ill and fall in love

Вода лилась слишком долго, Тэхен даже хотел всмотреться, закрыл ли Чонгук отверстие для слива, но пар от горячей воды уже не позволял увидеть хоть что-то. Уровень воды поднимался, но старшему казалось, что вместе с ним поднимаются и бортики ванной, не позволяя быть наполненной, словно оттягивая этот момент. Тэхен пытался не возбудиться сейчас, хотя бы сейчас, когда Чонгук стягивает с него, словно с шарнирной куклы, трусы, а после погружает в уже полную до краев ванну. Даже слишком полную: наверное, когда в нее опустится младший, вода польется через край. Но Тэхен не волновался о мокром полу – его раздирало изнутри надоедливое чувство: словно змея скользит по организму из желудка к глотке и затем снова обрушивается вниз. Он даже забыл, что за свое «действие» придется открыть то, что так старался скрыть, дабы создать вокруг себя ореол загадочности. Скрыть то, что и так надежно скрыто. Белый туман становился совсем непроницаемым, но Тэхен все равно мог разглядеть силуэт Чонгука, стягивающего с себя одежду, каждый сантиметр его тела с еле заметными родинками. Может, это фантазия старшего настолько обострилась, дорисовывая недостающие элементы, сподвигая кровь снова прибывать к паху, а член твердеть. Кажется, он еще ни разу не видел обнаженного Чонгука так близко, или просто не был увлечен в созерцании и запоминании этой картины, представлении члена младшего обильно источающим сперму из-за встречи с Тэхеном взглядами, губами, телами. Старший искренне надеялся, что вода хоть немного искажает вид его набухшего члена, возможно, способна зрительно изменить размер и угол наклона. Может, Чонгук подумает, что член наливается краской от высокой температуры воды. Хотя она казалась куда холоднее, чем тело Тэхена. Чонгук уже сел в скользкую ванну, немного согнул ноги Тэхена, который иначе занимал больше двух третей пространства, своими. Однако места он себе все равно оставил немного меньше. Теперь Тэхена отделяли от младшего всего пара метров и две горки колен. Он опустил глаза вниз: кажется, вода ничего не искажает. — Ну что, рассказывай, — Чонгуку уже надоело ждать, а Тэхен не мог ничего придумать: ни прелюдию, ни отговорку. Даже мысли не формулировались. Только среди и без того горячего пара выделялся самый обжигающий поток воздуха, опаливающий затылок Тэхена, который не может оторвать взгляда от капелек спермы, расходящихся в воде, и обнаженного Чонгука, которого совершенно не видно за собственными непослушными конечностями. — Налей пену, — Тэхен сказал это тихо, не поднимая глаз на младшего. — Тебе же не нравится пена. — Сейчас я... — Тэхен вовремя понял, что перешел на крик, волнуясь больше, вдыхая чаще, — хочу пену. Чонгук, как назло, налил слишком много. Теперь Тэхен начинал ее ненавидеть еще сильнее: консистенция напоминала сперму. Косвенно или прямо — он видел сперму во всем. И даже запах, зарекомендованный как «молочная ванна», издали напоминал сперму. Теперь это банка со спермой, просто этикетка на ней поддельная. Да, Тэхен однозначно научился играть в ассоциации. — Теперь расскажешь? — Чонгук подождал несколько минут, пока замки из пены покроют всю поверхность воды. В этот момент Тэхену стало спокойнее и свободнее: теперь не увидеть своего члена и нет смысла всматриваться в гениталии Чонгука. Кажется, даже эрекция прошла. — А что-то взрослое... — он снова смелеет, снова чего-то хочет, что-то себе представляет. — Между нами может произойти что-нибудь взрослое? — Взрослое?.. – это даже не вопрос, а разочарование в намерениях Тэхена. — Ну, секс. — Наконец старший поднял глаза, но даже не собирался понять реакцию Чонгука: перед глазами все плыло от экстаза и довольствования своей смелостью. В голове возникали картинки, он хотел чувствовать себя провидцем или самим богом, хотел пожелать, чтобы все его мысли стали материальны. — Мы же любим друг друга. Чонгук задумался, провалился в своих мыслях на долю секунды, даже не представляя, что за эмоции выражает его лицо. Он хотел привести внушительные аргументы, доказать, что любовь Тэхена — просто выдумка, и не более того. Но почему-то все выглядело слишком правдоподобно. — И ты хочешь сказать, что я тебя возбуждаю? — Чонгук поднялся из воды. Пар уже начинал рассеиваться соответственно понижению температуры воды, поэтому перед Тэхеном возникла такая долгожданная картина — член младшего, именно такой, каким и представлялся. И пара яичек, словно две спелые вишенки на самой верхушке дерева. Жаль, что Тэхен не смог бы подобрать их даже с земли. А ведь так хочется затянуть их в рот. — Можешь проверить, если хочешь. — Тэхен указал вниз, промеж своих ног. Вот только пена не давала ничего увидеть: ни снова набухший и раскрасневшийся член, ни капельки спермы, смешивающиеся с водой. Эти гребаные замки из пены. — И с кем