Треугольник Карпмана

Понедельник Питер проснулся в больнице. Потолок над ним определенно не был потолком его спальни, простыни в постели отдавали хлоркой, а воздух в комнате пропах лекарствами и спиртом. К тому же, у него все болело. Память казалась дырявым решетом, и те крошечные обрывки, что еще оставались в голове Питера, говорили что-то такое расплывчатое про капельницы, уколы и гигиенические процедуры. Что с ним произошло? Но когда Питер пытался вспомнить, разум затоплял такой ужас, что он тут же отступал. Лидия навещала его. Лидия, Дерек, Стайлз… и больше никто? А его сестра, его альфа? Почему она не пришла, чтобы позаботиться о раненом члене стаи? Почему все, что он помнит, это слезы Лидии, тяжелое молчание Дерека и столь же тяжелая болтовня Стайлза, не несущая ни капли обычной жизнерадостности? Питеру было больно. Питер хотел домой. Сев в постели и поежившись — странно чувствительная кожа неприятно натянулась на лице, шее и плечах, — он оглянулся. Никого. Только тишина и темнота, и убывающая луна светит в окно, заливая все голубоватым холодным светом. Питер невыносимо захотел наружу, на воздух, подальше от этой вони — и, если он окунет затекшее, тяжелое и непослушное тело в живительный свет, то, может, боль пройдет? Снаружи было холодно. Земля обжигала босые ноги, но Питер подставил лицо под свет луны, жмуря глаза и вдыхая полной грудью — после затхлого воздуха больницы ночная свежесть казалась ему амброзией. Сила вливалась в него, тело уже не было таким чужим и неуклюжим, как будто кровь наконец-то потекла по сосудам, согревая и оживляя. Питер совсем растерялся — что случилось, почему он тут совсем один, как вообще он мог оказаться в больнице? Оборотни почти не болеют, а если уж болеют, то лечатся точно не в человеческой больнице… Почему ему так больно? Домой, нужно пойти домой. Талия все объяснит. Имя сестры взывало у Питера странную сосущую пустоту, но у него почти все мысли сейчас вызывали это гадкое ощущение. Он просто пойдет и выяснит, что происходит. Немедленно. Вожделенное логово — там ему помогут, там его укроют и защитят, — пульсировало на внутренней карте Питера, как горячая красная точка, и он устремился на юг, не обращая внимания ни на холод, ни на боль в мышцах.   Запах дыма он почувствовал издалека. Питер притормозил, потому что этот запах — он будил в нем какой-то древний, первобытный страх, и легкие превращались в комок гвоздей и царапали нутро, а дыхание застревало в горле. Что-то горит. Подумаешь, Питер ведь не боялся огня, напротив, он никогда не отказывался от барбекю или камина в прохладный день… Но ноги прилипали к как будто бы нагревшейся земле и не желали идти дальше. Деревья — родные деревья родного леса — еле слышно потрескивали, шурша сухими листьями, точно горящая бумага. Питер поднял руку, прижимая ее к груди в тщетной попытке успокоить бешено стучащее сердце — такое торопливое, что на тыльной стороне ладоней проступила шерсть, а уши — он чувствовал это — вытянулись и нацелились вперед. Туда, где ждал неведомый страх. Туда, где было его безопасное логово. Безопасное. Пальцы нащупали что-то странное под больничной робой, и Питер, не веря, провел ладонью по тонкой ткани — а потом по коже шеи, лица… И вскрикнул, ощутив под подушечками пальцев уродливые жесткие рубцы. Что с ним?! Мир вокруг взорвался — и тут же померк, затуманивая разум, принося куски воспоминаний и кошмаров.   — Где Лидия?! — Питер пытается кричать, но из горла вырывается только какой-то невнятный хрип. …Его легкие горят, его кожа горит, он сам горит вместе с домом, вокруг огонь и дым, и где-то там, за этой невыносимой болью, осталась Лидия — Питер хочет к ней. Он должен идти к ней, спасти ее. — Я не знаю, — у Дерека из носа и изо рта течет кровь, а это значит, что он отравлен, так сильно отравлен, что вряд ли справится своими силами. Но он упорно толкает Питера к лестнице. Он что, не понимает, что там осталась Лидия?! — Я не знаю… В глубине дома — там, где самый сильный жар, Питер чувствует, — раздается вой, и Дерек бледнеет даже под покрывающей лицо гарью и кровью, его мышцы сокращаются рефлекторно, будто его дергают за ниточки. Питер знает, что это такое — он сам это чувствует. Но Дерек из последних сил сталкивает его с лестницы — так, что Питер скатывается, будто мешок с мукой. — Нужно разрушить барьер, — шепчет Дерек сверху. — Питер, только ты… А потом исчезает в огне… …а потом Питер упирается в барьер и знает, точно знает, что не сможет, что все кончено, что они все мертвы — но все же толкает снова и снова, пока грохот не ударяет в уши, а в груди не разливается боль, такая ужасная боль, какой он никогда раньше не чувствовал. И он…   Питер с криком пришел в себя, встряхивая головой. Боль прогнала отрывистые фантазии-воспоминания, холодный воздух взъерошил волосы, возвращая его в реальность. Если это реальность. Кажется, он совсем потерялся. Кажется, ему что-то мерещилось? Где Лидия? Где его племянники? Где его сестра, его альфа, когда ему так нужна помощь? Питер схватился за горло в приступе внезапного удушья. Он не чувствует альфу, — вдруг понял он. Он не чувствует никого. Ужас охватил его — всеобъемлющий и давящий, и он потерялся в темноте, споткнулся, даже не замечая, что упал на землю, больно обдирая голые колени. Рука слепо шарила по груди, будто могла нащупать живые нити, сосуды, соединяющие Питера со стаей. И эта рука не находила ничего. Питер не помнил, как он поднялся, цепляясь за кору старого, окаменевшего дуба и обламывая ногти в процессе. Как ковылял вперед, ориентируясь на запах гари и жжение в груди, как взбирался на отвесный пригорок — он почему-то не пошел по ровной дороге, словно дорога была небезопасна. Он помнил только, как открыл глаза, и перед ним стоял его дом. Его. Дом. То, что от него осталось. Питер смотрел, но не видел — потому что такой кошмар не мог быть правдой. Должно быть, что-то случилось с его головой, и поэтому он был в больнице, поэтому он помнит и видит полный не-существующий-в-реальности-бред, и где же, где же все остальные?.. Питер хотел завыть, хотел позвать на помощь, но голос не слушался его, из горла не вырывалось ни единого звука, а картинка перед глазами не менялась — черный, обгоревший скелет, пропитанный гарью, болью и страхом, жалкое напоминание о безопасности и тепле. Питер захрипел, зажимая лицо руками — он не хотел это видеть, он хотел к своей стае. Он болен, напуган и слаб, ему нужна забота, ему нужна его семья! Где же они?! Он упал на землю, и мир вокруг померк.   В ветклинике светилась всего пара окон, выходящих на задний двор. Питер поморгал, пытаясь сообразить, как он тут оказался. Босой, полуголый, замерзший. Кажется, он был в больнице? Или в лесу? Кажется, он искал свою стаю. Клочки воспоминаний снова накатили — вместе со страхом и страданием, — и Питер заметался между мусорных контейнеров и каких-то баков в поисках входа. Он потерял свою стаю, он искал ее в логове, но с логовом… что-то случилось, и на его зов никто не пришел. Поэтому он пошел к Дитону. Тот уж точно должен знать, где все скрываются и почему они бросили Питера одного. Да. Дитон знает. Изнутри — Питер слышал через окно — раздался приглушенный лай какой-то мелкой собачонки, а потом голос. Голос подростка. — Но как вы?.. А следом голос Дитона: — Да, ты не ослышался. Я все знаю про оборотней. Питер замер. Дитон… Дитон рассказывает какому-то подростку про их секрет? Этот чертов ветеринар совсем обезумел от своих таблеток?! Задохнувшись от гнева, Питер схватился за ручку задней двери. — И я знаю, что ты оборотень, Скотт, — спокойно продолжил Дитон. На этот раз Питер не просто замер посреди движения. Он застыл, как ледяная