Орлиное гнездо

Иоана пролежала в постели еще два дня – только ненадолго вставая, чтобы помолиться, или принять у себя гостей, чьи посещения не терпели отлагательства, или почитать. На второй день ее девушки проводили госпожу в баню и долго занимались ею, купая в разных водах, поколачивая и растирая тело, как научились, прислуживая Елизавете, умащивая благовониями. Еще стоял пост, но Иоана довольно равнодушно думала об этом – она была княгиня, и она была больна. Из бани Иоана вышла, ощущая, точно в нее влилась сила всех этих крепких, любящих рук. Ее искренне любили. Уж не потому ли, что она не успела еще вполне уподобиться Елизавете – и знала не только изворотливые и изменчивые женские, а и мужские способы правления, имела прямоту и крепость духа? Или, может, таковы были свойства лучших жен, как и лучших мужей? "Верно, таковы были русы, о которых столько толковал Бела, говоря о временах дружества Византии и северной страны, откуда родом его бабка, - думала Иоана. – Жаль, что эти славные люди теперь уже тоже не чета прежним!" Василика завернула ее в нагретую простыню, и княгиня с удовольствием запустила служанке в волосы руку с выкрашенными хной ногтями. Потрепала Василику по кудрявой голове. - Умница! Так и старайся! Обсохнув, остыв и выпив вина, княгиня закуталась потеплее и прошла в свои покои. Там она села, а девушки принесли ей нижнее платье, из шелка, и верхнее, широкое и длинное, из бархата, отделанное куницей. Меха были выделаны так искусно, что кунья мордочка сохранилась как живая: точно живой – или мертвый хищный зверек прильнул к плечу княгини Валахии. На ней застегнули драгоценный пояс, на руки нанизали запястья и перстни; шею же государыня оставила без украшений, не считая нательного креста, золотого с изумрудами: того самого, который ей подарил отец - и который она сберегла до самого своего вокняжения. Крест этот Иоана выпустила на грудь, так что он сверкал в глаза любому, кто осмеливался посмотреть на нее. Волосы ей уложили кольцом вокруг головы, скрепив заколками; насурьмили глаза, брови, нарумянили уста, покрыли волосы. Она еще раз с удовольствием погляделась в зеркало: как хороша, как грозна! Потом хлопнула в ладоши и приказала позвать Штефана, толмача и просто прислужника князя: молодого красивого турка, привезенного с собою Владом Дракулой и крещенного им же. "Посмотрим, каков ты христианин", - подумала государыня. Штефан, прежде звавшийся Абдулмунсифом, вошел осторожно, мягко ступая войлочными туфлями, как, должно быть, ходили евнухи. Но это был не евнух: стоило только посмотреть, как засверкали его голубые глаза при взгляде на прекрасную княгиню, – пока турок не опустился на колени, чтобы поцеловать туфлю Иоаны, как когда-то преклонялся перед султаном. - Султан-баши*, - прошептал Штефан, выпрямляясь и с улыбкой устремляя пылкий взор на ее лицо. – Государыня… Иоана засмеялась, и протянула турку и руку. Он подхватил ее с ловкостью галанта и коснулся губами смуглых пальцев, оканчивающихся рыжими заостренными ногтями. - Зачем моей княгине было угодно позвать меня? – по-валашски, почти совершенно правильно спросил он. Иоана показала турку на подушки на полу. Он грациозно сел, развернув сильные плечи и скрестив ноги. На нем были надеты турецкие шаровары и турецкий тесный вышитый жилет, но под этот жилет Штефан-Абдулмунсиф надел белую рубашку, стянутую на горле шнуром, по трансильванской моде, а длинные рыжие волосы, которые теперь открывал, завивал на греческий манер. Турок слегка улыбался, показывая прекрасные зубы: улыбался искательно и искусительно. Иоана несколько мгновений разглядывала его, сидевшего в покорной позе, потом произнесла: - Штефан, ты считаешь себя мужчиной? Турок встрепенулся, точно неукрощенный молодой сокол, потом принял прежнюю позу: только руки сжались в кулаки. - Я рожден мужчиной и воспитан как воин, - сказал он. Иоана кивнула. - Мне это известно. Тогда скажи мне, Штефан, отчего ты принял Христа вместо своего пророка? Ведь для мужчины важнее всего