Орлиное гнездо

Путь до Турции был долог – Василика никогда прежде даже не воображала себе таких долгих путешествий. Скоро она перестала считать дни, которые слились в одну белую дорогу. Вспомнить о времени ее заставило только женское проклятие, заставшее княжью отроковицу прямо на возу. От стыда и ужаса Василике показалось, что сейчас остановится мир; но и весь мир, и войско двигались безостановочно… И тогда Василика заползла вглубь телеги и занавесилась своим платьем и шкурами, насколько получилось. В этой палатке прислужница княгини вынула нож из сапога и распорола один из тюков с шерстью. Заметит хозяин – что ж, так тому и быть… Но он, конечно, заметит. Василика привела себя в порядок, когда уже успела замарать свои штаны. Едва они стали на привал, Абдулмунсиф, по своему обыкновению, подошел к пленнице. Когда она спрыгнула ему в руки, то поморщилась; турок, оглядев Василику с ног до головы, поморщился тоже. Девица, покраснев от стыда, посмотрела ему в лицо – и, глядя с вызовом, показала сначала на свои шаровары, а потом на телегу. Она стала руки в боки, как будто винила своего господина в том, что с ней происходило. Но это был совсем непонятный человек – Василике показалось, что турку понравилось, что делается с ней; а еще более понравилось, что она признается ему в таких вещах. Абдулмунсиф проводил Василику в палатку, где она смогла позаботиться о себе. Ей пришлось подобрать новые штаны, которые полоскались вокруг ног, как парус. Но это было и к лучшему. Пока ее не отправили обратно на телегу, Василика смогла немного осмотреться. Она с острой ненавистью и тревогой заметила большой шатер султана, расписанный райскими цветами и птицами - и снаружи, и, наверное, изнутри; с бунчуком*, украшенным семью разноцветными конскими хвостами. Шатер был наполовину заслонен янычарами, воинами из бывших христиан, и турецкими рыцарями – сипахами, в длинных кольчугах и остроконечных шлемах. Василика подумала, что ни разу не видела, чтобы ее господин одевался подобно своим соотечественникам: и платье, и вооружение на нем было валашское, даже после того, как он воссоединился со своим султаном. И султан ему это спускал… Неужели Мехмед и в самом деле терпит христиан и христианский обычай более, чем христиане – его? А вслед за этим Василика увидела такое, что чуть не села прямо на снег перед своей палаткой, снова испортив штаны. Из шатра вышли двое – сам султан и Бела Андраши. Все при виде этих двоих простерлись ниц. Только Василика осталась стоять, торчать жалкой фигуркой на снегу посреди всеобщего преклонения. К счастью, ее поведения никто не приметил; как солдаты и их начальники едва ли примечали ее вообще. Им с некоторых пор было запрещено примечать Василику… Султан тоже не увидел валашскую женщину поверх спин своих рабов. Бела Андраши, однако, в ноги Мехмеду не кланялся – он ограничился, а Мехмед удовольствовался низким поясным поклоном своего вассала. Василика вдруг подумала, что облобызать стопы султана венгр мог в шатре, когда их никто не видел… Вокруг нее царило такое страшное всеобщее лицемерие, что не только душу – голову сохранить на плечах едва ли получалось. Василика тенью уползла назад в палатку и не показывалась до тех пор, пока за ней не пришел господин. Абдулмунсиф положил ей руку на плечо, почти дружелюбно поглядев в глаза; а Василике вдруг захотелось, чтобы он ее опять поцеловал… Девица шевельнула ногой, ощутив холодное касание стали, и отогнала такие мысли. - Ты устала? – вдруг спросил турок. - Да, - правдиво ответила она. Хотя Василика и ехала на телеге, от непрекращающейся тряски, уже который день, она чувствовала себя разбитой. К тому же, простудилась. Василика кашлянула в ладони, и Абдулмунсиф погладил ее по голове, по мохнатой шапке – точно домашнюю кошку по шерстке. - Скоро мы будем дома. От этих слов у нее внутри все оборвалось. Василика опустила глаза, стараясь скрыть свои чувства. Но