Орлиное гнездо

Август закончился без происшествий. Иоана и Марина работали свое приданое; Иоана работала так усердно, что скоро большое покрывало, над которым они трудились вместе с сестрой, было готово. По желтому шелку шли все цветы и птицы, птицы и цветы - золотом. Марина подарила общую их работу сестре, присовокупив с усмешкой – что той сладко будет спать под этим покрывалом со своим мужем-мясником. Тогда сестры чуть не подрались; казалось, Марина была на что-то непрестанно зла, и чем далее – тем более. Не на то ли, что Иоану отец пристроил, а ее, старшую, – нет; а может, на то, что Марину никто никогда не полюбит? Да разве думала и Иоана о любви! До того ли было! Или Марина уже почуяла в Иоане врага? Больше они с сестрой ничего не начинали вдвоем – сидели каждая в своей светлице, не поднимая глаз от шитья или вышиванья. В конце лета Раду опять отлучался – но уже не в Валахию, а в Шесбург, как на немецкий манер называли Сигишоару: там родился нынешний кровавый господарь, которого, как и Раду Кришана, разные его родины и страсти рвали на части...* Вернувшись, боярин обещал и Марине жениха. Уж ее-то сватать никто бы к ним не приехал: упустила время? Или их положение было теперь таково – наособицу от всех, и от городов Семиградья, и от Валахии, теряя былые позиции, – что на Кришанов неохотно обращались взоры искателей? Но как бы на них теперь ни смотрели, непригожей Марине был обещан муж из богатого и свободного Шесбурга, православной веры, именитый, крепко стоящий и еще совсем не старый человек, хотя и много ниже благородством происхождения, чем Кришаны – помнившие еще свои битвы под знаменами и Влада Второго, и Мирчи Старого*, и их отцов. В Трансильванию, хотя и не слишком далеко от валашской границы, семейство перебралось, остепенившись, ища более оседлой жизни, покоя и достатка: слишком смутные времена настали для валашской земли - слишком маленькой, чтобы на ней разгуляться нынешнему вождю. Дракула без конца мутил и турок, и своих собственных подданных. Марина была если не счастлива узнать, что ее девичья судьба решена, - то, по крайней мере, довольна; она больше не злобилась так открыто и даже стала чаще улыбаться. Быть может, Марина думала про себя, что в Семиградье окажется защищена куда лучше сестры – и матери с дядей и братьями, которым некуда было деваться из их вотчины… В начале сентября стали собирать свадебный поезд для Иоаны. Отец сопровождал ее самолично – опять оставив замок на старшего сына, которого, как и остальных родных, Раду с собою не брал. Пока замок им – и урок жизни без господина, который не всегда будет рядом, чтобы отстоять их, и самая добрая защита. Госпожа Кришан, видя, что ее не берут на свадьбу дочери, горько плакала – она догадалась, какие зрелища могут предстать ей в Тырговиште, какие испытания для ее немолодого сердца; и сокрушалась об Иоане, которая выросла на их земле счастливой вольной пташкой, не повидав на своем веку ни крови, ни мук. Катарина плакалась мужу – а тот сказал ей: - Наша дочь сильнее, чем тебе думается, - и мы делаем лучшее для нее, что она также понимает. Но чья судьба в конце концов окажется счастливей – старых Кришанов, Иоаны или Марины? Один Бог ведал. Иоану, помимо отца, сопровождал большой вооруженный отряд: из этих слуг почти все те, кто уже ездил с Раду Кришаном в пекло. Утром прощального дня во дворе собрались все, кто жил в замке, – считая и всех слуг; ведь боярышню отдавали навсегда. Едва ли она когда-нибудь сюда вернется… может, и посчастливится, конечно; но женщины куда менее склонны были к перемене мест, и куда более опасны для них были путешествия. Иоана стояла, держа под уздцы своего коня, - понурая, бледная; всем казалось, что ей страшно жениха и брака. Но если бы кто спросил ее, о чем она сейчас думает, Иоана бы сказала – жалеет, что никогда больше не придется скакать верхом по лугам, как она любила, чтобы потешить душу. От ветра трепетало белое перышко на ее коричневой бархатной шапочке. Мать обняла ее, такая же бледная и невеселая, - и, расцеловав в обе щеки, перекрестила. - Будь же благоразумна и послушна, дитя мое… Будь благоразумна и послушна! Вот совет, который всегда дают всем женщинам! Иоана низко поклонилась матери и поцеловала ей руку. Катарина прослезилась – но крепилась: все горе разлуки она уже выплакала, тоскуя и томясь в эти последние недели. Потом подошли, один за другим, братья – и сдержанно, без слов, расцеловались с нею. Последней приблизилась Марина: как всегда, с почти монашески сурово убранными волосами, но совсем не монашеской гордыней во взоре. Сестры долго смотрели друг другу в глаза – непонятно, что каждая искала в другой; потом Марина без слов обняла Иоану. - Будь тверда и счастлива, сестра. - Спасибо, - искренно ответила Иоана. Это было лучшее напутствие из всех, что она получила. Иоана поцеловала Марине руку – и, больше не тратя слов, вскочила в седло. Самая первая! - Готова, дочь? – спросил с земли Кришан. И когда она ответила, что готова, скомандовал: - По коням! Боярин и слуги его сели на коней – и, как в первое прощание, предтечу этого, через несколько мгновений их и след простыл. Только это прощание было – едва ли не навеки. В Валахии действительно было почти безопасно путешествовать – разбойников на дорогах стало куда меньше с тех пор, как бразды правления оказались в руках Дракулы. Но извне княжеству непрестанно грозили турки; и, так же, как спокойно путешествовать, в Валахии страшно сделалось жить. Однако зеленые ее равнины путники миновали без приключений – и ночевали с удобствами, у рыцарей-бояр, у которых была сильна память крови и чести. Иоана держалась хорошо – не жаловалась ни на тяготы пути, ни на усталость; и спины своему коню не сбила, хотя никогда не проделывала таких долгих прогулок верхом. Раду же казалось, что эта быстрая езда помогает дочери не задумываться о своей судьбе – о том, что ждет ее, когда езда кончится. Приехали в Тырговиште они посреди дня – Кришан опасался, как бы не опоздать: вечером ворота столицы запирались в один и тот же час, как пробьют часы на Башне Заката* - Турнул Киндия, возведенном Дракулой сторожевом посту. Оттуда, сказывали, господарь любил смотреть на пытки – высоко было видно… Сам Кришан этого не наблюдал – могло быть так, что лгали люди; как лгали всегда и много. Его отряд пропустили свободно – и в этот раз Кришан поехал сразу в тот дом, который посетил после Испиреску. Дочь-невесту не годилось привозить туда, где был ее жених, - пусть она и будет ночевать под охраной. У его друзей Иоана смогла помыться и отдохнуть с дороги. Она сразу же легла спать – слишком усталая, чтобы удивляться и даже бояться; и Кришан, поцеловав ее в лоб, помолился, чтобы сна дочери ничего не потревожило. Сам же он, вздремнув недолго в комнате рядом с дочерней, пошел договариваться со священником. Свадебные обряды в народе были затейливы, неспешны; у них времени на такие церемонии не было. Простота, маневренность – вот что стало новым рыцарским девизом во времена Дракулы. Иоана увидела жениха, а он – ее на другой день после приезда. Под бдительным оком родителя Корнел поклонился невесте, и она поклонилась в ответ и покраснела. Они совсем не знали друг друга – но никак не годилось предоставлять их друг другу до свадьбы: предоставлять на что бы то ни было. Боярин и сам был строг в вопросах девичьей чести – господарь же карал за бесчестье или даже подозрение в нем беспощадно. Наедине с дочерью Кришан спросил Иоану – понравился ли ей жених. - Понравился, - ответила она серьезно. Потом улыбнулась: бедняжке было страшно. – А что нужно больше? Раду рассмеялся от души. - Нужно много, много больше, голубка, - но это ты еще узнаешь. Вы будете хорошо жить. Потом стали готовить свадебный пир – в доме жениха, конечно, потому что дом невесты был слишком далеко, по ту сторону границы! В день свадьбы Иоана вышла особенно ярко и дорого разодетая, под тончайшим шелковым покрывалом, ниспадавшим до колен. Она с непривычки не слишком хорошо видела под ним, шла нетвердо; отец вел ее за руку. Скоро он обрадовался, что дочери плохо видно. Впереди маячил черный от крови кол со вздетым на него безобразно скорчившимся мертвецом – ему насквозь проткнули живот. Висел казненный недолго – вчера его место было пусто. Значит, и скончался он быстро. Однако жара и время сделали свое дело – мужчины укрепились и ничего не сказали; а невеста, когда ее достиг трупный смрад, пошатнулась и спросила: - Что?.. Тут же она замолкла, все поняв. Пошла вперед, как овечка, опустив голову; Кришан мог