Орлиное гнездо

- Сколько тебе лет? – спросила Марина, ехавшая бок о бок с Корнелом. - Я в точности не знаю, - ответил он, задумавшись на миг. – Я родился зимой, после Рождества… Должно быть теперь семнадцать… - Ого! Так ты старше, чем я думала, - воскликнула она, искоса взглянув на юного красавца. – А подсчитать своих лет не можешь! Ты вообще считать умеешь? Корнел сжал губы. - Ты злая и неблагодарная женщина, - проговорил он мрачно. – И твой муж мягкотел, не знает, как взять верх над тобой! Марина округлила глаза; потом толкнула Корнела в плечо. - Большой господин княжий отрок, дела моей семьи и мое воспитание прошу предоставить мне и моему мужу, - проговорила она. – И ты едешь ко мне в гости, не забывай! Уж не на этой земле тебе учить меня! Несколько мгновений молодые люди молчали, трепеща от взаимной враждебности, - потом Марина вдруг улыбнулась и прибавила мягко: - Я вправду очень благодарна тебе… Она несколько мгновений смотрела на молодого родственника – и наконец тот ответил на ее улыбку: Корнел вообще улыбался и доверялся с намного большею готовностью, чем она. Он стал еще лучше за это время; и наконец пробились темные шелковые усы, которыми так гордились все валашские рыцари. - Я благодарна тебе, - повторила Марина, которая была сама почти хороша в эту минуту: не столько красотой, сколько внутренним огнем, который мог греть, а не жечь, когда она желала. Потом приветливый очаг вдруг обратился в адское пламя, и лицо Марины исказилось. – Но я никогда не забуду, что вы с вашим князем сделали с моей землей! Ты на моем месте тоже никогда бы этого не забыл!.. – прошипела она. Корнел несколько мгновений печально молчал – без остатка отдаваясь пылу битвы, в такие минуты он не находил, что возразить, так же точно увлекаясь чувствами побежденных. Потом он посмотрел на Марину и слегка поклонился. - Я понимаю твою гордость и скорбь, госпожа. Но я служил и служу моему владыке, и мой меч – его меч! Марина фыркнула. - Прекрасно сказано! Она пришпорила лошадь и опередила Корнела на два корпуса; дальше поехала рядом с мужем, но с ним уже не говорила, а молчала. Тот тоже понимающе молчал, не желая нырять в то озеро кипящей серы, которое сейчас представляли собой мысли Марины. Хотя сам Василе Поэнару еще менее мог питать дружеские чувства к Корнелу – но по натуре он был не воин, а скорее приспособленец, вроде саксонцев, которые уже теперь восстанавливали свое поруганное хозяйство, даже не помышляя об ответном ударе. Во всяком случае, своими силами. Семиградцы не столько честь свою оплакивали и жизни товарищей, сколько торговые связи и преимущества, унесенные валашским огнедышащим драконом. Корнел тоже погрузился в задумчивость – сладко-тревожную; и холод, холод подбирался к его сердцу, пока он ехал все дальше на север – в страну лесов, диких зверей и гордыни, выпестованной скалами и одиночеством. Мысли о жене утешали его и согревали – как мысль о далеком очаге утешает скитальца; но хватит ли этой любви, чтобы растопить вечные снега Трансильвании? "Иоана – дочь Кришанов, - думал Корнел. – Моя Иоана вечно пребудет дочерью Кришанов… Что время и наша разлука сделали с нею?" Он вспоминал прекрасную, нежную и кроткую жену, которая кланялась в письме любимому господину и ласкала его, – и не мог вообразить себе дочери рыцаря, принцессы орлов, свивших гнездо в скалах, которые ее родили и вскормили… "Что я скажу ей? Мне столько нужно сказать… Как уговорить оставить замок? Однако же она моя жена, и должна мне повиноваться! Но как бы я не хотел неволить Иоану, ведь я ее люблю - и не хочу, чтобы она зачахла со мной!" Теперь вдруг с ним поравнялась Катарина – старые Кришаны ехали позади детей; и Корнел с готовностью и всею учтивостью повернулся к высокородной госпоже. Катарина более, чем кто-либо другой в семье, напоминала ему Иоану: темные волосы светлее, чем у дочери, глаза карие, но с такою же прозеленью, а черты удивительно похожи. В молодости госпожа Кришан, несомненно, была такой же красавицей, да и сейчас еще оставалась красива; и такое же женственное очарование, покоряющая мягкость были в ее фигуре. - Я хочу выразить тебе свою благодарность за спасение Марины, - прошептала Катарина, коснувшись его руки. – Ты самый храбрый юноша из всех, кого я знавала, - а я повидала немало храбрецов! - Ты видела войны, госпожа? – спросил Корнел. Тут же поперхнулся от неловкости; Катарина рассмеялась, точно рассыпались жемчуга. - Я повидала много битв, - ответила она. – Таков удел всех благородных женщин нашего времени – благословлять своих рыцарей на пролитие рек крови, хотя, видит Бог, женщинам отвратительно убийство! - Рыцарство и есть убийство, - вырвалось у юноши. – Битвы с врагом без