Make me love, Tomlinson!

– Идиотка! – с красными пятнами на щеках кричит этот придурок. Уж как меня только не называли, но уж точно не идиотка. – От свиньи слышу, – спокойно реагирую я. Многие психологи утверждают, что если на истеричные выпады не реагировать в подобной манере, то возможно выйти победителем из любого конфликта. Хотя не думаю, что с этим тупицей это может сработать. Прошла всего одна неделя моего пребывания в школе, и все бы было не плохо, если бы этот Томлинсон не мешал мне порядочно учиться. Все это время он меня кроет сплошным оскорблениями, будто я сделала что-то из ряда вон выходящее. Ну, подумаешь, случайно опрокинула разнос с едой. Честно говорю, я случайно. – Слепая ведьма, – злобно шипит он. Ему совсем все равно, что он стоит в людном коридоре на самой длинной перемене, когда мистер Эванс патрулирует школу. Этот человек, как мне объяснили более или менее адекватные девочки с биологии, что-то на подобие директорского стукача. Он работает учителем истории, и, чтобы быть максимально близко к доверию директора, рассказывает обо всех погрешностях учеников. Даже я, человек, не умеющий ненавидеть, чувствую к нему что-то сродни отвращению. – Чтобы тебя автобус сбил, – не унимается этот недоразвитый. О нем я узнала очень много всего. От тех же самых девочек с биологии я выяснила, что Луи Уильям Томлинсон является одним из самых обаятельных и богатых старшеклассников данной школы. Также он является капитаном школьной команды по волейболу. А еще ходят слухи, что сборная страны очень заинтересована в таком «подающем большие надежды» игроке. Мда, мне уже жаль их решение. – Полоумное животное. – Дефектная! Дыши, Мелани, этот придурок не выведет тебя из себя. Вокруг нас кучкой собрались многие ученики старшей школы Венделл Филлипс. Как же он меня раздражает. – Кретин! – не выдержав, я начинаю переходить на крик. Никогда в жизни не кричала. Это видимо какой-то защитный инстинкт. – У нашей маленькой монахини прорезался голос? – удивленно спрашивает этот недоносок. – Может, она в скором времени вылезет из своих свитеров, а то я поставил двадцатку, что она плоская как доска, – с гнусной ухмылкой ведает этот мудак окружающим. Так, Свонсон, глубокий выдох. – Что, Томлинсон, член чешется или как? – без капли стеснения спрашиваю я. В данной школе я поняла, что, если стесняться, то меня совсем со света сживут. Я стала более жесткой, чем была с тетей Роуз. Чуть наклоняю голову для более комичного эффекта, – то, что я не висну на тебе, как твои продажные шлюхи, совсем не значит, что у меня нет груди или задницы. – Да у меня даже на тебя не встанет! – Да ладно? – не подумав, в удивлении спрашиваю я. Я не хотела это спрашивать! Черт, теперь он будет считать, что мне и в правду интересно, а мне СОВСЕМ не интересно. Нет. – Мистер-выебу-все-что-движется, у тебя встает даже на спаривающихся собак. А если предмет не двигается, то его двигаешь и желаешь всеми фибрами своего извращенного мозга отыметь куда-нибудь, куда влезет твой малюсенький писюн. Все стоящие в радиусе трех метров и расслышавшие мои высказывания начали смеяться безумным смехом. Я ухмыльнулась. Не успеваю хоть глазом моргнуть, как этот козел подлетает ко мне. – Ты поплатишься, стерва, – злобно шипит он, хватаясь своей стальной хваткой за мою шею. Резко в груди становиться тесно из-за нехватки кислорода и безумной боли. Не долго думая, я ударяю ладонью по его щеке со всей силы, которая только есть в моем слабом тельце. Он отпускает мою шею, и я начинаю жадно хватать ртом воздух. Меня начинает трясти от пережитого шока. Этот имбецил чуть меня не задушил! – Мразь, какой же ты убогий, – шепотом произношу я, упираясь ладонями в колени. – Мне так тебя жаль. Внезапно за спиной этого подонка начинает образовываться живой коридор, через который проходит злобно ухмыляющийся мистер Эванс. – Так-так-так, – весело протягивает он. – Томлинсон и Свонсон. Мелани, не знал, что у тебя такие глубокие познания в анатомии, мистера Томлинсона, – обращаясь ко мне, начинает учитель. – А ты, Луи, лучше бы держал свою ярость при себе. Директор ведь предупреждал, что если будет хоть один намек на рукоприкладство, то ты вылетишь из школы в два счета, – не переставая улыбаться, он радостным голосом сообщает Томлинсону его судьбу. Кулаки козла начинают сжиматься. Ну все, он здесь долго не пробудет. Моя взяла. Я начинаю улыбаться. – Вам смешно, мисс Свонсон? Если вам необходимо напоминать, то девушкам не пристойно так выражаться. За это вам как минимум светит дисциплинарное взыскание. Попрошу в кабинет директора, вы должны дать показания, – он разворачивается, и я, чуть поджимая губы, начинаю свой путь за ним. – Вы оба, – не разворачиваясь, заключает он. Томлинсон цыкает и начинает идти за мной. Пройдя довольно-таки приличное расстояние вдоль всего здания, мы оказываемся перед кабинетом, котором табличка гласит «Директор WPAHS, Энтони Эдвардс». – Стойте здесь, мне нужно ввести мистера Эдвардса в курс