то, что он имеет в своем сердце, - чистота сердца, не так ли? Штефан-Абдулмунсиф поклонился. - Султан-баши права. Он смотрел на нее теперь серьезно и без тени искательности. - Я принял веру вашего князя, которому поклялся в верности, - сказал турок. – Влад Дракула стал моим князем, а значит, мое сердце также должно было обратиться! Аллах… Бог указал мне мой путь! Иоана опустила глаза. - Я немного знакома с учением вашего пророка, - задумчиво проговорила она, играя запястьем на своей тонкой руке. – И мне известно, что он отличался снисходительностью к слабостям человеческой природы… более, чем наша церковь! Ваш Мухаммед был снисходителен к тем, кто обращался в другую веру под угрозой пыток и смерти, - и дозволял им переходить в ислам обратно! Она устремила на него мрачный горящий взгляд. Турок выдержал его не дрогнув. - Что ты скажешь об этом, Абдулмунсиф? Я сейчас называю тебя именем, которое дала тебе мать. - Госпожа очень мудра, - похвалил Абдулмунсиф, выслушавший ее очень серьезно и внимательно. – Пророк, да благословит его Ал… Пророк и в самом деле говорил такие слова! Но я принял христианскую веру по доброй воле, и не изменю ей! Иоана слегка улыбнулась накрашенными губами. - Ты по-прежнему признаешь своего пророка? - Да, как пророк Мухаммед признавал Иисуса, - немедленно ответил Абдулмунсиф. Иоана рассмеялась. - Ты умный и находчивый человек, Штефан! Хвалю! Абдулмунсиф поклонился, прижав руку к сердцу. Теперь он тоже улыбался: учтивой улыбкой царедворца. - Что ж, признаюсь тебе, пока мы говорим с тобою с глазу на глаз, что и сама теперь прозреваю в вашей вере немало справедливости и мудрости, - проговорила княгиня, откинувшись на спинку кресла. Она сурово усмехнулась. – Но также скажу, что у нас нельзя, единожды приняв Христа, отдать его назад – будь ты мужчина или женщина! - Я знаю, что моя госпожа твердостью духа и доблестью не уступит мужчине, - сказал турок. Иоана взглянула молодому царедворцу в глаза, и взор его вспыхнул; да, турок загорелся страстью к ней, к необыкновенной женщине в необыкновенном положении. Она знала, как горячи бывают молодые мужчины с Востока, - и как порою безрассудны в своей страсти; но только пока она не пройдет… - Ты ловок, - переведя дух, с трудом освобождаясь из-под власти его чар, проговорила княгиня. Она улыбнулась. – Ты мне нравишься! Абдулмунсиф смотрел на нее, приоткрыв губы, словно одурманенный. Иоана сцепила руки на своем дорогом поясе и, выпрямившись, приняла холодный вид. Довольно! - Штефан, - сурово произнесла она. – Теперь я желаю знать, почему ты поднялся против своего султана. Я твоя государыня, и ты должен сказать мне! Ведь ты понимаешь, что, присягнув князю, должен будешь идти на султана? - Да, понимаю, - помедлив, сбивчиво, словно не сразу услышав ее, сказал турок. – Я пойду, если будет нужда! Если Бог прикажет мне! Иоана развернулась к нему так, что перед глазами Абдулмунсифа оказался крест. - А если я прикажу? - Я твой раб, - сказал турок с такой покорностью и жаром, что Иоана смешалась и почти испугалась. Она поняла, что, должно быть, ошиблась, приняв его наедине, - ведь эти сыны Востока совсем иначе смотрят на женщин! Уединение для них – уже приглашение к страсти, пусть Абдулмунсиф и познакомился с христианским обычаем! - Хорошо, - сказала наконец Иоана, негодуя и на этого турка, и на себя. Нет, ему нельзя было верить, никому из них нельзя было верить! - Ступай, - с тяжким вздохом велела княгиня. Турок поднялся, глядя на нее все такими же молящими, горящими глазами; он поклонился, прижав руку к сердцу, и попятился к двери. - Погоди, - сказала Иоана, когда Абдулмунсиф был уже на самом пороге. Он замер, как истукан. – Вы верите в судьбу, не так ли? Кисмет – так это называется? Абдулмунсиф широко улыбнулся, и лицо его преобразилось почти детским счастьем, точно он неожиданно услышал родные слова из чужих уст. - Кисмет, судьба, - повторил турок. – Султан-баши говорит правильно. - Ты можешь объяснить мне, что это значит? – сурово спросила