тропинке во дворе детского дома, которая с годами вытаптывалась все больше ногами Чонгука. Магазин тоже был в этом списке. Но тогда он ехал на машине далеко-далеко, чтобы купить сладостей у иностранных купцов на каком-то шумном рынке, как в детских сказках. В реальности он лишь плетется вслед за поскрипывающей коляской в ближайший магазин, где бы всё было на первом этаже, дабы не поднимать Тэхена по ступенькам выше. – Мам, теперь ведь Чонгук может меня везти, – жалобно протягивает Тэхен, словно выпрашивая сладость. А Чонгук уже начинает молиться, чтобы мать отказала, ведь он боится брать на себя такую ответственность. – Он как будто совсем не с нами. – А он и не пытался быть с ними. Специально с каждой минутой делал разрыв между собой и Тэхеном все больше. Пытался отдалиться на достаточное расстояние, чтобы насладиться шумом ветра в одиночестве и не слышать скрипа механизма коляски. Мать недовольно морщится, недолго сомневается, но все же уступает ручки коляски Чонгуку. А тот находит еще одни минус в Тэхене: он совсем не невесомый. Толкать коляску было достаточно тяжело, каким бы сильным Чонгук себя ни считал. А перед взглядом только затылок Тэхена – то, что вызывало не меньшее отвращение, чем его лицо. Чонгук смотрел только на него, не отводя глаз и не убавляя презрения во взгляде, надеясь, что оно пройдется по всему телу Тэхена и наконец прояснится в его сознании. К сожалению, Чонгук просто не успел: ему помешал первый же бордюр, встретившийся уже через сотню метров. Коляска остановилась, столкнувшись с препятствием, и Тэхен всем весом наклонился чуть вперед, благо, Чонгук успел вовремя схватить его за плечо и усадить на место, ведь он совсем не хочет причинять и так покалеченному новые травмы. Младший застыл, прикрыв глаза, ведь прекрасно понимал, что сейчас его ожидает выговор и, возможно, подзатыльник от матери. Он уже успел договориться сам с собой, что больше никогда не возьмётся возить Тэхена, но ничего не происходило – все также замерли на месте. – Будь осторожнее в следующий раз, хорошо? – похоже, даже Тэхена эта ситуация ничуть не испугала. Он также улыбался, показывая тем, что прощает Чонгуку все. Совершенно все, включая выходки с одеждой и эти кроссовки, которые уже были испачканы случайно задетым колесом коляски. Чонгука пугали эти правила. Какие-то неправильные правила, к которым он не привык. Он не понимал, почему за вину не следует наказание и почему он должен продолжать делать то, из-за чего другому грозит опасность. И эта наигранная интонация Тэхена, какие-то звучащие по-детски фразы, его улыбка – все казалось ему каким-то ненастоящим и нарисованным поверх реальности. И только теперь Чонгук слышал даже в словах Тэхена «чего стоим» звенящий в ушах не стихающим эхом скрип коляски. Чонгук отпустил ручки коляски и побежал в то место, которое теперь называлось его домом. Благо, теперь этот дом тише, чем предыдущий. Жаль, что у него нет ключей от входной двери. Но сейчас бы ему не помешали ключи от личного мира, в который больше никто не сможет вторгнуться с этим скрипом колес, заглушающим его любимую тишину.