скульптура, а потом осторожно выпустил ручку и отступил назад. Вернулся к окну. Все было очень серьезно, серьезнее, чем он предполагал. Талия кого-то обратила. Зачем? У них и так хватало молодняка, даже многовато было, учитывая характер некоторых из этого самого молодняка. Укрывшись в тени рядом с освещенным окном, Питер прислушался. Там было что послушать. Дитон рассказывал Скотту — да кто, черт побери, этот Скотт?! — про оборотней, про семейство Хейлов, про то, что сам он был помощником и советником альфы, нейтральным наблюдателем, и поэтому в курсе всего. Был? Питер переступил онемевшими ногами, колеблясь, стоит ли сейчас прервать этот поток откровенности или нужно подождать и разведать, почему Талия сама не рассказала мальчишке все, что тому нужно знать. Питер боялся. Все было так… странно и ненадежно. Его словно утянуло в водоворот, и теперь он бултыхался, растерянный, собирая обрывки информации и кусочки воспоминаний, точно крутящийся вокруг мусор. Он ничего не понимал и мог только, устало привалившись к стене, слушать и выжидать, пока ветер задувал под больничную робу — не самое приятное в жизни Питера ощущение. — Но Дерек ничего не говорил про вас, — в голосе Скотта слышалась смесь восхищения, тревоги и подозрительности. — Почему он мне не сказал? — Дерек мне не доверяет, — мягко ответил Дитон. Его голос, его сердце не лгали. — После пожара он… он не в себе, Скотт. Думаю, он безумен. Подозревает всех и вся, и наверняка он скажет тебе, что я затеваю недоброе. Ему кажется, каждый встречный затевает злодейство, — сочувственным тоном закончил он. Питер встрепенулся. Они знают, где Дерек! Дерек где-то неподалеку! Слава богу, хотя бы с ним все в порядке. Сердце забилось так быстро — от радости, облегчения, от нетерпения и жажды встречи, что смысл разговора за стеной дошел до Питера не сразу. Но постепенно слова просочились через уши прямо в мозг, заставляя его прислушаться. — …он пришел ко мне после пожара, — фантомная боль опалила лицо Питера, и он невольно застонал — тихо, про себя, — израненный, в поисках помощи. Но когда я пытался ему помочь, он впал в буйство. И посмотри… Раздалось шуршание, следом Скотт громко ахнул. — Он укусил вас? — спросил он неверяще. — Поцарапал, — с горечью и печалью ответил Дитон. — А потом сбежал, и с тех пор прятался. Питер содрогнулся, пальцы невольно скользнули по шрамам на груди. Дерек был ранен в каком-то пожаре, ранен и испуган, и даже не получил помощи. Питеру хотелось разбить окно и ворваться внутрь, потребовать у Дитона ответов, схватить его за горло… но он сдержался. Сначала нужно узнать, где Дерек прячется. И почему ему вообще понадобилось прятаться и от кого. За окном длилось и длилось молчание, потом Скотт резко сменил тему. — Вы сказали, я могу снова стать человеком, — сказал он. — Да, — ответил Дитон, — но я не знаю, решишься ли ты… — Я готов на все! — воскликнул Скотт с такой горячностью, будто на свете ничего не было хуже, чем быть оборотнем. — Тебе так только кажется, — нравоучительно — в своей обычной манере — сказал Дитон. Питер всегда ненавидел этот его ореол загадочности и мудрости, выраженный лишь в заумных фразах и унылом выражении лица. — Ведь для этого тебе придется убить альфу, который тебя обратил. Что? Что за ерунда? Питер едва не захихикал, хотя в ситуации не было ровным счетом ничего смешного. Но подобного бреда — вроде вырыть ямку и бросить в нее монетку, чтобы заманить лепрекона, — он не слышал даже в детстве, хотя их с Талией бабушка любила всякие причудливые сказки. Но Скотт, похоже, принял все за чистую монету. — Я готов, — тихо сказал он после паузы. Маленькая бета готова убить альфу, подумать только. Питер снова едва не захихикал, но запнулся, сообразив, что речь идет об убийстве его сестры. Дитон точно свихнулся, если решил убить Талию, да еще и руками