пощады! Катарина глядела на него с материнской жалостью. - В твоих словах большая ошибка, мой друг, - проговорила она. – Резня без пощады – это не рыцарство, а варварство. Бог благословил тебя прежде всего защищать и хранить то, что тебе вверено, - а не вырезать до последнего человека селения, в которых тебе не угодила кучка непокорных! Корнел вспыхнул: - Ты наговариваешь мне на князя? Я исполняю мой долг! Катарина покачала головой. - Не наговариваю, - ответила она. – Я лишь хочу напомнить тебе, что наместник Божий – это орудие любви, а не смерти… Ты тоже орудие своего повелителя, и так и должно быть; но ты не слепое орудие, не раб, ничтожный духом и любовью. Подумай об этом, пока у тебя есть время. Корнел снова вскинулся – но тут же присмирел, опустив голову; а Катарина коснулась его плеча и уже больше не нарушала молчания, улыбаясь грустно, восхищенно… с сожалением, будто о несбыточном. Если бы у нее был такой сын, как Корнел, и она воспитала бы его как истинного сына своего рода! А Корнел бросил взгляд на ее профиль – и вдруг вообразил себе прожившую жизнь Иоану: сожаления о несбыточном на ее челе… У Корнела был слишком пылкий и богатый ум для простого нерассуждающего рубаки. Да такого рубаку едва ли полюбил бы и мудрый князь. Он снова начал думать об Иоане – сладко и горячо; ласкал ее мыслью с робостью, как потерянную и возвращенную драгоценность. "О, только не отвергни меня, - молил в душе Корнел. – Только останься для меня прежней!" Когда Корнел и Иоана увидели друг друга вновь, они друг друга не узнали. Как будто каждый прожил жизнь, неведомую другому. Корнел застал Иоану одну – она приветствовала его в большом зале, из которого ушли все, как будто ни одна душа в замке не хотела помешать встрече влюбленных. Иоана писала Корнелу, что целует ему руки, - но вместо этого он сам благоговейно опустился на колени и прижался поцелуем к ее смуглой руке; потом поднялся и крепко обнял свою жену, припав своей прекрасной головой к ее груди. Она всхлипнула, наслаждаясь его забытой силой, - и Корнел встал во весь рост, оказавшись выше ее; он приник к ее губам. Они долго не отрывались друг от друга. Потом Иоана прошептала, улыбаясь и плача на плече мужа: - Твои поцелуи изменились… Ты возмужал, - и она с нежностью разгладила его молодые усы. Корнел рассмеялся, сам чуть не плача от радости: - Рад, что приглянулся тебе, госпожа! Иоана отстранилась и посмотрела в его лицо с бесконечным восхищением. Она никогда еще не видела таких прекрасных собой мужчин – да, должно быть, больше и не увидит… Потом они опять обнялись, и Корнел принялся ласкать губами ее волосы, щеку, шею… Иоана наконец, смеясь, оттолкнула его: - Мы неприлично долго одни! Здесь ведь не только мы, дорогой, здесь вся моя семья! Пока они занимались друг другом, ее родители, сестра с мужем и дядя отдыхали и приводили себя в порядок. Иоана вдруг спохватилась, что Корнел еще в грязном дорожном платье; и устал, конечно, и вымыться хотел бы, и поесть… - Пойдем, господин мой, я о тебе позабочусь. Она потянула его за руку наверх, а Корнел вдруг подумал, что там, наверху, должна быть ее спальня, и порозовел от любви и желания. Но ему придется ждать ночи… Он подождет! Корнел не знал, как дождется, - но должен потерпеть: ведь он мужчина… Иоана была его жена, но он не позволил ей мыть себя, попросив позвать кого-нибудь из слуг; просто не знал, как тогда сможет удержаться… Иоана все поняла и выполнила его просьбу. Потом они вместе ужинали в большом зале – как одна большая дружная семья; и Раду Кришан шутил, рассказывая забавные истории из своего боевого прошлого. Такие люди, как он, умели смеяться и над своими поражениями: воин никогда не должен падать духом! А потом наконец Корнел смог пойти в спальню жены. Их снова оставили вдвоем – и в этот раз замок точно угрюмо притих, как будто враждебно рассматривал чужака, посягнувшего на боярскую дочь. Иоана вела мужа молча и торжественно: словно их любовь склонила голову перед древним гербом. А потом они вошли в ее пустые холодные покои – холодные, несмотря на неугасающее пламя камина, - и легли на ее большую царственную кровать. И точно впервые начали отогревать замок жаром своих молодых сердец и тел – осыпая друг друга сокровищами, которые приберегали друг для друга в разлуке. Снова неопытные, нежные, как вешние голубки; но теперь Иоана уступала себя силе мужа, который не был более мальчиком, уступала и покорялась, а он ненасытно брал ее. Но он ее любил; и, отдавая все больше, Иоана обладала все большим. Любовь – единственная радость, отдавая, обретать рай… Потом Корнел обнял ее за хрупкие плечи, не веря своему счастью, и прошептал, улыбаясь: - Я так тосковал… Он обвел