только пожать дочери руку, и куда слабее, чем ему хотелось, чтобы не повредить ее нежных косточек. Вблизи стало видно, что птицы уже выклевали страдальцу глаза. Иоана отворотилась, несмотря на покрывало. Какие уж тут обряды, какое веселье! Кришан порадовался, что дочь не видела базарной площади, на которой Раду накупил гостинцев своей семье, - вот где в самом деле было не место невесте; хотя после свадьбы, хозяйкой, Иоане, конечно, придется там бывать. За всю дорогу она больше не проронила ни слова. У церкви они сошлись с женихом и его небольшой свитой – вернее говоря, жених уже дожидался знатную невесту там: Корнел опять почтительно поклонился красавице-боярышне, но она едва взглянула на него. Немного ожила Иоана только в церкви, когда запел хор и перед ними возник священник в золотых ризах. Оба опустились на колени перед налоем. Их обвенчали быстро – голос невесты звучал тихо и глухо; голос жениха тихо и трепетно, точно он не был слугою самого страшного человека на земле – или же трепетал перед святостью обряда и красотою Иоаны больше, чем перед Колосажателем. Корнел неловкими руками поднял покрывало Иоаны, чтобы поцеловать ее, - она закрыла глаза и ощутила на своих губах его сладкие губы. Он был совсем молод, может, только на год старше ее, – и совсем свеж. Он даже еще не брился. Теперь она была его жена, и Корнел мог смотреть на ее лицо и держать ее за руку. Иоана ощутила, что ей это совсем не так мерзит, как думалось раньше. Но она не знала, о чем говорить со своим мужем, - и потому, застенчиво улыбнувшись ему, опустила покрывало опять; он же большего и не просил, и вовсе смутился. Точно ли орел? Голубь! Молодые в сопровождении родни и друзей направились в дом жениха, где сели за праздничный стол. Корнел и Иоана сидели рядом, ощущая теплоту плеч друг друга; и чувствовали, что у обоих горят щеки. Молодая жена не поднимала глаз – и думала изумленно: как все это так быстро совершилось? Как она оказалась неразрывно связана с человеком, который, возможно, ужасен, зверь? Хотя разве отдал бы ее отец за зверя – отец, которому она как порошинка в глазу? Наконец пир окончился; и настало время молодым идти в опочивальню. Она встала вместе с мужем, и они поклонились гостям. В народе, по обычаю, молодая жена отказывалась сразу входить в спальню – и тогда мужчины поднимали ее и вносили внутрь под руки; и теперь Иоана поняла, почему требовалось насильничать. У ней самой сейчас ноги не шли… И, как в народе, сильные мужские руки подняли ее и внесли через двери; это были руки рыцарей, и они отдавили ей плечи. Муж оказался рядом с нею, дверь за ним закрылась. Иоана не знала, что делать, что говорить, – только стояла перед ним, и ей было страшно. Корнел тоже не знал, что делать и что говорить. И тогда Иоана произнесла, указав на постель: - Пойдем сядем вместе… Я хочу разглядеть тебя. Он покраснел, потому что был смущен, - но послушался ее; они вместе подошли к ложу и сели рядом, на сестрино покрывало. Иоана с робостью, но и с зарождающимся восхищением рассматривала своего молодого мужа: прекрасные черты, его, наверное, нахваливали не меньше, чем ее, пока он возрастал… черные очи и густые кудри, ниспадающие на сильные плечи. Она улыбнулась ему, и Корнел улыбнулся в ответ: глаза его заиграли, как вино. Иоана вдруг подумала, что с такою же молодецкою радостью он мог смотреть на казни, что так любы его господарю. Она, покоряясь судьбе, положила руки мужу на плечи и попросила: - Поцелуй меня. Иоана закрыла глаза, и снова ощутила его поцелуй – уже смелее, горячее; она ответила, и тогда Корнел привлек ее теснее. Руки его, хотя и юные, оказались такими же твердыми, как отцовские. Может быть, он тоже наставит ей синяков, обнимая. Корнел стал ласкать ее, неловко ища ее тела; отыскал ее грудь – и вдруг остановился, точно заробел. И тогда Иоана сама схватила его руку и прижала к своему телу. Оба ощутили, как горячо бьется под их руками ее сердце, и замерли. * В Трансильвании преобладают католики; Влад III, согласно некоторым свидетельствам, также переходил в католичество. * Отец и дед Влада III. * Турнул Киндия (Башня Заката) – построенная в Тырговиште при Владе Цепеше сторожевая башня, с которой возвещали о том, что пора закрывать ворота в связи с наступлением вечера.