подростка. Это все таблетки. — Но я не знаю, кто это! — в отчаянии закончил Скотт. — Спроси у Дерека, — тут же отозвался Дитон. — Но он тоже не знает, кто это. Дитон вздохнул. — Не будь таким наивным, Скотт. Дерек знает, — Питер покачал головой: ну естественно, Дерек знает, кто альфа. Еще бы ему не знать. — Просто он не доверяет тебе. Тебе нужно быть хитрее. Придется немало постараться, чтобы он рассказал — но ты утверждал, что хочешь стать человеком… — Хочу, — отрезал Скотт. — Тогда ты узнаешь, кто альфа. И я смогу тебе помочь. Скотт снова помолчал. — Спасибо, — сказал он наконец с искренним облегчением. — Спасибо вам.   Когда Скотт выходил из клиники, Питер задержал дыхание. Разум — разум говорил ему забежать внутрь и допросить Дитона, выяснить всю правду и что произошло с Дереком, черт побери, и что за бред он наговорил про убийство альфы? — но разум сейчас не очень хорошо владел Питером. Инстинкты же кричали, что надо пойти за мальчишкой — потому что мальчишка знает, где Дерек. А где Дерек, там и остальная стая, там Лидия. Чувство одиночества было таким мучительным, что Питер едва мог стоять ровно, и даже наваливающаяся усталость и холод не могли заставить его прекратить поиски. Он вернется к Дитону попозже, самую чуточку позже — как только найдет свою стаю. Скотт — где-то уже он видел этого паренька, но где, Питер не мог вспомнить, да не особо и старался, — вскочил на раздолбанный велик и покатил по ярко освещенной улице. Питер устремился следом, стараясь не попадаться на глаза. Теплое, зудящее чувство вело его, ощущение, что он двигается в правильном направлении, как будто легкое, но становящееся все более заметным напряжение невидимой нити. И когда Скотт спустя десять минут притормозил у одного из домов, вкатил велик во двор, и навстречу ему из-за угла здания выскользнула темная фигура, Питер осознал, что это было за чувство. Дерек… Дерек! — Дерек! — отреагировал Скотт. Питер едва не закричал, едва не выскочил из-за кустов прямо на племянника. Дерек жив и здоров, он тут! Но подозрительность, тревожность всего происходящего вынудила Питера оставаться на месте, напряженного, почти выскакивающего из собственной кожи, но неподвижного. Он только послушает, что скажет этот Скотт, а потом схватит Дерека и прижмет к себе. И, может быть, боль наконец пройдет, и он почувствует себя лучше. Не таким изможденным и больным. — Скотт, — отозвался Дерек. Нет, они явно не были друзьями с этим Скоттом, тут же решил Питер. Скорее наоборот. Питер все старался вспомнить, где видел этого парня, но его память сейчас отказывалась сотрудничать и в более важных вещах, не то что какие-то мутные подростки. Скотт скрестил руки на груди. — Почему ты не сказал мне, что Дитон все знает? Знает про оборотней? Про тебя? Дерек даже не вздрогнул — все так же неторопливо он вышел из тени, приблизился, замирая напротив Скотта. Свет фонаря лег на его лицо неровными полосами, и Питер сморщился — настолько печальным и непохожим на себя выглядел Дерек. Что с ним стряслось? — Знает про меня? — негромко спросил Дерек. — И что же он знает про меня? Скотт не отступил. Наоборот, он вскинул голову, стараясь смотреть на Дерека сверху вниз. — Я видел, как ты его поранил! — твердо сказал он. Питеру совсем не нравился тон, которым этот щенок разговаривал с его племянником. Совсем не нравился. У них в стае щенки себе такого не позволяли. Но Дерека это все как будто совершенно не задевало. — Я был ранен, а он пытался заманить нас… меня в ловушку, — поправился он, и Питер моментально насторожился. — Я себя не контролировал. Дерек был не один? А с кем? Почему-то узнать, кто был с Дереком — Лидия, Лидия?! — стало вдруг жизненно важным, и Питер вновь едва не выскочил из своего ненадежного убежища, остановившись буквально в последний момент. Он узнает, узнает. Но сначала дослушает. Дерек