дела, – строго говорит директорский стукач и заходит в кабинет. Я обессиленно сажусь на стул рядом с кабинетом и обхватываю голову руками, пальцами зарываясь в заплетенные волосы. Как же я так быстро опустилась до уровня такого одноклеточного, как Томлинсон? Я же всегда считала себя уравновешенным и неконфликтным человек. Что со мной не так? Точно. – Это все твоя вина, – не поднимая головы, отзываюсь я. Он ухмыляется. – Это я, наверно, влепил сам себе очень не слабую пощечину, да? – Я защищалась от твоих ненормальных замашек, – кое-как сдерживаясь, чтобы не закричать, отвечаю я. – Одно радует, что тебя исключат. – Нет, отец откупится, – даже не задумываясь, говорит он. – Поверь, Томлинсон, моя семья тоже не побирается на улицах. – Ну, и пожалуйста, – отмахиваясь, он садится рядом. – Почему ты такая каменная?- заинтересованно спрашивает Томлинсон, после чего продолжает. – Все новенькие через два дня начинают обходить меня стороной, а через четыре начинают рыдать, какой я плохой. Что в тебе не так? – Эмоции - это проявление слабости, а у меня сильный характер, – отвечаю я, вспоминая слова тети Роуз: «Все, что ты можешь пережить, делает тебя сильнее. Поверь мне, Мелли, человек способен выдержать, что угодно. Поэтому будь сильной, ты сможешь прогнуть этот мир под себя, если захочешь.». – К тому же, настолько детскими фразочками меня сложно удивить. Всю жизнь слышу их в свой адрес. – То есть ты специально ничего не хочешь чувствовать? – переспрашивает придурок. – Точно. – А как же ненависть, радость... – Мне и без них нормально живется. – Что насчет любви? – не унимается он. – Все люди любят. – Любви не бывает, только воображение, боль и разочарование в одном флаконе, – непреступно говорю я. Я с пяти лет уяснила, что, видимо, с внешним дефектом у меня есть еще и внутренний. Я очень толстокожая. Я не умею плакать. Совсем. Любить я тоже не умею. Даже свою тетушку, которая бессовестно бросила меня, я не любила. Была привязана? Да. Любила? Нет, не думаю. – Не правда. То ,что ты слепа не только в буквальном смысле, еще не означает, что любви в принципе нет. – Ой, Томлинсон, только не бабник, переспавший со всей параллелью, будет мне лекции насчет чувств читать, – смотря в одну точку, говорю я. – Такие, как ты, знают исключительно о похоти и вожделении. – Не правда, – поникшим голосом, отзывается он. – Не начинай, все об этом знают. – Хорошо, – вскакивая на ноги, говорит он. – Предлагаю пари. – Что, прости? – ничего не понимая, переспрашиваю я. Я, что настолько сильно ему крышу сегодня снесла? – Давай поспорим, – протягивая руку, продолжает Томлинсон. – Если на Рождественском балу ты признаешься мне в любви, то тогда на твоей правой ягодице появиться обворожительная надпись «Цыпочка Луи Томлинсона». – Томлинсон, до него осталось меньше трех месяцев, – поднимая на него глаза, парирую я. Я совсем похожа на больную, чтобы влюбляться в этого придурка? – Тогда ты ничего не теряешь, – пожимая плечами, констатирует он. – А если я выигрываю? Если ты не заставишь меня влюбиться в тебя, тогда что? – Все, что ты пожелаешь, – непоколебимо отзывается Томлинсон. Заманчиво, но нет. У меня пока есть мозги, чтобы не доверять этому мудаку. – Нет, – твердо отвечаю я. – Струсила? – Мозги есть в наличии. – Трусиха, – сдаваясь, отвечает он и вновь садиться рядом. Хотя, если подумать, то я ничего не теряю. И, к тому же, я вполне в состоянии сохранять самообладание, даю сто процентную гарантию, что на такое я точно не западу. А поиздеваться над ним в качестве бонуса будет приятным дополнением к победе. – Ты пройдешь через всю школу в красном прозрачном пеньюаре до кабинета мистера Эдвардса, где пошлёшь ему воздушный поцелуй и скажешь «Котик, пошалим?». – Что? – ничего не понимая, отзывается он, поворачивая ко мне голову. Внезапно мои глаза встречаются с его. Он знал, что я сдамся. Идиот. Он наивно верит, что победит. Ха-ха, насмешил, придурок. – Я согласна. – Закрепим наш спор поцелуем, – твердо говорит Томлинсон, начиная тянуться своими мерзкими губами ко мне. – Фу, лучше пистолет в висок, – отворачиваясь, говорю я. Внезапно дверь открывается, откуда выходит самодовольный мистер Эванс. – Прошу, проходите. Я и Томлинсон поднимаемся с мест и заходим в кабинет директора. – Не буду читать нотации о поведении и перейду сразу к делу, – строго говорит мистер Эдвардс, милый седой старичок. – Мисс Свонсон, правда, что мистер Томлинсон сделал вам больно? Я задумываюсь. Может, и вправду сделать так, чтобы его исключили? Неожиданно Томлинсон больно щипает меня за ладонь. Ну, ладно-ладно. – Нет, мистер Эдвардс. – Но мистер Эванс сказал, что он пытался вас задушить, – не унимается директор. – Просто понимаете... – я начинаю оправдывать этого идиота, как он резко берет мою ладонь в свою и перебивает: – Я просто хотел нежно обнять свою девушку. Правда, Мел? В моем сознании я мысленно потеряла челюсть и пребываю в диком шоке, но вслух, не контролируя себя, отвечаю: – Конечно, милый.