Иоана, не разделяя его восторгов. - Кисмет, - сказал Абдулмунсиф; он помешкал, потом опять сел, прямо на пороге, скрестив ноги. – В Коране сказано: человек несет свою судьбу привязанной к шее. Это значит, что с человеком случится только то, что предначертано ему Аллахом! Изменить кисмет невозможно! Иоана хмыкнула. - Стало быть, если человеку предписано грешить, он будет грешить, - сказала она. – А если предписано быть праведником, он будет праведником! И грешник все равно попадет в ад, а праведник в рай – так? - Так, - подтвердил Абдулмунсиф. Иоана склонила голову. Оба, валашка и турок, долго молчали; Абдулмунсиф неотрывно наблюдал за государыней. Наконец она подняла голову; лицо сделалось вдохновенным, точно Иоана вдруг поняла то, что трудно понять христианке, – или услышала из чужих уст то, до чего нечаянно дошла сама. - Что ж, это и в самом деле высшая справедливость, - проговорила княгиня. – Судьба предначертана человеку Богом, и все равно он выбирает ее по себе и должен отвечать за себя – верно? - Верно, - тихо сказал турок. – Это высшая справедливость. Низко поклонившись, он удалился. Иоана поняла, что Абдулмунсиф и в самом деле высоко почитает ее и ее ум в эти минуты: но никак не могла решить, можно ли ему верить. И не могла ему верить. "Пожалуй, я подчинилась бы воле князя и прогнала с глаз долой всех этих турок, называющих себя христианами и мужчинами, - мрачно подумала княгиня. – Но этого тоже нельзя! Таких, как Абдулмунсиф, как раз нужно держать на виду – если мы не пожелаем их уничтожить; но нельзя бесконечно убивать!" - Господи, вразуми меня, - прошептала Иоана, стискивая пальцы. – Что мне делать? Куда я иду, куда веду мой народ?.. Потом она посмотрела вслед турку, и губы ее тронула горькая и покорная улыбка. - Кисмет, - сказала государыня Валахии и перекрестилась. Вечером князь пришел к ней – как она и надеялась, и боялась: конечно, ему уже доложили о посещении Абдулмунсифа. Но, конечно же, муж верил ей, должен был верить! Андраши и в самом деле не сказал ни слова упрека. Только посмотрел жене в глаза и спросил: - Ну, что? Он со всею серьезностью ждал ее суда, суда вещего сердца женщины. Иоана посмотрела на мужа, хотела что-то сказать – потом отвернулась; поморщилась, покрутила головой, подняла руки… и опять не нашла слов. Господарь усмехнулся. - Вот так и они все, - сказал он. – Я говорил тебе, что надо было выгнать всех турок из дворца, хоть некрещеных, хоть крещеных! - Этого турка привез с собой Дракула, - резко отвечала Иоана. – А какой он христианин, нам известно! - Но зачем это сделал Дракула, нам неизвестно! - так же резко возразил Андраши. – Мы не можем делать, как он, пока не поймем причины! Я же причины не вижу! Иоана схватила его за руку. - Не выгоняй их, государь, прошу тебя, - с жаром сказала она. – Это будет большая ошибка! Она сама еще не знала, почему. - Хорошо, - удивленно сказал Андраши. – Если ты просишь. Наступило Рождество. Князь и княгиня со своим двором стояли все положенные службы; и всякий раз Иоана видела рядом Абдулмунсифа, стоявшего подле нее и повторявшего те же молитвы, что и государыня. Но Иоана знала, что в сердце у турка при этом не Христос, а она. А что было в сердце у нее самой? Когда прошли праздники, князь и княгиня опять разделили ложе: и это было большим счастьем и большой тревогой. Казалось, они крадут ночи любви у судьбы. Наступил новый год – год, до которого они не чаяли дожить; Валахия отдыхала под снежным покровом, в кои-то веки не тронутым ни сапогами врагов, ни кровавыми и рвотными следами братоубийства. Это были редкие для княжества дни мира, почти благоденствия. Иоане и ее мужу за свое короткое правление удалось сделать немало. И тогда Мехмед опять подал весть – он вызывал Белу Андраши, господаря Валахии, для переговоров в одну из южных крепостей: совершенно как сделал когда-то с Дракулой, желая заманить его в западню. * Буквально – "голова султана", высочайшее звание. Любимые жены султана назывались "кадын-эфенди", "госпожи".