вдруг дернулся, оглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь, его рука потянулась к груди, будто заболело сердце, а глаза вспыхнули синим. К черту, решил Питер, с какой стати он должен прятаться? Он шагнул вперед, но в этот момент Скотт подал голос. — Он пытался помочь! Ты просто никому не доверяешь! Сердце Дерека забухало у Питера в ушах, как его собственное, но голос, доносящийся сквозь этот грохот, был спокойным и каким-то неживым. — Люди убили всю мою семью, Скотт. Им нельзя доверять. Что? Ноги под Питером подкосились. Он не мог слышать то, что слышал. Это галлюцинация, он… он… Он бредит, должно быть, он все еще в больнице, и Дерек ему приснился вместе с этим назойливым мальчишкой и черным скелетом — обугленный образ встал перед внутренним взором, но Питер никак не мог сообразить, образ чего? — А может, все дело в том, что Дитон может помочь мне стать человеком? Питер хотел назад в свою палату — немедленно! Там было тепло, там его навещала Лидия и не было кошмаров. — Стать кем? — Дерек явно растерялся. — Нельзя стать человеком. А теперь идем, мы и так потеряли много времени… — Погоди! — Скотт не собирался никуда идти. — Если я убью альфу, то снова стану человеком, или скажешь, Дитон все придумал? Дерек помолчал — а потом наклонил голову набок, рассматривая Скотта так, словно видел впервые. — Да, Скотт, — сказал он медленно. — Дитон сказал правду. Но чтобы убить альфу, его надо сначала найти. Питер рассматривал свои руки, сидя на холодной земле. Руки казались ему единственной надежной вещью — они были настоящие и, вне всякого сомнения, принадлежали ему, он даже мог шевелить пальцами и выпускать когти. Они были гораздо материальнее, чем этот труп на месте его племянника, или похожие на сказки фантазии невесть откуда взявшегося щенка, или сам факт того, что он почему-то сидит на земле в одной короткой больничной рубашке и пытается не забыть собственное имя. Дерек зачем-то врал этому непонятному Скотту, но это мало беспокоило Питера. Гораздо больше его беспокоило, что Дереку зачем-то надо разыскивать альфу — чего ее разыскивать? — а еще, что Питер слышал сердце Дерека гораздо громче, чем обычно. И почему-то сердце Скотта. И совсем не слышал остальных. Когти загибались, руки покрывались шерстью, и Питер поворачивал их ладонями вверх и вниз, тщетно складывая неровные куски мыслей и воспоминаний, пока его волк бился в истерике, повторяя «убили всю семью, убили всю семью, убили всю семью»… Надо найти телефон и позвонить Лоре. И одно только это имя ударило Питера, как кулак прямо в лицо. Кровь, боль и ужас, огонь и вонь анестетиков, отдаленные крики и тихое, постоянное присутствие Лидии, сердце Дерека, вкус этого нового, смутно знакомого мальчика, — все это смешалось в голове у Питера, как горящий коктейль. Лора мертва, — вдруг отчетливо понял он. Лора мертва, и все мертвы. Сгорели дотла. А я альфа. Альфа — это я. И с этой последней мыслью разум Питера окончательно погас.   Цветы жгли рот — пасть, — но Питер не обращал на это внимания. Она ждала — его возлюбленная, его принцесса, она любит цветы, а значит, он принесет столько цветов, что можно будет завалить ее дом до самой крыши. Ссыпав горькие, ядовито пахнущие цветки на коротко стриженую траву, он задрал голову, глядя на окно в нетерпении. Она, наверное, не знает, что он пришел, что он здесь. Нужно позвать. Громко — так, чтобы все услышали, чтобы знали, что его ненаглядная принадлежит только ему. Она услышит, откроет окно и впустит его. Обнимет своими нежными руками, поцелует — и боль наконец пройдет. Питер открыл рот, набирая в грудь воздух для призывного крика — но в окне мелькнула тень. Лидия, Лидия прижалась к стеклу, глядя прямо на него, и Питер подавился воздухом, млея от восторга и любви. Она почувствовала и сама вышла ему навстречу! Ее сердце в его груди