я живу... — Чонгук вздохнул, он был зол, но пытался говорить спокойно и уравновешенно: — Ладно, все, слушай и запоминай: никакой любви, кроме семейной, у нас не будет и быть не может. Еще хоть раз об этом зарекнешься — и я уйду из дома. Навсегда. Никогда меня больше не найдешь. Понял? — Чонгук смотрел прямо на Тэхена. Он был слишком серьезен, серьезнее, чем когда-либо. Но старший уже не мог видеть его глаз: что-то заслоняло обзор, картинка расплывалась. Тэхен не знал, как сдержать подступившие слезы, но до конца надеялся, что Чонгук их не заметит. Он не плакал с тех пор, как появился младший, и слезы сами начали скапливаться, стоило только представить его исчезновение. Чонгук перешагнул через край ванной, опуская мокрые ноги на пол, оставляя после себя сырые разводы на ковре. После младшего остались только они и крупицы тепла в противоположной стороне ванной. Тэхен начал медленно вытягивать ноги, но, кажется, слишком поздно: его собственный холод уже давно поглотил остатки присутствия Чонгука. Тэхен не мог остановить слезы. Они как-то сами прорывались сквозь сомкнутые веки и падали на уже тонкую пленку пены для ванной. Он хотел вернуть все назад. Просто отмотать несколько минут жизни, чтобы изменить ход диалога и больше никогда не говорить глупостей, или всего на несколько мгновений, чтобы еще раз посмотреть вслед уходящему Чонгуку. Еще раз сделать себе больно. Стыдно. Это было бы его наказанием. Смотреть на бесконечно уходящего Чонгука, видеть его зад, но не иметь возможности в него вставить. Фантазии Тэхена полностью противоречат реальности. И от этого становится еще противнее на языке и тяжелее дышать. Он начинает винить себя за то, что теперь действиями правит не мозг или сердце, а непосредственно член. Смена должностей совсем не радует. Вода становится все холоднее и холоднее. Как замечает сам Тэхен, остывает даже быстрее, чем обычно. Словно пытается выгнать из воды грязное животное. Но, к сожалению, оно не сможет уйти само. Оно даже не может дрожать от холода в ничтожных попытках себя отогреть. Тэхен поздно понял, что вытянул ноги, занимая всю ванную, крайне опрометчиво: так еще холоднее. Он пытается вернуться в исходное положение, но все тщетно – не сдвинуться и на миллиметр. Уже опустевшая гладь воды снова ловит слезы. Чонгук вернулся в комнату, одевшись уже на ходу. Его разбирали странные чувства: с одной стороны ему было совершенно все равно на желания Тэхена, насколько бы абсурдными они ни были, а другая сторона из вредности подшучивала, мол, в соседней комнате прямо сейчас грустят две сучки: противнейшая пена «молочная ванна» и Тэхен. Особенно выводила из себя вторая. Чонгук никогда не любил сучек, желающих вставить в себя свой член. По крайней мере, в его жизни такая уже вторая. Тот парень был именно из тех детей, которые слишком быстро повзрослели и решили найти отверстие, способное заменить руку. Он, не выбирая, остановился на Чонгуке: того достаточно лишь раз припугнуть, а после он начинает избегать прямых взглядов и боится даже случайно наступить на задник твоих кроссовок. Стоит лишь раз посильнее ударить – он уже беспрекословно отдает свою порцию в столовой. Изобьешь до потери сознания — подставит задницу, если ты захочешь вставить в нее свой член. А потом просто пользуйся, как выигранной вещью, не отдавая никому и бесконечно хвастаясь. Чонгук запомнил первый раз очень хорошо. Просто как плохой пример — да, он из тех дураков, что пытаются учиться на собственных ошибках. Его просто вырвали из сна, окончательно пробуждая только скрипом широкого канцелярского скотча. Его ночной партнер заклеил младшему только рот — вряд ли Чонгук осмелится сопротивляться. Замотал несколько раз клейкую ленту вокруг головы — потом пришлось выдирать волосы в попытках ее отклеить. Чонгук не мог понять ничего, пока с него не стянули трусы и не раздвинули ноги. Младший посмотрел в темноту комнаты, но не увидел ни одного сочувственного взгляда. А после и вовсе зажмурил глаза, когда его ягодицы были разведены ледяными пальцами, а в анус вошел контрастно горячий член. Скорее, не вошел, а был насильно втиснут в узкое сухое отверстие. Младший невольно стонал, пусть и совсем не собирался этого делать. Однозначно ведь разбудил всех в комнате и привлек внимание. Но насильника это не волновало: он пыхтел и жадно втягивал воздух сквозь зубы, намертво вцепившись в уже посиневшие от хватки худые бедра Чонгука, проникая, кажется, все глубже, напирая настолько сильно, как будто он хотел однажды упереться членом в самое нёбо. Младший начинал постанывать уже от дикого удовольствия, а после и вовсе полились слезы – не из-за своей ничтожности: на это слез уже давно не осталось – а из-за дикой боли, почему-то жутко возбуждающей и заставляющей девственный член Чонгука твердеть. Даже странно, что