Абдулмунсиф, конечно, все и так понял. - У нас теплее, чем в Валахии, - проговорил он, улыбаясь. – В Эдирне очень красиво. Ты должна посмотреть. У Василики дрогнули в улыбке губы. - Должна, - задумчиво произнесла валашка. Ей редко приходилось задумываться до сих пор – задумываться, пока она служила своим князьям. – Скажи, ты солгал мне? Я не буду при тебе служанкой? Она впервые не назвала его господином; а Абдулмунсиф, казалось, не обратил внимания. - Нет, - помедлив, ответил он. – У меня будет много слуг. Ты будешь в моем доме… под моей рукой, - сказал турок, не сразу подыскав верные слова. Василика усмехнулась. Она взялась за лоб, закрыв глаза. - У тебя много жен в Турции? – шепотом спросила валашка. Она ощутила прикосновение к плечу, и изумленно открыла глаза. - У меня нет ни одной жены в Турции, - ласково произнес Абдулмунсиф. – Я христианин. Это было то, что Василика успела совершенно позабыть. Она не знала, что еще сказать; а турок, помешкав, протянул ей пару лепешек, переложенных ломтями сыра. - Съешь пока; потом я дам еще. Лучше тебе не оставаться на земле. - Среди ваших солдат, - сказала Василика, пристально посмотрев на него. Штефан немного покраснел. - Да, - сказал он. – Идем. Когда он подсадил ее на воз и хотел уйти, Василика удержала его за рукав. Сама не знала, как осмелилась; но потом сжала пальцы крепко. Штефан не вырывался. - Кто был твой отец? – шепотом спросила пленница. Она порозовела от волнения; он тоже. - Большой человек… царского рода, - ответил он. – Я думал о моем отце, когда принял греческую веру. Турок ушел. А Василика осталась оцепенело сидеть на возу, собираясь с мыслями. Ее знобило – хотя вокруг уже начало теплеть. Марина в эти дни ее не трогала; хотя ночами Василику одолевали жаркие, страстные сны. Своих снов Василика не могла припомнить - ни одного. А когда Абдулмунсиф пришел к ней с дымящимся пловом на тарелке, он сказал: - Мой отец… мой и Адриана… еще жив, и он сейчас в Эдирне. Он живет с моей матерью, и ты увидишь их обоих. Его родители еще живы? У них в Валахии нечасто доживали до преклонных лет, даже господа. Василика вдруг подумала, глядя на своего повелителя, что Абдулмунсифу должно быть не менее тридцати лет – хотя вначале он показался ей гораздо моложе. И тут Василика поняла, что ей сказали. Отец Штефана, знатный грек, еще жив! Она своими глазами увидит господина из великого города*! - А еще братья или сестры у тебя есть? – растерянно спросила она своего хозяина. Абдулмунсиф засмеялся. - Братьев нет. Есть три сестры, их ты тоже увидишь. Василику охватил мгновенный страх; но она совладала с ним. Улыбаясь, турок погладил ее по бедру, потом ушел. А Василика не сразу и поняла, что ее приласкали – и что ей это понравилось… Неужели Штефан хотел сказать, что возьмет ее в жены? Не слишком ли велика честь для дворовой девушки? И даже пожелай он того – как сделать это в Турции, если он и вправду христианин? И если бы Василика согласилась сама… Жена – это уже не раба. Но в Турции, должно быть, жило много женщин непонятного положения. Страна султана богата, жирна, и может их содержать. "Но я и сама никогда не пойду за такого человека, - мрачно подумала Василика. – Если начнется христианское дело, в котором спросят меня!" Но пока ее никто не спрашивал. Войско благополучно добралось до Турции, почти без потерь – если не считать нескольких солдат, не выдержавших трудностей пути. В лагере вспыхнула небольшая лихорадка, которая не затронула Василику, только простых турок и венгров, спавших скученно. По мере того, как они продвигались вглубь империи, войско рассеивалось, расквартировываясь по разным частям: армия султана и без валашских пленников была разношерстна и разнородна. Но Василика уже мало что могла видеть. Близ границы Штефан спустил ее с телеги – и сказал, что это уже насовсем. - Не годится тебе ехать на возу вместе с рабами, - сказал он. Рабы