билось громко и чисто, наполняя Питера оглушительным чувством близости. Вторая тень показалась в окне. Рядом с Лидией появилась другая девушка, и Питер поспешно отпрянул, скрываясь с освещенной лужайки. Арджент — это слово вызывало глухую, едкую ненависть. Он не хочет встречаться с тем, что носит такое название. Не сейчас. Он придет позже, когда Лидия будет одна. Обязательно придет. Послав окну один последний влюбленный взгляд, Питер отполз к ограде. Он не хотел уходить, он подождал бы тут, но других — других тоже надо навестить. Его кровь — Дерека и его партнера, Кору, детей… они должны были быть в логове, но с логовом что-то случилось — что-то плохое, о чем Питер сейчас не хотел думать. Как хорошо, что Дерек может быть поближе. Перемахнув через изгородь, Питер скачками отправился к дому шерифа.   В логове шерифа было пусто — ни следа ни самого шерифа, ни Дерека, ни Стайлза — хотя все они недавно там были, были и ушли. Питер обошел дом по кругу, размышляя, стоит ли залезть внутрь и подождать — или остаться тут. Но сколько придется ждать? Он чувствовал усталость, больше похожую на отупение, словно на спину ему надавила тонна воздуха. Хотелось лечь, закрыть глаза… но здесь, на улице, он не чувствовал себя в безопасности. Надо найти убежище. В голове мелькнули воспоминания: палата в больнице, он там был, там тепло, туда приходит Лидия, его близкие знают, что он там. Там он может спрятаться и переждать. Отдохнуть. Недолго — а потом снова отправиться на поиски. Дороги Питер не запомнил. Вот под лапами у него холодная земля, а вот она уже сменилась мягким линолеумом, а в нос вновь шибануло гадкое, но знакомое и привычное зловоние антисептиков и лекарств. Забравшись в кровать, он закрыл глаза, невольно подставляя морду под просачивающийся в окно лунный свет и проваливаясь в небытие. Питер спал. И ему — впервые за долгое время — снились сны.

***

— Я ни в чем не виноват! Дерек прижал полотенце к лицу. Очень мило с его стороны — Питер был привязан к своему ковру и, особенно, к своему креслу — это замечательное кресло он купил во Франции и немало намучился, пока доставлял его домой. Пятна крови не украсили бы светлую обивку. — Твоя бурная личная жизнь может стоить мне кресла, — заметил Питер, закидывая ноги на стол и с улыбкой разглядывая взъерошенного и побелевшего от боли и злости племянника. — У тебя вообще нет личной жизни, — огрызнулся Дерек. Питер кинул в него карандашом — и, к своему огромному удовлетворению, попал. — Эй, щенок, это не я сижу тут с расцарапанным лицом и растоптанной гордостью. — Ну, насколько я знаю Лидию, все еще впереди, — ответил Дерек, осторожно отнимая полотенце от пострадавшего места. Питер ревниво нахмурился. — И насколько хорошо ты ее знаешь? — Они дружат со Стайлзом, — с внезапной угрюмостью сказал Дерек, и Питер едва сдержал вздох. Раны уже начали заживать, но все еще выглядели преотвратно — сразу видно, что Стайлз не хотел «просто намекнуть». Он никогда не хотел «просто намекнуть». Питер вырос в стае оборотней, он всю жизнь был окружен оборотнями, но никогда не видел, чтобы щенки так дрались. Воистину, слово «сублимация» приобретало тысячу новых кровожадных смыслов при столкновении с этой парочкой. В этот раз разнимать их пришлось альфе, а поэтому сейчас Талия в своем кабинете пыталась выяснить у Стайлза, из-за чего весь сыр-бор — а Питер, оттащивший Дерека, любезно предложил себя для воспитательной работы. Хотя Дерек, естественно, не станет его слушать. Но любопытство и Питер были близнецами. — Дай-ка угадаю. Все это, — Питер повел рукой, указывая на следы когтей, пятна крови и синяки, покрывавшие руки Дерека, — имеет некоторое отношение к твоему картинному заявлению во время ужина. Тому, которое касалось приглашения на новогодний бал некой девушки — как ты сказал, ее зовут? Пейдж, верно? Дерек