он кончил куда раньше парня, все еще продолжавшего раз за разом во всю длину входить в уже липкий от крови и спермы анус. Чонгук начал учить свое расписание. Непостоянное, но он точно предсказывал, какие шаги посреди ночной тишины принадлежат именно его любимому. Подолгу не засыпал, чтобы не упустить момент, возбуждался только от предвкушения тяжелой для его ануса ночи и мокрой от спермы простыни под собой. Он послушно расслаблял сфинктер: былые эксперименты с ложной неприступностью закончились лишь парой ударов по спине и бедрам. Член входит уже куда плавнее, чем в первый раз, даже без смазки: Чонгук старался на досуге для достижения данного результата, растягивая себя, загоняя в анальное отверстие по четыре пальца за раз. День за днем. Точнее, ночь за ночью. Как по алгоритму, снимаешь трусы, растягиваешь послушного младшего, как лягушку, и вводишь член в уже заждавшееся отверстие, словно вилку в розетку, — так избито. Все слишком просто, «ночному любовнику» Чонгука такое уже наскучило. Он хватает младшего за волосы и, оттягивая голову того назад, заставляя открыть рот, загоняет свой член по самые гланды. Чонгук чувствует резкий рвотный рефлекс, не может сделать даже вздох или глоток, чтобы подавить его. Но понимание того, что нужно делать, приходит быстро: младший обводит пылающую кожу члена языком, обхватывает его у самого основания руками и уже начинает сам контролировать глубину погружения. Чонгук пытается смочить своей слюной, выделяющейся непривычно обильно и уже стекающей по подбородку, всю поверхность члена, не пропуская ни миллиметра. Он наконец получил свою любимую игрушку в руки и теперь готов пометить ее всюду, словно после этого больше никто не захочет к ней прикасаться. А обладатель члена рычит от экстаза, сжимая волосы Чонгука еще сильнее, вырывая с десяток с корнем, они прилипают к потным рукам, непроизвольно обвивают пальцы. Наконец он кончает в рот Чонгука, ослабляя свою хватку и отстраняясь. Младший сразу крепко смыкает губы, но, увы, несколько капель спермы, смешавшись со слюной, все же смогли растянуться от подбородка до головки члена, даже не побывав на языке. А тут еще очередной рвотный рефлекс портит такое лакомство во рту Чонгука, смешивая его с последним приемом пищи. Но младший глотает сперму вместе в блевотой. Со следующего дня он отказался от ужина, ведь проще один раз не поесть, чем стиснуть зубы, отказываясь от нового уровня удовольствия. Чонгук перебивался с приятных ощущений на болезненный зуд в анусе. Каждую секунду он ощущал свой распухший сфинктер, погружался в атмосферу последней из многочисленных ночей и хотел еще. Позаимствовал крем для рук у одной из воспитательниц, наносил на пальцы, погружал их в анус, чувствуя скольжение непривычно густой массы. Чонгуку казалось, что это поможет достичь новых ощущений, заодно и подлечивая раздраженную кожу. Член и правда ходил нежнее, приятнее, как механизм в новых часах, хотя на самом деле смазанный маслом старый. Ему уже вряд ли что-то поможет. Чувства слабеют, ощущения меркнут. Чонгук наконец научился делать идеальный минет, запоминая, словно коллекционируя, в своей голове лучшие движения своего языка в комплекте с возбужденными вздохами возлюбленного, а после составляя из них новую оперу. Со временем отпала надобность в насильном притягивании младшего за волосы к своему члену, а после и к снятию трусов. Эта игра подошла к концу. Больше не было никакого покорения – Чонгук просто превратился в раба, работающего только за удовольствие. Чонгук говорил, что любит до сумасшествия, слизывая остатки спермы с головки, а после делясь ею с исконным хозяином, обводя языком сначала его губы, а после проникая меж зубов. Поцелуй был ужасным: младший научился сосать только член. Да и вся эта любовь – сплошной обман, лишь бы продлить ощущения хоть на секунду или обдурить самого себя. Чонгуку лишь нравилось чувствовать себя нужным. Не было никакой любви, так же, как ее не появляется у зубной щетки к зубам. Никаких чувств. Только обида, когда эта щетка все же оказалась в урне. Играть в одиночку в монополию – занятие бредовое и бесполезное. Лежать в одиночку в постели всю ночь — нечто дикое для Чонгука. Он боялся проспать и не спал вовсе. Ожидал непредсказуемого нападения в туалете, потому изводил по банке крема ежедневно, хотел быть свежим, влажным и желанным. Каждую ночь он лежал уже со спущенными трусами и скинутым одеялом. Мерз от одиночества и надоедливого чувства пустоты в анусе. Тогда он начинал ненавидеть секс. И вводил в себя пальцы, растягивая сфинктер и нарочно его напрягая, играя с самим собой в непослушного мальчика. Больше не с кем. Его бесила не та форма и не та температура, не та длина — какие-то костлявые пальцы никогда не смогут заменить член. И во рту оставался лишь одинокий привкус крема.