предназначались для другого. Василика увидела, что четверо дюжих мужчин стоят около резного деревянного паланкина. "Истинная княжна", - с насмешкой над собою подумала она. - Тебе следует сокрыть себя от чужих глаз, как это делают наши женщины! – сказал Штефан. Василика хотела сказать, что она не их женщина и никогда ею не будет, – но промолчала. Что толку? Ей останется только вонзить в этого турка свой нож, если она захочет оспорить его слова. - Кроме того, здесь мой воз разгрузят, - мягко прибавил ее избавитель. – Ты долго тряслась на нем, а слуги ступают гораздо мягче, чем лошади! Василика улыбнулась. - Ты очень добр. Оглядевшись, Штефан обнял ее за плечи и отвел в сторону. Когда они скрылись от чужих глаз, турок нежно взял ее руки и, перевернув их ладонями кверху, поцеловал запястье – там, где бешено забилась жилка. Если бы этот человек прокусил ей руку и выпил ее крови, Василика бы не удивилась. Но он только несколько раз поцеловал ей руку, а потом обнял и поцеловал в губы – долгим, жарким поцелуем, от которого у нее пресеклось дыхание и ослабли колени, лаская губами и языком ее уста. - Ты мне не муж, - глядя исподлобья, прошептала Василика, когда турок оторвался от нее и она смогла отдышаться. Щеки пламенели как маки. – Тебе нельзя… Штефан только рассмеялся и поцеловал ее снова, обхватив голову, так что кудрявая макушка уткнулась ему в сгиб локтя. Василика давно рассталась со своей меховой шапкой. - Я ведь даже не красива, - получив свободу, задыхаясь, прошептала девица. В ее больших темных глазах плескалось смятение – готовое вылиться на голову любовника ледяным морем. - Ты красива, - тихо ответил он, глядя ей в глаза и гладя невольницу по щекам. – И у тебя сладкие губы. Потом, взяв девушку под руку, турок подвел ее к носилкам. Усадил туда; а потом сказал, наклонившись к ней, пока она не скрылась: - Разуйся, эти тяжелые сапоги тебе больше не понадобятся. Я принесу тебе удобные туфли. Василика наклонилась вперед и посмотрела в глаза Абдулмунсифу. - Как прикажет мой господин, - сказала она - и резко, один за другим, стряхнула сапоги с ног. Когда свалился правый, Василика запустила в него руку и вытащила нож. Опять посмотрев в глаза турку, она заткнула этот нож за пояс. Абдулмунсиф несколько мгновений смотрел на валашку, вытаращив глаза, - а потом безудержно расхохотался. - Ты дикарка, - он качал головой, возводил очи горе, воздевал руки, потом опять ронял их. – Да смилуется надо мною Аллах, какие вы все изумительные дикари! Василика прикрыла глаза и увидела оскал Марины, облизнувшей яркие, жадные губы. А когда девушка снова взглянула перед собой, ее хозяина уже не было. Турок принес ей зеленые сафьяновые туфли с острыми загнутыми носками. - Сними и чулки, ты наверняка стерла ноги. Он нежно взял ее за ногу, не смущаясь присутствием невольников. Василика нахмурилась, но не стала вырываться, пока ее не отпустили. А потом Штефан расправил и показал ей легкую шелковую ткань, которую принес на плече. - Ты христианка, и я тоже, - сказал турок. – Но тебе нужно соблюсти наш обычай, потому что ты будешь жить среди нас. Василика закрыла глаза снова, и чадра окутала ее голову, спустившись до самых подушек, разбросанных по паланкину. Когда носилки поднялись и поплыли, качаясь, над смутным людским морем, валашка подумала, что давно потеряла из виду князя и его воинов. Конечно, то были не витязи Дракулы, своею яростью и сплоченностью производившие истинные чудеса, - но мысль о такой потере, потере самих себя, заставила больно сжаться сердце. "Господи, дай нам силы выстоять, - подумала Василика. – Всем нам". И она не знала уже, за кого молит Бога и какой помощи хочет. * Бунчук, или туг, - конский хвост на деревянном древке, использовавшийся в Османской империи и Восточной Европе вместо штандарта. * Великим городом жители Балкан и Юго-Восточной Европы, как христиане, так и мусульмане, называли Константинополь.