поджал губы. — Я имею право идти, с кем хочу. — Ага. И Стайлз имеет право идти с Эрикой, — невинно заметил Питер. Просто потому, что ему нравилось наблюдать за исказившимся лицом и сверкающими глазами Дерека. — Или вот хоть бы со своим лучшим другом Скоттом… Дерек, милый, весь этот антураж меня не впечатляет, я же не Стайлз, — Дерек вдохнул и с усилием выдохнул, успокаиваясь, пряча когти и возвращая себе нормальный, цивилизованный вид, — хотя сомневаюсь, что он производит впечатление на Стайлза. Дерек бросил полотенце на пол — прямо на ковер, к вящей досаде Питера. — Производит, — отрезал он. — Дерек, — Питер снял ноги со стола и наклонился вперед. — Я на сто процентов уверен, что твой отец рассказал тебе в свое время про пестики и тычинки, пчелок и цветочки и все такое, имеющее отношение к твоим штанам и обстоятельствам, при которых ты их снимаешь. О Господи, надеюсь, это действительно был твой отец, а не Талия, потому что мне про пчелок рассказывала она, и это было ужасно… — Питер, я знаю, что такое секс, — ядовито сказал Дерек. Питер отмахнулся от мысленного образа сестры, рассказывающей ему про «когда мамочка и папочка любят друг друга, у них рождаются очаровательные синеглазые щеночки» — Талия была старше на тринадцать лет и всласть попользовалась своим преимуществом. — Тогда ты наверняка должен знать, — сказал он, растягивая губы в улыбке, потому что Дерек точно заслужил немного унижения, — что если ты занимаешься с кем-то сексом, то приглашать другого — другую девушку, в данном случае, — на свидание не стоит. Или ты рискуешь остаться без секса и с разодранным лицом. Как мы видим на твоем, мой милый племянник, блестящем примере. Дерек вскочил, прохаживаясь взад-вперед и взмахивая руками. — Он… Стайлз… — он резко замолчал, явно не в состоянии подобрать слова, способные описать Стайлза и его поведения. Их извращенный роман порой выводил из себя. А ведь все так хорошо начиналось. Шесть лет назад, когда Талия только обратила Стайлза, мальчики подружились и первое время сосуществовали вполне мирно и без конфликтов. И только Питер видел за этими переглядываниями, перенюхиваниями и трогательно подаренными кусочками пиццы тревожный знак. Но все считали, что это милая дружба. Стайлзу исполнилось двенадцать, когда они начали цапаться. А потом драться. Дерек любил девочек — всегда любил девочек, — Стайлз открыл для себя сарказм. Талия утверждала, что увлечение Стайлза односторонне и «она все с ним обсудила», что ее сын стопроцентно гетеросексуален, что это просто борьба за место и естественное соперничество щенков. Ну да, кто слушал Питера? Никто. Как будто выбор пары как-то связан с ориентацией. А потом они обнаружились голые в одной постели, и нет, это были совершенно точно не ночные посиделки за приставкой — серьезно, почему нельзя было послушать Питера с самого начала? И если кто-то рассчитывал, что кошмар на этом закончится, то он рассчитывал зря. Девочек и сарказма стало только больше. Кроме девочек Дерек любил власть. Он готов был подчиняться альфе. Он со скрипом признавал главенство отца и Лоры — его будущей альфы. Он любил Питера и — иногда — слушал его советы. Но постоянное противостояние со Стайлзом выводило его из себя. Увы, Стайлз, слишком рано оставшийся без заботы родителей, не терпел ни малейшей попытки указывать ему, что делать — хотя порой, по скромному мнению Питера, его поступки отдавали таким откровенным идиотизмом, что совет был бы не лишним. Взять хотя бы тот случай, когда он решил проверить на себе, могут ли оборотня задержать рябиновые ветки, а не пепел. Выручал его, конечно, Дерек, и вряд ли он дождался хотя бы благодарности. Или когда Стайлз подбил своего дружка лезть в заброшенную шахту — к счастью, Дерек, который то ли из осторожности, то ли из-за банальной ревности проследил за ними (и не забыл взять с