глазами мрачную комнату – потом посмотрел на жену, которая, казалось, одна вдыхала жизнь в эти замшелые глухие стены. Луна, глядевшая в огромное окно, заливала белым светом их ложе, отнимая у него прекрасную жену, которую он только что любил всей душой и телом, превращая ее в чуждое и враждебное создание. Издали донесся заунывный звериный вой. Улыбка Корнела потускнела. - Ты родилась здесь? - Да, - прошептала Иоана, склонив черную голову ему на плечо. – Я дочь волков. Но теперь давай уснем, любимый; у меня еще будет время посвятить тебя в семейную историю… Ведь ты наш на целую неделю… Он уснул, так и не отняв у нее своей руки, плеча, волос; Иоана еще несколько минут нежно перебирала его темные кудри, любовалась его телом – Корнел был так же силен и строен, как раньше, и у него раздались и еще более окрепли плечи и спина. На груди у мужа остался шрам – после первой схватки с турками. Иоана склонилась и поцеловала эту отметину. Потом легла Корнелу на грудь и уснула, чувствуя себя блаженно и спокойно. Как в материнской утробе - или в лоне этой суровой и чарующей земли, подарившей ей жизнь. Утром они проснулись поздно – никто не входил к ним, не отнимал друг у друга; и при свете солнца Корнел воспрял духом. Он пробудился первым и немного помедлил, прежде чем поднять жену: она во сне была так хороша, настолько безмятежна и беззащитна, настолько… в его власти… Он мог бы взять ее на руки и унести отсюда далеко-далеко, если бы этот замок был зачарован, и все в нем спали так беспробудно, как она. Когда-то отец рассказывал ему на ночь такие сказки. Корнел погрустнел и, с нежностью склонившись над Иоаной, поцеловал ее. Она открыла глаза и улыбнулась. - А я не спала, - вдруг дразняще прошептала жена. – Ждала, когда ты меня вот так разбудишь! Они рассмеялись и притянули друг друга в объятия. Сейчас, утром, Корнел успел рассмотреть и подарить свою любовь всем сокровищам светлого и смуглого тела Иоаны: казалось, они и в самом деле в замке одни, и весь мир – только для них. Потом Иоана сама подала ему умыться и помогла одеться; и не отказала себе в удовольствии, которое обоим щемило сердце: причесать своего возлюбленного. Она водила по его волосам своим гребешком слоновой кости со вставками из серебра и мурлыкала какую-то песню. Корнел невольно рассмеялся. - Ты мне ум заговариваешь? - Ш-ш… Да, я чаровница, умею колдовать, - прошептала Иоана, положив пальцы ему на губы; и они снова дружно рассмеялись. - Ты так прекрасна, - сказал муж, сияя радостью и любовью. – Не знаю, как сейчас отдам тебя другим, выйду с тобою к твоей семье… Иоана вдруг слегка нахмурилась. - Выйди, ты должен, не тебе чураться их – ведь ты мой муж! Мне тоже нужно привести себя в порядок, господин мой, не тебе одному! Она подтолкнула его к двери, и поэзия утра рассеялась. Корнел хмуро кивнул; потом взглянул на Иоану и опять улыбнулся. Нет – все же как он был счастлив! Корнел вышел, а Иоана вдруг села на постель и устало вздохнула. Поглядела вслед Корнелу и покачала головой. - Ах, дорогой мой, любимый… Потом понурила голову и не спеша стала умываться и одеваться. Они позавтракали все вместе – и Раду Кришан смотрел на молодого зятя с улыбкой, в которой затаилась саркастическая горечь. Ему очень нравился этот юноша, даже слишком… как же будет жаль! Марине на другой день предстояло провожать мужа в Сигишоару – сама она не ехала с ним: пока не станет ясно, можно ли там снова жить семьей. Но сейчас Марина была занята с Василе Поэнару и не трогала сестры с мужем. А тем никто, кроме друг друга, сейчас и не нужен был – Иоана повела Корнела знакомиться с замком. - Наш замок был построен за полторы сотни лет до нас с тобой, - говорила она, ведя Корнела за руку и сияя улыбкой. – Возвели его еще не наши предки, не Кришаны, - но тоже благородные и храбрые люди. Это были католики… - Католики? – воскликнул Корнел. Иоана кивнула. - Да – но их уж сто лет как нет: последние в их роду погибли в большой войне с турками. Это наше общее христианское дело! А Кришаны, сколько себя помнят, всегда сражались за правое дело! - Как же так, - проговорил Корнел, - когда я видел у вас и обманы, и козни против господаря! Разве могут истинные христиане так вести себя? Иоана покачала головой и погрустнела. - Увы, и христиане, как язычники, делают много непотребного… Убивать Господь тоже не велит! Но, однако, приходится делать это – в защиту православия и самой земли нашей… - Расскажи же мне о ваших битвах, - попросил Корнел, останавливая и обнимая ее. - Охотно, - ответила Иоана, одаряя его улыбкой и закидывая руки вокруг шеи. – Сколько знаю… А потом мы можем спросить отца: уж он-то знает все битвы наперечет, как и князей, за которых они велись!