собой веревку) вытащил оттуда обоих. Дерек вообще, несмотря на взрывной характер, отличался большим здравомыслием. Но именно Дерека Стайлз слушал и слушался в последнюю очередь. Наверное, у природы, выбравшей их в пару друг другу, был довольно черный юмор. — Извинись и пригласи его на бал, — сказал Питер. — Что? — Дерек замер посреди шага. — Нет. Нет! И он не согласится, — тихо закончил он. Питеру захотелось спрятать лицо в ладонях и застонать. Но он тут вроде как подает пример взрослого, зрелого поведения — это обязывало. Ну, хотя бы попытаться. — А ты не пробовал. Если перестанешь делать вид, что вы не встречаетесь — то он перестанет делать вид, что ненавидит тебя. Дерек некоторое время сверлил Питера взглядом, потом упал в кресло, задирая ногу на подлокотник и о чем-то напряженно размышляя. Как будто светлая идея сделать все официально до сих пор не посещала его голову, а теперь вот посетила — и осветила все темные закоулки. Иногда Питер сочувствовал племяннику, которому досталось такое испытание. Но чаще его просто раздражало отрицание собственного счастья. Сам Питер дожил до двадцати семи, уже не веря, что когда-нибудь в жизни встретит свою пару. И пусть Талия пыталась его утешить, говорила снова и снова, что рано отчаиваться и ставить на себе крест — порой Питера охватывало уныние. А Дерека хотелось стукнуть по лбу или по какому-нибудь другому месту. За дурь и неблагодарность. Правда, потом Питер вспоминал себя в шестнадцать и остывал. Дерек еще, можно сказать, неплохо держится. — Я слышал, Лидия собралась на бал с Джексоном, — внезапно сказал Дерек. Хладнокровие? Питер моментально забыл даже само это слово, не то что его значение — он очнулся, только когда оказался рядом с Дереком, хватая того за грудки и выдергивая из кресла. Нет, он готов был к тому, что Лидия кого-то выберет — она девушка, она любит праздники, с кем-то же ей надо пойти… Но с этим щенком? Дерек легонько прихватил его зубами за руку, вынуждая отпустить, и спокойно уселся на свое место. — А ты что думал? Что она будет ждать вечно, перебиваясь вздохами под луной и интеллектуальным кино? Питер вспыхнул, вспоминая про свои робкие ухаживания. Да, обычную женщину он повел бы в кино, в ресторан или в бар, а потом пригласил бы в свою квартиру в городе, поставив на свое обаяние, голубые глаза и улыбку. Но Лидия не была обычной женщиной. Лидия была… Лидией. Это совсем другое. Не говоря уже о том, что она была больше чем на десять лет его моложе. Младше. Она была совсем ребенком. — Ну да, ты, конечно, лучше знаешь, что интересно девушкам, — сказал он — и поморщился в ответ на полный снисходительности взгляд. — Ты. Ты пойдешь с ней на бал. — Нет, не пойду, — немедленно отозвался Дерек. — Пойдешь! — Нет, Питер, — Дерек улыбнулся. — Не пойду. Наглец. — Я не могу позволить этому щенку пойти с ней, — разозлился Питер. — Но я для школьных вечеринок уже староват, не считаешь? Что ты улыбаешься?.. Теперь Дерек явно наслаждался происходящим — ну конечно, ведь речь зашла не о его собственных ошибках и неудачах. Да и физиономия почти зажила. Питер на мгновение почувствовал досаду — этот засранец не заслужил так легко отделаться. — А может, она не так уж хочет на этот бал, — сказал «засранец». — Может, она хочет, чтобы кто-то взял мою, скажем, машину — а не твой скучный Форд, — большой букет цветов и отвез ее на «Хоббита». Если бы это все было так просто. — Думаешь, это все так просто?.. — начал Питер. И замолчал. Ему кажется, или действительно пахнет дымом? — А чего сложного? Дерек рассмеялся. Кресло под ним горело. Горело! — и Питер отшатнулся, все еще не понимая, что происходит, упираясь в стену — которая тоже горела, огонь охватил его, обжигая до невыносимой белой боли… Он закричал, чувствуя, как лицо обхватывают теплые руки, но даже они не могли избавить его от страданий.